полицейский. А полицейские должны быть догадливыми людьми.
   — Я  все-таки  позвоню  Джонни,  —  сказал  Бернс.  Он  повернулся  и
направился к двери.
   — Нет! Не надо! — выкрикнул Ларри. —  Я  не  хочу  его  больше  здесь
видеть! Все! Хватит с меня! Хватит!
   — Но он смог бы облегчить твои страдания.
   — Какие еще страдания? Не тебе говорить о  моих  страданиях.  Что  ты
можешь знать о страданиях? Ты ведь прожил всю свою дурацкую жизнь, но  и
вполовину  не  знаешь  того,  что  я  знаю  с  страданиях.   Мне   всего
восемнадцать, а я уже узнал о них больше, чем ты. Так что не говори  мне
о мучениях. Ты ничего не знаешь о мучениях, идиот!
   — Ларри, ты что, хочешь,  чтобы  я  опять  врезал  тебе?  —  спокойно
спросил Бернс.
   — Что? Что ты сказал? Ты мне хочешь врезать? Да? Ну  что  же,  валяй.
Валяй врежь, но чего ты этим добьешься? Ты что, думаешь, что битьем меня
можно вылечить?
   — От чего?
   — От чего? От чего? Не знаю, от чего! Ну  и  хитрый  же  ты  подонок!
Хочешь заставить меня сказать, будто я болен, да? Ты хочешь, чтобы я сам
сказал тебе, будто к наркоман. Понятно. Я тебя сразу раскусил. Так вот —
я не наркоман;
   — Ничего я от тебя не хочу.
   — Не хочешь? Да? Ну так что же ты не бьешь меня? Почему  бы  тебе  не
сделать вид, что ты у себя в участке? Валяй, переходи на кулаки,  можешь
бить, сколько хочешь. Ты легко со мной справишься.  Ты  можешь...  —  он
внезапно оборвал себя и ухватился за желудок. Он стоял, согнувшись почти
вдвое. Бернс беспомощно следил за ним. — Ларри...
   — Ш-ш-ш, — тихо прошептал Ларри.
   — Сынок, что с...
   — Ш-ш-ш, ти-ш-ше.  —  Он  стоял,  покачиваясь  с  каблука  на  носок,
ухватившись за живот, а потом поднял наконец голову. Глаза у  него  были
красные, а по щекам катились слезы.
   — Пап, я болен, пап, меня тошнит, — сказал он.
   Бернс подошел к нему и обнял за плечи. Он пытался найти  какие-нибудь
слова утешения, но так ничего и не пришло к нему на ум.
   —  Пап,  прошу  тебя,  умоляю.  Пап,   пожалуйста,   дай   мне   хоть
что-нибудь... Пап, мне очень плохо, и я должен сделать себе укол.  Прошу
тебя, пап, умоляю тебя, дай мне что-нибудь. Дай мне хоть чуточку,  чтобы
я мог подправить себя, умоляю тебя.  Пожалуйста,  пап,  дай  мне  только
выбраться сейчас из этого, клянусь тебе, я потом никогда ни о  чем  тебя
не попрошу. Я, если хочешь, уйду потом  из  дома,  сделаю  все,  что  ты
только потребуешь, но только дай мне сейчас эту восьмушку.  Прошу  тебя,
пап. Если ты хоть немного любишь меня, сделай это, умоляю тебя.
   — Я сейчас же позвоню Джонни, — сказал Бернс.
   — Нет, пап, не  нужно,  не  звони  ему,  та  штука,  которую  он  мне
вкалывает, никуда не годится, она не помогает мне ни капельки.
   — Тогда он, может, попробует что-нибудь еще.
   — Нет, не нужно, прошу тебя, умоляю.
   — Ларри, сынок...
   — Папа, если ты все еще хоть немножко любишь меня...
   — Господи, конечно же, я люблю  тебя,  Ларри,  —  сказал  Бернс,  еще
крепче прижимая сына к себе.  Теперь  уже  слезы  выступили  у  него  на
глазах. Ларри трясло, но он пересилил себя и повернулся к отцу.
   — Пап, мне сейчас же нужно дойти до ванной. Мне нужно... Меня... Пап,
помоги мне, помоги...
   Бернс, поддерживая сына, направился через холл в ванную, и там  Ларри
вырвало. Внизу у лестницы стояла  Гарриет,  судорожно  сцепив  руки,  но
Бернс заметил ее, только когда они возвращались из ванной. Проводив сына
в комнату, он спустился к ней.
