несчастный...
   — Не  несчастнее  тебя,  дружок.  Я  прошел  твою  школу.  Неужто  ты
надеялся, что я всегда буду при тебе мальчиком на  посылках?  Неужто  ты
думал, что Пит Камерон, будет всю оставшуюся жизнь только и делать,  что
подносить тебе бумажки на подпись, да смешивать коктейли  твоим  гостям?
Нет, дружок, я у тебя учился. А ученик я, как видишь, хороший —  все  на
лету схватываю!
   — Да, уж выучился ты здорово. Мне тебя, подонок,  давно  бы  задушить
следовало!
   — А почему бы это? Что ты такого неприятного находишь во мне, а  Дуг?
Себя самого? Себя самого, каким ты был каких-нибудь десять лет назад?
   — Я — десять...
   — Нет, приглядись повнимательней. Я не тот, каким ты был  десять  лет
назад. Пока я тот, кем ты будешь завтра. А завтра ты  будешь  в  канаве.
Ясно? Ты выходишь, я вхожу. Завтра!
   — Ничего подобного, если состоится эта бостонская сделка.
   — Да у тебя никогда не хватит пороху, чтобы прикончить ребенка!
   — Ты так думаешь? Но у тебя-то на это наверняка  хватило  бы  пороху,
правда, Пит? А почему же не у меня? Мы же с тобой почти одно  и  то  же,
разве не так? Мы одной школы, не так ли? И оба  мы  с  тобой  порядочные
сукины сыны, так ведь?
   Внезапно он ухватил Камерона за лацканы его пиджака  и  швырнул  того
через всю комнату.
   — Вон из моего дома! — заорал он.
   — С превеликим удовольствием, мистер...
   — Вон! Вон!
   Камерон почти бегом приблизился к вешалке и торопливо сдернул  с  нее
пальто. Он сунул руку в карман брюк и достал оттуда  подписанный  Кингом
банковский чек. Потом он демонстративно смял его в комок и швырнул через
всю комнату.
   — Вот отсюда! — заорал Кинг во всю мощь своих легких.
   Дверь уже захлопнулась за Камерон, а он все еще продолжал повторять:
   — Вон отсюда, вон отсюда, вон отсюда!
   Глава XI
   Мальчик явно простыл. Она уже отдала  ему  свое  пальто,  но  он  все
продолжал  жаловаться  на  то,  что  ему  холодно  в  этом   продуваемом
сквозняками доме старой заброшенной фермы. Он сказал, что хочет какао  и
вообще какого-нибудь горячего питья, но в доме  не  было  ничего,  кроме
кофе и сухого молока. Мальчик сидел сейчас на краю кровати  и,  несмотря
на то, что утреннее солнце  уже  щедро  заливало  комнату  светом,  едва
сдерживал бьющую его дрожь и, скорее всего, слезы тоже.
   Рядом с громоздящимся у стены радиооборудованием были  разложены  два
экземпляра схем городских дорог,  причем  мужчины  развернули  их  таким
образом, чтобы на них из окна падало достаточно света и чтобы  ими  было
легко пользоваться. Первая из карт представляла собой  весьма  подробный
план Айсолы  со  Смоук-Райзом  и  особняком  Кинга,  обведенным  красным
карандашом. Красная линия, отходя от особняка, петляла по  улицам,  она,
извиваясь, пересекала город и доходила до Блэк-Рок-Спэн.  Миновав  мост,
эта красная линия выходила на шоссейные дороги,  пересекающие  в  разных
направлениях Сэндз-Спит, проходила мимо места,  отмеченного  звездочкой,
нарисованной синим карандашом, и продолжалась вплоть до самого  дальнего
конца полуострова. Казалось, что извивы этой красной линии вообще никуда
не ведут. Она беспорядочно вертелась в окрестностях  Смоук-Риджа,  затем
сворачивала в сторону моста и шла  вроде  бы  прямо  и  целенаправленно,
однако, добравшись до дорог, изрезавших Сэндз-Спит, она  снова  начинала
беспорядочно петлять. Такой  извилистый  путь  прослеживался  до  места,
отмеченного  синей  звездочкой,  после  него  линия  становилась   почти
идеально прямой и  доходила  так  почти  до  самого  океанского  берега.
Возможно, какое-то особое значение имело то обстоятельство, что при всех
ее изгибах, линия далеко обходила  точку  на  карте,  помеченную  словом
«Ферма».
