— Он ненормальный.
   — А что это? — спросил Хоуз и, наклонившись,  поднял  с  пола  топор,
который лежал на бетонном полу футах в десяти от того места,  где  сидел
Айверсон. — По-моему, это топор, а, Айверсон?
   — Топор, — согласился Айверсон. — Я  держу  его  здесь  в  подвале  и
пользуюсь им, чтобы колоть дрова.
   — А почему он валяется на полу?
   — Наверно, я его там бросил, — отозвался Айверсон.
   — Врет, — сказал Уитсон. — Когда он замахнулся на меня топором, я его
ударил, и он уронил топор. Вот почему топор и лежит на полу.
   — А чем вы его ударили? — Я схватил кочергу и его ударил.
   — Из-за чего?
   — Я же только что вам сказал. Он полез на меня с топором.
   — Почему?
   — Потому, что он подонок, — сказал Уитсон.  —  Вот  почему.  Айверсон
встал и сделал шаг в сторону Уитсона.
   — Сесть! — крикнул Карелла, метнувшись между ними.  —  Что  он  хочет
этим сказать, Айверсон?
   — Не знаю, что он хочет сказать. Он ведь ненормальный.
   — Предложил мне двадцать пять центов, — возмущался Уитсон. — Я сказал
ему, что он может делать со своими  двадцатью  пятью  центами.  Двадцать
пять центов!
   — О чем ты говоришь, Уитсон? — спросил Хоуз и вдруг сообразил, что до
сих пор держит в руках топор. Он прислонил его к бункеру  с  углем,  как
раз в ту минуту, когда Уитсон снова повернулся к Айверсону.
   — Подожди, черт побери! —  заорал  Хоуз,  и  Уитсон  остановился  как
вкопанный. — О каких двадцати пяти центах ты говоришь?
   — Он предложил мне двадцать пять центов за то, чтобы я колол дрова. Я
сказал ему, пусть он засунет...
   — Давайте разберемся, — предложил Карелла.  —  Вы  хотели,  чтобы  он
колол дрова для вас, так, что ли, Айверсон? Айверсон молча кивнул.
   — И предложили ему двадцать пять центов?
   — Двадцать пять в час, —  ответил  Айверсон.  —  Столько,  сколько  я
платил ему и прежде.
   — Да, поэтому я и перестал работать на тебя,  дешевка.  Поэтому  я  и
начал работать на мистера Лассера.
   — Но ты раньше работал на мистера  Айверсона,  правильно?  —  спросил
Хоуз.
   — В прошлом году я работал здесь. Но он  платил  мне  всего  двадцать
пять центов в час, а мистер Лассер  предложил  пятьдесят,  поэтому  я  и
перешел к нему. Я не дурак.
   — Это верно, Айверсон?
   — Здесь у него было больше работы, — ответил Айверсон. — Я платил ему
меньше, но работал он дольше.
   — Пока мистер Лассер не переманил к себе  твоих  жильцов,  —  добавил
Уитсон.
   — О чем ты говоришь? — спросил Хоуз.
   — Все жильцы этого дома начали ходить за дровами к мистеру Лассеру.
   Теперь они во все глаза смотрели на Айверсона: огромный,  с  неуклюже
болтающимися руками, он стоял, кусая губы, и настороженно оглядывался по
сторонам, как животное, попавшее в беду.
   — Это правда, мистер Айверсон? — спросил Карелла. Айверсон ничего  не
ответил.
   — Мистер Айверсон, я хочу знать, правда ли это? — повторил Карелла.
   — Да, правда, — отозвался Айверсон.
   — Что все ваши жильцы стали ходить за дровами к мистеру
   Лассеру?
   — Да, да, — согласился Айверсон. — Но это не  значит...  И  умолк.  В
подвале наступила тишина.
   — Что это не значит, мистер Айверсон?
   — Ничего.
   — Вы хотели что-то сказать, мистер Айверсон?