   — Срочно позвони Джонни, чтобы он снова пришел,  —  сказал  Бернс.  —
Скажи ему, пусть бросает все и приезжает.
   Гарриет на какое-то мгновение замялась, не  сводя  умоляющих  глаз  с
Бернса.
   — Он болен, Гарриет, — сказал ей Бернс. — Он  у  нас  очень  серьезно
болен.
   С чисто женской мудростью Гарриет поняла, что  он  хотел  сказать  ей
вовсе не эти слова, что он хотел сказать ей  что-то  совсем  другое,  но
спрашивать не стала. Она только молча кивнула и направилась к телефону.
   Львы явно проявляли беспокойство.
   «Может быть, они просто проголодались, — подумал Карелла. — А, может,
они вовсе не прочь перекусить, слопав добротного, жирного детектива. Вот
уж пришлось бы им разочароваться, если бы на обед им достался я —  жирка
я все-таки не накопил. Но, может, они не так уж и привередливы,  кто  их
знает, может, львы эти вполне удовлетворились бы и жилистым детективом.
   Собственно говоря, меня вполне можно считать даже тощим детективом.
   Да и как не отощать на такой работе, если я торчу здесь,  перед  этой
дурацкой клеткой с двух часов дня, поджидая какого-то Гонзо, которого  я
и в глаза-то никогда не  видел.  Торчу  я  тут  как  проклятый  и  тощаю
помаленьку, а львы тем временем рычат себе и рычат в своем павильоне,  а
время  уже  без  двадцати  трех  пять,  а  мой  добрый  друг  Гонзо  или
кто-нибудь,  кто  хоть  отдаленно  напоминал  бы  этого  Гонзо,  все  не
появляется и не появляется.
   Но даже если он и появится, то все равно может оказаться, что никакой
роли в этом деле он и не играет. Единственное, что о нем  известно,  так
это то, что он  толкач,  а  всегда  бывает  полезно  прихватить  лишнего
толкача. Но все-таки он вполне может не иметь никакого отношения к  делу
Эрнандеса, хотя похоже на то, что он все-таки унаследовал какую-то часть
клиентуры этого несчастного мальчишки. Господи, а эта девушка! Ведь есть
же кто-то, кто ее так  страшно  изуродовал!  Неужели  все  это  каким-то
образом связано с ее братом? Но как связано и чем?  Что  за  этим  может
скрываться? Что вообще может скрываться за этой столь странной имитацией
самоубийства? Все  подстроено  вроде  бы  так,  чтобы  смерть  мальчишки
выглядела самоубийством, но все настолько шито  белыми  нитками,  что  в
самоубийство просто невозможно поверить.  Однако  тот,  кто  убил  этого
мальчишку, не мог не понимать этого.  Значит,  убийца  хотел,  чтобы  мы
знали, что это совсем не самоубийство! Он  хотел,  чтобы  мы  покопались
поглубже, он хотел, чтобы мы обязательно обследовали этот шприц, и чтобы
мы поняли, что тут совершено убийство, но зачем? И чьи  это  могут  быть
отпечатки на шприце? Может ли оказаться, что отпечатки  эти  принадлежат
какому-то Гонзо, услужливому толкачу наркотиков, у которого  никогда  не
было конфликтов с полицией и  которого  я  тут  жду  как  полный  идиот?
Неужели это его отпечатки и неужели,  взяв  этого  Гонзо,  мы  сразу  же
получим ответы на все вопросы, связанные  с  этим  запутанным  делом?  И
может ли оказаться, что это именно он так изрезал  несчастную  девчонку?
Или, может, это совсем другое, не связанное с убийством ее брата, дело?
   Знает ли сам Гонзо ответы на все эти вопросы? А если это так,  мистер
Гонзо, или как вас там, потому что мы и сами пока не знаем, кличка  это,
имя или фамилия ваша, то следует отдать вам должное, вы  довольно  ловко
приспособились. Вы действуете на территории нашего участка, а мы  о  вас
ничего не знаем. Значит, вы, скорее всего, мелкая рыбешка, которая почти
не вылезает из своего укрытия, однако, если вы и  в  самом  деле  имеете
ответы на все эти вопросы, то какого же черта вы не появляетесь тут?