   Обнимая обеими руками трясущегося от озноба мальчика,  Кэти  пыталась
извлечь хоть какой-нибудь смысл  из  этих  карт  с  нанесенными  на  них
линиями,  из  собранного  здесь  радиооборудования  и  из   подслушанных
обрывков разговоров, что вел  ее  муж  с  Саем.  Радиооборудование  было
важной составной частью их плана — это она уже поняла, но она все еще не
могла понять, как именно они намерены  им  воспользоваться.  Карты  тоже
были важной составной частью плана, но она никак  не  могла  определить,
какая может быть связь между ними  и  этой  кучей  радиодеталей.  Помимо
приемника и передатчика, о  которых  ей  говорил  Сай,  тут  был  еще  и
микрофон с прицепленным к нему телефонным диском с номерами, и  все  это
вместе взятое никак не увязывалось с имеющимися у нее представлениями  о
радио.
   Из разговоров ей удалось понять, что предполагается сделать еще  один
звонок к Кингу с тем, чтобы окончательно убедиться, что  деньги  им  уже
получены, а убедившись, дать инструкции относительно того, куда и как он
должен их доставить. После чего, это она  тоже  знала,  Сай  должен  был
уехать отсюда на машине, а Эдди оставался на месте. Больше она ничего не
знала.
   Мальчика била дрожь и она старалась  покрепче  прижать  его  к  себе,
одновременно в который уже  раз  раздумывая  о  том,  как  мог  человек,
которого  она  любила,  позволить   втянуть   себя   в   столь   гнусное
преступление. Само определение «гнусный»,  правда,  не  приходило  ей  в
голову, может быть потому, что его вообще не было в ее словаре.  Но  она
всегда рассматривала похищение детей с целью получения выкупа как  нечто
совершенно отвратительное, ужасное и совершенно  бесчеловечное.  Поэтому
она старалась понять, что могло быть в ее Эдди такого — тяга к  деньгам,
стремление утвердиться, или еще что-нибудь —  что  могло  заставить  его
пойти на такой гибельный шаг. Конечно же, в первую  очередь  виновата  в
этом была она сама. Это было ей ясно с  самого  начала.  Она  знала  это
чисто интуитивно, как знала это Клеопатра, удерживавшая  от  решительных
действий  Антония,  как  знала  Елена,  развязавшая   Троянскую   войну.
Отношения между мужчинами определяются женщинами. Это она отлично знала,
как знают это  все  женщины,  угадывая  эту  истину  своим  безошибочным
инстинктом. И если Эдди принял участие  в  похищении  ребенка  и  сейчас
продолжает  упорно  доводить  до  конца  начатое,  то   какая-то   часть
ответственности, несомненно, лежит и на ней.
   Она признавала, что в ее отношении  к  преступлениям  вообще  имеется
некая двойственность. Она, например, без колебаний одобрила их  вечерний
вояж, поскольку считала, что Сай и  Эдди  собираются  ограбить  банк.  В
каком-то смысле  ситуация  могла  бы  показаться  и  забавной.  В  руках
талантливых постановщиков и исполнителей ее можно было бы  превратить  в
очень милую комедию или даже сатиру. «Как мог ты так поступить со мной?»
— восклицает актриса, играющая возлюбленную бандита. — «Как мог  ты  это
сделать после того, как я  отдала  тебе  лучшие  годы  своей  жизни?  Ты
отправляешься из дому, чтобы нормально  ограбить  банк.  Я  честно  сижу
дома, жду, волнуюсь,  а  ты?  А  ты  себе  являешься  домой  с  каким-то
мальчишкой!». Да, положеньице — смешнее не придумаешь.  Ха-ха!  Но  Кэти
сейчас было не до юмора, потому что именно так оно и произошло  на  этот
раз. Будучи уверенной, что они собираются ограбить банк, она как бы дала
им свое благословение. Но когда оказалось, что она  благословила  их  на
похищение ребенка, она не могла теперь предъявить им особых претензий.
   Кроме того, положа руку на сердце, она никак не  могла  бы  с  чистой
совестью утверждать, будто за все эти годы она прилагала особые  усилия,
чтобы отвести мужа от преступной деятельности.  Конфликты  с  законом  у
него начались в самой ранней юности, в результате чего он успел побывать
в исправительной колонии для  подростков,  где  под  руководством  более
опытных и более изощренных товарищей  по  несчастью  он  научился  таким
штучкам и приемам, о которых до этого  исправительного  заведения  он  и
мечтать не смел. Она встретилась с Эдди, когда тому  было  уже  двадцать
шесть лет. К тому  времени  преступление  стало  такой  же  естественной
составной частью его натуры, как, скажем, почки — составной  частью  его
организма. А кроме того, не было ли это тем главным, что привлекло ее  к
нему? Не было ли это данью столь модному  духу  нонконформизма,  крайним
проявлением его? Не сыграло ли здесь роль  то  обстоятельство,  что  сам
внешний облик его как бы являлся вызовом обществу? Ведь на  битников  на
улицах городов смотрели примерно так, как  смотрят,  скажем,  на  членов
футбольной команды из Англии. Очень может  быть,  что  все  это  сыграло
определенную роль, но до сих пор она как-то не задумывалась над этим.