   — Я сказал все, что хотел сказать.
   — Ваши жильцы стали ходить к мистеру Лассеру, верно?
   — Да, сказал я вам! Что вам от меня нужно?  У  меня  из  головы  идет
кровь, он ударил меня по голове, а вы донимаете меня вопросами.
   — И как вы на это реагировали? — спросил Карелла.
   — На что?
   — На то, что жильцы перестали к вам обращаться?
   — Я... Послушайте, я... Я не имею к этому никакого отношения.
   — К чему?
   — Я злился, да, но...
   И снова Айверсон умолк. Он смотрел на Кареллу  и  Хоуза,  которые,  в
свою очередь, не сводили с него спокойного и серьезного взгляда. И вдруг
по какой-то причине, возможно, потому, что почувствовал, что не в  силах
больше объясняться, а  может,  ощутил,  что  попал  в  западню,  которая
захлопнулась за ним, но вдруг выражение  лица  его  изменилось:  решение
было принято, сомневаться не приходилось — он нагнулся и, не  говоря  ни
слова,  схватил  топор,  который  Хоуз  оставил  прислоненным  к  стенке
бункера. Он схватил его легко, без малейшего усилия и так быстро, что  у
Кареллы едва хватило времени  увернуться,  когда  Айверсон,  как  битой,
взмахнул топором, нацелившись Карелле в голову.
   — Ложись! — скомандовал Хоуз, и не успел Карелла очутиться  на  полу,
тут же перекатываясь на левый бок, чтобы вытащить  из  кобуры  на  поясе
револьвер, как прогремели один за другим выстрелы Хоуза. Он услышал, как
кто-то застонал от боли, и увидел, что Айверсон стоит над ним — огромное
пятно крови расползалось по его голубому комбинезону — с занесенным  над
головой топором — вероятно, именно так он занес топор в ту пятницу днем,
когда лезвие его вонзилось в череп Джорджа Лассера. Карелла  понял,  что
времени вытащить револьвер у него нет, как нет  и  возможности  отползти
или отвести удар, — топор занесен и в следующую секунду опустится.
   И тогда прыгнул Уитсон. Его огромное и мощное тело взлетело в воздух,
пересекло,  казалось,  весь  подвал  и  врезалось  в  не  менее  рослого
Айверсона. Тот пошатнулся, оперся о стенку топки,  и  топор,  со  звоном
ударившись в чугунную дверцу, с грохотом упал на бетонный пол. Айверсон,
оттолкнувшись от топки, потянулся было за топором,  но  Уитсон,  оттянув
сжатую в кулак правую руку,  вдруг  с  поразительной  силой  выкинул  ее
вперед, голова Айверсона с хрустом дернулась назад, словно  от  перелома
позвоночника, и он упал на пол.
   — Полный порядок? — спросил Хоуз.
   — Да, — ответил Карелла. — А ты, Сэм?
   — Нормально, — отозвался Уитсон.
   — Он совершил убийство из-за торговли дровами, —  удивленно  произнес
Хоуз. — Из-за грошовой торговли дровами.
   Я сделал это из-за торговли дровами, признался Айверсон.
   Я сделал это, потому что он украл у меня моих клиентов. Идея торговли
дровами принадлежала мне. До того  как  я  стал  управляющим,  камины  в
квартирах дома 4113 не работали, их заложили кирпичом и заштукатурили. Я
привел  их  в  порядок,  они  обогревали  квартиры.  Я  первым  придумал
привозить дрова из загорода.
   Джордж украл у меня этот бизнес.
   Сначала он начал привозить огромные чурбаки из той местности, где жил
со своей сумасшедшей женой. Затем он увел у  меня  подручного,  пообещав
ему за колку дров пятьдесят центов в час. Конечно, тот был рад, а кто бы
не обрадовался?! Я не возражал, когда он продавал дрова своим жильцам, в
своем доме пусть делает,  что  хочет.  Но  он  начал  продавать  и  моим
жильцам, а вот это мне уже не понравилось.
   Когда я спустился к нему в  подвал  в  первых  числах  января,  я  не
собирался его убивать, я только хотел его предупредить.  Он  сидел  там,
пересчитывая деньги и пряча их в банку из-под кофе, потом сделал  записи
в своей черной книжечке и тоже положил ее в банку. Когда я  сказал  ему,
чтобы он оставил моих жильцов в покое,  он  начал  смеяться.  Поэтому  я
пошел в кладовую и вернулся в подвал уже с  топором.  Увидев  топор,  он
опять принялся смеяться, и тогда  я  его  ударил.  Он  подошел  ко  мне,
схватился за меня, но я продолжал наносить ему удары, пока, наконец,  не
попал по горлу. Я знал, что этот удар смертельный, но продолжал бить,  а
когда он упал, я раскроил ему череп и оставил в черепе топор.
   Я забрал из банки все деньги, их оказалось  семь  долларов  пятьдесят
центов, они по праву принадлежали  мне.  Я  забрал  и  черную  книжечку,
потому что половина жильцов, указанных в ней, тоже принадлежали мне...
   Чтобы не оставлять отпечатков пальцев, я стер пыль с полки  и  протер
банку. Затем наполнил банку всякой дребеденью  из  других  банок,  чтобы
никто не подумал, что он хранил в ней деньги.
   Полицейского убил тоже я.
   Я пошел в подвал найти свою пуговицу. Джордж оторвал одну из  пуговиц
с моего комбинезона, когда цеплялся  за  меня,  и  я  понял,  что,  если
кто-нибудь найдет пуговицу,  меня  ждет  беда.  Поэтому  я  старался  ее
отыскать, и в тот день, когда я ее нашел, там появился этот полицейский.
Он увидел пуговицу, поэтому мне и пришлось  его  убить.  Вот  и  все.  А
сегодня я убил бы и подручного, не окажись он сильнее меня.
   До Джорджа я никогда никого не убивал.
   Ему не следовало отнимать у меня моих покупателей.
   В тот вечер по дороге домой Стив Карелла зашел в книжный магазин, где
торговали остатками нераспроданных  книг.  Было  уже  около  семи,  и  в
магазине готовились к закрытию, но он нашел Акулу Спедино за кассой. Тот
неотрывно  следил  за  несколькими   еще   не   ушедшими   из   магазина
покупателями.
   — Ого! — сказал Спедино. — Опять беда.
   — Никакой беды, — отозвался Карелла.
   — Тогда что привело сюда представителей закона? — спросил Спедино.
   — Три вещи.
   — Например?
   — Во-первых, мы нашли убийцу. Можешь больше не беспокоиться.
   — А я и не беспокоился, — огрызнулся Спедино. — Не знаю,  что  думали
вы, но я-то знал, что этого не делал.
   — Во-вторых, больше играть в кости на нашем участке мы не позволим.
   — Кто играл в кости? Я не видел игры в кости с...
   — Хватит врать, Спедино. Мы знаем, что ты играл. Говорю тебе, никаких
игр, иначе я пойду прямо к твоей жене. — Ладно, ладно, — закивал головой
Спедино. — О господи!
   — И в-третьих, мне хотелось бы купить словарь рифм.
   — Что?
   — Словарь рифм, — повторил Карелла.
   — Для чего?
   — Я обещал кое-кому отыскать рифму.
   — Ладно, — согласился Спедино и опять закрутил головой. — О господи!
   Карелла вышел из  лавки  со  словарем  под  мышкой.  На  город  вдруг
надвинулась ночь, и на улице стало темно и холодно. Он подошел туда, где
запарковал машину, и, вдохнув в себя студеный воздух,  открыл  дверцу  и
сел за руль.