   Дело в том,  что  Эдди  Фолсом  в  глазах  его  жены  вообще  не  был
преступником. Возможно, это трудно понять, ибо разделение всего общества
на чистых и нечистых, на хороших и плохих, на  наших  и  чужих  является
составной частью нашего наследия, вдолбленной в наше сознание  вместе  с
образцами «рыцаря на белом коне» в качестве идеала, «свободной любви»  в
качестве табу и «свободных нарядов» в качестве фетиша. Конечно же,  есть
парни хорошие и парни плохие, от этого, черт побери, никуда не уйти. Все
это так. Но обязательно ли плохие  парни  осознают  себя  плохими?  Вот,
например, если гангстер смотрит гангстерский фильм, то  с  кем  он  себя
идентифицирует — с полицейским или с Хэмфри Богартом?
   Видите ли, Эдди Фолсом был для нее прежде всего мужчиной.
   Вот так вот — коротко  и  ясно,  так,  чтобы  каждому  было  понятно.
Мужчина. Муж-чи-на. Кэти знала его именно как мужчину,  любила  его  как
мужчину и думала о нем как о мужчине, который зарабатывает  на  жизнь  с
помощью воровства. Однако последнее обстоятельство ничуть не  превращало
его в глазах Кэти в преступника, а тем более —  в  подонка  или  жулика.
Преступником, а вернее, подонком и  жуликом,  с  ее  точки  зрения,  мог
считаться мясник, который нажимал пальцем на весы, отвешивая ей мясо для
отбивных.  Подонком  и  жуликом  был  водитель  такси,  который  однажды
обсчитал ее со сдачей в Филадельфии. Несомненными преступниками  были  в
ее глазах руководители профсоюзов. К этой же категории  она  относила  и
наемных убийц. Преступниками, жуликами и подонками были,  разумеется,  и
те, кто стоял во главе крупных корпораций.
   Но, самое обидное, что наихудшими из  всех  этих  типов  она  считала
именно тех, кто разрабатывает и  исполняет  замыслы  похищения  детей  с
целью получения выкупа.
   По-видимому, поэтому все случившееся так сильно  ее  разволновало.  В
ходе одного только дня, а вернее — всего за несколько часов Эдди Фолсом,
который зарабатывал на жизнь кражами/ превратился  в  самого  настоящего
подонка. А если уж дело и в самом  деле  дошло  до  того,  что  человек,
раньше во всем такой приятный, такой понимающий и настолько полный любви
к ней, одним словом, ее Эдди, смог вот так сразу превратиться в подонка,
то разве не следовало тут в первую очередь винить его жену? А  если  это
так, и если здесь и в самом деле ее вина, то где же, скажите на милость,
лежала та разграничительная линия, за  которой  исчезает  граница  между
хорошим и плохим парнем? А не совершила ли  она  ошибку  в  тот  далекий
период, когда решила, будто кража вовсе  не  является  преступлением?  А
может, она уже давно подсознательно понимала все это, а  главное  —  что
это не та жизнь, которую она желала  бы  для  своего  мужа  и  для  себя
самой?
   И не в этом ли была причина ее страстного желания уехать  в  Мексику?
Сделать  это  ей  хотелось  прежде  всего  для  того,  чтобы  Эдди  смог
отказаться от своего воровского ремесла, она надеялась,  что  он  сможет
там заниматься своим любимым радио или вообще чем угодно.  Ей  казалось,
что потребности повседневной жизни — такие, как пища, тепло,  крыша  над
головой — могли удовлетвориться там в максимальной  безопасности  и  при
минимальных затратах этих проклятых  денег.  Ограбление  банка,  считала
она, будет тем последним рывком, который приведет ее к этой цели. Больше
им не потребуется прятаться и бежать от  кого-то.  Город  Мехико  с  его
залитыми  солнцем  улицами  и  ярко-синим  небом  над  головой.   Полная
безопасность. Разве не это было  единственным  ее  стремлением  все  эти
годы? Этого и только этого страстно желала она и для себя и для мужа!