   С минуту он  сидел  неподвижно  и,  словно  отгородившись  от  пустых
январских улиц, от мерцающих неоновых  огней,  от  темного,  изрезанного
крышами  домов  неба,  глядел  сквозь  лобовое  стекло  на   город.   На
мгновение... Всего лишь на мгновенье  город  завладел  им,  и  он  сидел
потрясенный и думал о  бедном  несчастном  управляющем  в  старом  доме,
который убил другого человека из-за нескольких долларов в неделю.
   Ему  стало  холодно.  Ссутулившись,  он  включил   зажигание,   затем
обогреватель и не спеша влился в поток машин.



   Эд Макбейн
   ВЫКУП

   Глава I
   Через широчайшую плоскость огромного окна, выходящего на  реку  Харб,
пересекающую  границу  между  штатами,  можно  было  наблюдать  медленно
плывущие баржи и солидные буксиры.  Панорама,  открывающаяся  за  окном,
казалась даже немного неестественной из-за прозрачности  воздуха,  столь
характерной для  конца  октября  и  первых  дней  ноября,  когда  каждый
окрашенный  в  золотисто-оранжевые  тона  лист  четко  вырисовывался  на
холодной синеве осеннего неба.
   Сама же комната была затянута облаками сигарного и сигаретного дыма и
никак не могла похвастать той  ясностью  красок,  которую  являла  взору
картина,  развернувшаяся  за  окном.   Однако   атмосфера   в   комнате,
по-видимому, полностью соответствовала  тому  туману,  который  царил  в
головах людей, собравшихся в этой комнате для обсуждения весьма  важного
дела. Дым нависал в воздухе подобно дыханию изгнанного, но притаившегося
где-то рядом, дракона, и подобно  предутреннему  кладбищенскому  туману,
дым этот оседал на  великолепном,  ручной  работы  паркете,  на  темных,
покрытых тонкой резьбой балках потолка. Размеры этой комнаты были просто
чудовищными и  повсюду  видны  были  приметы  длительной  и  мучительной
встречи  —  пепельницы,  через  край  заполненные  окурками,  пустые   и
полупустые стаканы, расставленные  где  попало.  Одним  словом,  комната
напоминала поле боя, внезапно оставленное панически  бегущей  армией,  а
пустые бутылки, да и сами люди, измотанные длительной борьбой, казалось,
готовы были рассеяться подобно туману, исчезнуть, словно призраки.
   Однако двое мужчин, сидевших напротив  Дугласа  Кинга,  продолжали  с
бульдожьим  упорством  поливать  его  короткими  очередями   аргументов,
напоминая при этом отлично сработавшуюся пару чечеточников. Кинг  слушал
их, упорно храня молчание.
   — Единственное, чего мы хотим от тебя, Дуг, это чтобы ты рассматривал
данную проблему с точки зрения валовой прибыли. Мы ведь ни  о  чем  ином
тебя не просим, — сказал Джордж Бенджамин.
   — Это же так естественно, — добавил Руди Стоун.
   — Конечно же, нужно думать и об обуви. Об обуви  никто  и  не  думает
забывать. Однако следует учитывать и  то,  как  эта  обувь  повлияет  на
валовую прибыль.
   — Ведь «Обувь Гренджера» — это прежде всего бизнес, Дуг. Прежде всего
— бизнес. А это означает — прибыли и убытки. Те самые прибыли, которые в
бухгалтерских книгах отмечаются черными чернилами, и  те  самые  убытки,
которые отмечаются красными. Так на что же нам ставить
   — на черное или на красное?
   — И наша работа, Дуг, заключается в том, чтобы удерживать  отчетность
фирмы в графах, заполняемых черными чернилами, разве не так? Не  упускай
этого из виду, постоянно помни о  валовой  прибыли  и  уж  только  потом
можешь позволить себе иметь  свое  мнение  об  этих  моделях,  —  сказал
Бенджамин.