   И сейчас, прижимая к себе  дрожащее  тельце  восьмилетнего  мальчика,
Кэти Фолсом испытала вдруг  чувство,  которого  она  так  никогда  и  не
испытывала за всю  свою  прошедшую  жизнь.  Держа  на  коленях  ребенка,
который никак не приходился ей сыном, напряженно вслушиваясь  в  обрывки
ведущегося шепотом разговора двух мужчин, один из которых был ее  мужем,
она вдруг поняла, что хочет чего-то большего, чем простая  безопасность.
Ей захотелось, чтобы хорошее наконец прочно вошло в ее жизнь, а с плохим
было  покончено  навсегда.  Бьющая  мальчика  дрожь  затронула  какие-то
глубоко упрятанные струны в ее душе, струны древние,  струны,  натянутые
еще праматерью Евой. И тут в одно мгновение ей  вдруг  стало  ясно,  что
красивая ложь о хороших и плохих парнях придумана не с целью обмана, а с
тем, чтобы вдохновлять других.  И  ей  стало  ясно,  почему  она  должна
считать себя виноватой в том, что сейчас в таком положении  оказался  ее
Эдди. Дело в том, что в ее мужчине изначально было нечто хорошее,  более
того — в нем было очень много хорошего. Но она никак не  поддерживала  в
нем это хорошее, не поддерживала  уже  хотя  бы  тем,  что  как  должное
воспринимала плохое. То, что она сейчас не могла  выразить  словами,  но
понимала совершенно отчетливо, скорее всего как две капли воды  походило
на то, что в финале любой дешевой мелодрамы обычно  говорит  преступник.
Как  правило,  слова  эти  произносит  лежащий  в   придорожной   канаве
истекающий кровью гангстер. Слова эти обычно выжимают  слезу  на  глазах
сердобольных зрителей.
   — Дайте мне передышку,  хоть  минутную  передышку!  —  В  фильмах  на
бандита после этих слов обычно сразу же надевают наручники и вымаранного
в своей и чужой крови уволакивают в тюрьму. На экранах телевизоров глаза
преступника — умоляющие  и  жуткие  —  дают  обычно  крупным  планом.  А
искривленный в муке рот шепчет: «Дайте  мне  передышку.  Умоляю  —  хоть
минуту передышки!» Однако суровый страж закона, например,  представитель
полиции Лос-Анджелеса или еще  какого-нибудь  приятного  города,  сурово
возражает ему: «А ты давал передышку своим жертвам?»
   Однако в сценариях, написанных жизнью,  почти  не  бывает  выигрышных
реплик.
   А Кэти Фолсом в этот момент больше всего хотелось  именно  передышки,
чтобы потом попытаться воспользоваться хоть самым  маленьким  шансом  на
новую жизнь.
   Кроме того, с чисто женской, целиком построенной на интуиции логикой,
она знала, что от исхода этой их  истории  зависят  очень  многие  жизни
помимо жизни Джеффа Рейнольдса.
   — Эдди, — позвала она. Он  оторвался  от  передатчика.  —  Что  тебе,
дорогая? — Мальчик явно простужен.
   — А кому это интересно? — сказал Сай. — Чем мы здесь  занимаемся?  Мы
что — открыли здесь детский сад или ясли?
   — Ему нужно выпить чего-нибудь горячего, — сказала Кэти. — Не  сходил
бы ты, Эдди, и не принес бы ему чего-нибудь?
   — Нет, знаете,  я  в  жизни  своей  никогда  не  пойму  этих  баб!  —
воскликнул Сай с выражением  самого  искреннего  удивления  на  лице.  —
Ближайшая лавка отсюда находится по крайней мере в десяти милях, и  один
только Бог святой знает, сколько сейчас шныряет по дорогам  полицейских,
а тебе вдруг приспичило отправить его за чем-нибудь горяченьким! Ну, как
это вам нравится? Это же нужно додуматься до такого, Кэти!
   — Так ты поедешь, Эдди?
   — Не знаю — я хотел...
   — Ведь все равно одному из вас придется выйти отсюда, чтобы позвонить
по телефону, — сказала Кэти.
   — Так она еще и подслушивает. Да, совершенно  верно,  одному  из  нас
нужно будет выйти. Но если выйду я, то я не собираюсь бежать в  какую-то
там лавку, чтобы набрать продуктов, которые ты могла бы разогреть. —  Он
сделал паузу и потом продолжил. — И ты тоже  не  станешь  этого  делать,
Эдди. Это слишком рискованно.
   —  Мы  попадем  в  еще  более  рискованную  ситуацию,  если   мальчик
окончательно разболеется, — сказала Кэти.