   Он  вскочил  с  кресла.  Это  был  типичный  американец,   англосакс,
протестант, его массивные очки  в  толстой  черной  оправе  в  известной
степени как бы подавляли  его  узкое  лицо.  Резкими  движениями  хищной
птицы, как бы летя над поверхностью пола,  он  подошел  к  изукрашенному
резьбой и бронзой сервировочному столику,  который  стоял  в  нескольких
футах  от  дивана.  Верхняя  полка  этого  столика  была  вся  уставлена
образцами женских туфель. Бенджамин взял одну из этих туфель и с той  же
удивительной  грацией   подлетел   к   Кингу,   по-прежнему   хранившему
невозмутимое молчание. Он протянул ему туфлю.
   — Может ли такая туфля стимулировать продажу? — спросил он.
   — Постарайся правильно понять Джорджа, —  быстро  вставил  Стоун.  Он
стоял у книжных шкафов, которые выстроились  вдоль  стен  этой  огромной
гостиной, и больше всего  походил  на  одного  из  богов  скандинавского
пантеона
   — мускулистый  блондин  лет  сорока  пяти,  красивый  зрелой  мужской
красотой. Одевался он с претензией на артистизм
   — его клетчатый жилет и покрой синего костюма могли свидетельствовать
и о том, что владелец их хочет выглядеть  моложе  своих  лет.  —  Это  —
прекрасная модель, отличная модель, но мы говорим сейчас не о модели,  а
о валовой прибыли.
   — Вот именно — красное и черное, — снова  прибег  к  своему  любимому
сравнению Бенджамин. — Вот о чем мы говорим в данный момент. Разве я  не
прав, Фрэнк?
   — На все сто процентов, — сказал Фрэнк Блейк. Он затянулся сигарой  и
выпустил к потолку колечко голубого дыма.
   — Такая туфля не привлечет массы, Дуг,  —  сказал  Стоун,  отходя  от
книжных полок. — В ней отсутствует чутье бизнесмена.
   — Она не берет тебя за душу, — сказал Бенджамин, — вот главное,  чего
ей не хватает. И дело не только в том, что средняя американка  не  может
позволить себе такой траты, просто она не стала бы покупать ее и  в  том
случае, если бы могла это сделать. Американская хозяйка дома  —  вот  за
кем мы охотимся. Это та незаметная маленькая женщина, которая обливается
потом у плиты и которая утирает сопливые  носы  своих  малышей.  Хозяйка
Америки — вот наш  главный  покупатель.  Хозяйка  Америки,  черт  бы  ее
побрал, это ведь самый бестолковый покупатель на всем белом свете.
   — Мы должны увлечь ее, Дуг. Это же элементарно.
   — Мы должны заставить ее дрожать от вожделения.
   — А что больше всего заводит женщину, Дуг?
   — Ты ведь женатый человек. Что больше всего заводит миссис Кинг?
   Кинг с невозмутимым видом молча разглядывал Бенджамина. Пит  Камерон,
занятый смешиванием коктейля и стоявший в  нескольких  футах  за  спиной
Бенджамина, на мгновение уловил взгляд Кинга. Он чуть заметно  улыбнулся
ему, не вызвав, однако, ответной улыбки.
   — Наряды — вот что способно возбудить любую женщину! — сказал Стоун.
   — Платья, шляпки, перчатки, обувь! — воскликнул Бенджамин. — А  обувь
— наш бизнес. И должен напомнить, что никто  не  вступает  в  дело  ради
одного только развлечения.
   — Ни одна живая душа!  —  поддержал  его  Стоун.  —  Валовая  прибыль
зависит от умения возбуждать. А такой туфель не возбудит женщину.  Такой
туфель не возбудит даже и кобылу!
   В комнате на мгновение воцарилась  тишина,  которую  прервал  наконец
Дуглас Кинг. — Так чем мы в конце концов торгуем? — спросил он. — Обувью
или средствами от полового бессилия? Фрэнк Блейк буквально подпрыгнул на
месте.