   — Как только мы заполучим эти свои  денежки,  то  уже  никто  из  нас
никогда не увидит больше этого мальчишки в любом случае, — сказал Сай.
   — Что ты хочешь этим сказать?
   —  Не  психуй!  Я  хочу  сказать  только  то,  что  мы  оставим   его
спокойненько здесь. Вы вот собираетесь уехать в  Мексику,  что  касается
меня, то я еще и сам не знаю, куда я,  к  черту,  отправлюсь  отсюда.  И
какое нам дело до того, разболеется потом этот мальчишка или нет?
   — Может пройти довольно долгое время, прежде чем им удастся  отыскать
его, — сказала Кэти. —  Если  он  всерьез  заболеет...  Если  что-нибудь
случится с ним...
   — А ты знаешь, Сай, она, пожалуй, права, — сказал Эдди. —  Зачем  нам
усложнять себе дело? Ты только погляди на малыша. Его же трясет.
   — Его трясет от страха.
   — Я не боюсь, — тоненьким голосом вдруг проговорил Джефф.
   — Разве вы  все  равно  не  заедете  в  какой-нибудь  магазин,  чтобы
позвонить оттуда из телефона-автомата? — сказала Кэти.
   — Верно, но...
   — А разве не будет это выглядеть менее  подозрительно,  если  зайдете
туда, вроде бы чтобы купить что-нибудь, потом вроде бы решите неожиданно
куда-то позвонить?
   Сай поглядел на нее с  неприязнью,  но  одновременно  и  с  некоторым
оттенком восхищения.
   — А это и в самом деле недурная идея, — сказал он. — Как ты считаешь,
Эдди?
   — Я тоже так считаю.
   — Ну,  что  ж.  Значит,  когда  будешь  звонить,  возьми  заодно  там
что-нибудь для мальчишки.
   — Так значит, это я поеду звонить?
   — А почему бы и нет?
   — Нет, конечно. Я с удовольствием поеду.
   — Понял, что тебе нужно будет делать?  Прежде  всего  узнай  у  него,
приготовил ли он деньги. А потом скажи ему, чтобы он выехал из  дому.  —
Сай поглядел на часы, — точно в десять часов. Скажи ему, чтобы он  сразу
же садился в свою  машину  —  в  «Кадиллак»  с  номерным  знаком  ДК-74,
обязательно скажи ему об этом,  Эдди.  Нельзя,  чтобы  он  вдруг  сел  в
какую-нибудь другую машину. Потому что с него станется — он  преспокойно
может взять и «Сандерберг» своей жены.
   — Хорошо, — сказал Эдди.
   — Так скажи ему, чтобы он обязательно сел в «Кадиллак»  и  поехал  на
нем к выезду из Смоук-Райз. Скажи ему, что кое-кто встретит его по  пути
и даст ему  последующие  инструкции.  Обязательно  скажи  ему,  что  его
встретят.
   — А кто это собирается его встречать? — спросила Кэти.
   — Ты, что ли?
   — А никто, — отозвался Сай, ухмыляясь. — Скажи ему, что за каждым его
шагом  будет  вестись  самое  пристальное  наблюдение  и  что  если   мы
обнаружим, что он едет в сопровождении полиции, то  мы  сразу  же  убьем
мальчишку. Вот так вот. А потом поскорее приезжай обратно. Сейчас  всего
восемь часов, и у тебя должно уйти не более сорока минут  на  то,  чтобы
добраться до магазина, позвонить оттуда и вернуться обратно. У нас тогда
останется масса времени.
   — О'кей, — сказал Эдди. — Так что ты хочешь, чтобы я купил ему, Кэти?
— Он подошел к вешалке и надел пальто.
   — Пакет шоколада и немного молока. Возьми еще  какого-нибудь  печенья
или пирожков. В общем, то, что у них там найдется.
   Он подошел к ней и чмокнул в щеку.
   — Я скоро вернусь.
   — Будь осторожен.
   — Желаю удачи, малыш, — сказал Сай. Эдди направился  к  двери  и  уже
собрался было выйти, но обернулся.
   — А номер телефона Кинга? — спросил он.
   — Ох, верно. — Сай вытащил из внутреннего кармана бумажник  и  достал
из него клочок бумажки. — Теперь все?
   — спросил он, вручая бумажку Эдди.
   — Да, — сказал Эдди.
   — Разбираешь мои иероглифы? — Ага.
   — Ладно, можешь отчаливать.
   Эдди снова подошел к Кэти и чмокнул ее в щеку  и  она  снова  сказала
ему: «Будь осторожен». Сай отпер перед ним дверь и он вышел из дома. Они