   — Дуг изволит шутить с нами, — с гнусавым акцентом южанина  выкрикнул
он. — Но, извиняюсь, я проделал весь этот путь из Алабамы сюда вовсе  не
для того, чтобы выслушивать чьи-то шуточки. Я вложил свои кровные деньги
в «Гренджер», а если послушать то, что  говорит  Бенджамин  о  том,  как
управляется эта фирма, я могу считать, что нам предстоят крупные  убытки
вместо прибыли.
   — Фрэнк абсолютно прав, Дуг, — сказал Бенджамин. — Здесь не до шуток.
Если ты не предпримешь  каких-нибудь  решительных  действий,  мы,  можно
сказать, пустим капиталы на ветер.
   — Так чего же вы от меня хотите? — спокойно поинтересовался Кинг.
   — Наконец-то ты задал нужный вопрос, — сказал Бенджамин.  —  Пит,  не
сделаешь ли ты мне еще один коктейль?
   Стоявший подле бара  Камерон  кивнул  и  тут  же  принялся  смешивать
коктейль. Движения его  были  неторопливыми  и  четко  выверенными,  что
великолепно соответствовало его безупречно  сшитому  серому  фланелевому
костюму. Высокий мужчина лет тридцати пяти и весьма приятной  внешности,
он невозмутимо смешивал коктейли, поглядывая то на одного, то на другого
из спорящих.
   — Чего мы от тебя хотим, Дуг? — переспросил Бенджамин. — О'кей, мы  и
в самом деле кое-чего хотим от тебя.
   — Выложи ему все, что мы  думаем,  —  сказал  Стоун.  Камерон  принес
коктейль. — Кто-нибудь еще желает? — спросил  он.  —  Мне  не  нужно,  —
сказал Блейк, прикрывая ладонью свой стакан.
   — А мне, пожалуй, подлей посвежее, Пит, —  сказал  Стоун,  протягивая
свой уже почти пустой стакан.
   — Послушай, Дуг, — сказал Бенджамин. — Сейчас в этой комнате собрался
мозговой и административный центр «Гренджер Обувь», правильно я  говорю?
Я представляю здесь сбыт, Руди — моделирование, ты —  производство.  Все
мы являемся членами совета директоров и  все  мы  прекрасно  знаем,  что
мешает нашей фирме.
   — И что же ей мешает? — спросил Кинг.
   — Старик.
   — Он диктует нам, какую обувь следует производить, — сказал Стоун.  —
Это его политика загнала компанию в тупик.
   — Что вообще он может знать о женском  вкусе?  Что  вообще  он  может
знать о женщинах, прости меня Господи? — сказал Стоун.
   — Ему семьдесят четыре года, а  он  до  сих  пор  наверняка  ходит  в
девственниках, — сказал Бенджамин.
   — И тем не менее он — президент «Гренджера» и «Гренджер»  делает  то,
что ему прикажет Старик, — констатировал Стоун.
   — Но с какой это радости именно он должен быть президентом, скажи  на
милость, Дуг? Неужто ты так ни разу и не задал себе этого вопроса?
   — Брось, Джордж, Дуг не настолько  наивен,  чтобы  не  знать,  почему
Старик у нас президент.
   — Да потому, что у него достаточно  акций,  чтобы  любое  голосование
обернуть по-своему, — вставил Блейк, перебив спорящих.
   — И именно поэтому он из года в год остается сидеть  в  президентском
кресле, — проговорил, согласно кивая, Стоун.
   — А мы из года в год вынуждены  покорно  наблюдать  за  тем,  как  он
выпускает эти... эти туфли для родильных домов! — сказал Бенджамин.
   — И из года в год мы вынуждены наблюдать за  тем,  как  медленно,  но
верно компания идет ко дну.
   — А мои акции становятся с каждым годом все дешевле. Нет, Дуг, такого
положения я не потерплю.
   Бенджамин быстро п