   Интересно, занимались ли вы этим делом раньше, мистер Гонзо?  Или  вы
унаследовали всю  эту  клиентуру  и  значительно  расширили  круг  своих
операций, только отправив на тот свет Анибала Эрнандеса? Не в этом ли  и
заключалась цель убийства?
   Но так ли уж широк был круг клиентуры того  мальчишки,  если  всерьез
присмотреться к  его  операциям?  Клинг  успел  обшарить  всю  округу  и
перепугал до смерти горстку прежних покупателей Эрнандеса. Это же  самый
настоящий «мул», который и толкачом-то  стал  только  ради  того,  чтобы
самому зарабатывать себе на героин. Так неужели такой хилый  бизнес  мог
стать побуждающим  мотивом  для  убийства?  Неужели  люди  уже  идут  на
убийство ради какой-то горсти медяков?
   Что ж, нужно признать, что  люди  иногда  идут  и  на  убийство  ради
горстки медяков. Не станем отрицать и этого. Да только  обычно  в  таких
случаях медяки эти лежат на виду, в  открытую,  поэтому  к  представляют
собой такой соблазн. Бизнес же Эрнандеса был достаточно скрытным и, если
даже он и был убит в какой-то степени из-за  него,  то  почему,  почему,
скажите ради всего святого, убийце понадобилось сделать все  так,  чтобы
убийство это выглядело именно как убийство?
   Конечно же, убийца не мог не знать, что  смерть  от  завышенной  дозы
героина тоже могла быть воспринята именно как самоубийство. И если бы он
спокойно  оставил  труп  лежать  на   одеяле,   а   рядом   бы   оставил
использованный шприц, то скорее всего полиция пришла бы к выводу о  том,
что здесь имело место самоубийство. Медицинский  эксперт  обследовал  бы
труп и наверняка объявил бы без всяких колебаний: «Да, смерть  наступила
в результате приема чрезмерной дозы», как, впрочем, он и сказал в данном
случае.  А  Анибал  Эрнандес  был  бы  вычеркнут  из  списка  живых  как
нормальный наркоман, проявивший вполне понятную небрежность.  Но  убийце
понадобилось зачем-то еще и привязать ему на шею эту веревку  уже  после
того, как мальчишка умер. И совершенно естественно, что убийца знал, что
это должно показаться подозрительным,  он  просто  не  мог  не  понимать
этого. Значит, ему требовалось, чтобы под подозрение  был  бы  поставлен
сам факт самоубийства.
   Зачем, спрашивается?
   Но где же Б конце концов этот чертов Гонзо?»
   Карелла достал из кармана  пакетик  арахиса.  Одет  он  был  в  серые
вельветовые брюки  и  серую  джинсовую  куртку.  На  ногах  были  черные
полуботинки и красные носки. Носки эти он явно зря одел. Но сообразил он
это только после того, как уже вышел из дома. Потому что носки эти  были
заметны как зажженные свечи на рождественской елке... Господи, он же еще
так и не купил Тедди рождественского  подарка!  Он  присмотрел  для  нее
отличнейшую пижаму, да только она убьет его, если он  выбросит  двадцать
пять долларов на пижаму. И  все-таки  выглядела  бы  она  в  ней  просто
великолепно, так  неужели  человек  не  может  потратить  двадцать  пять
долларов на любимую женщину? Она сказала как-то ему, и он это  прекрасно
понял по движению ее губ, что ей вполне достаточно его любви, и  что  он
сам был ее величайшим рождественским подарком, а поэтому  любая  покупка
ценой   выше   пятнадцати   долларов   будет   просто    непростительным
легкомыслием, когда  речь  идет  о  женщине,  которая  и  без  того  уже
умудрилась получить лучший в мире подарок. Она сказала ему все это, а он
в ответ только крепко прижал ее к себе, но, черт побери, пижама от этого
ничуть не стала хуже, и он совершенно явственно  представил  ее  в  этой
пижаме... А если всерьез подумать об этом,  то  что,  собственно,  могут
значить какие-то лишние  десять  долларов?  Есть  масса  людей,  которые
спокойно каждый божий день тратят на всякую ерунду по десятке и даже  не
думают об этом.
   Карелла очистил орешек и сунул ядрышко в рот.
   Куда же подевался этот Гонзо?
   «Наверняка спокойно занят сейчас рождественскими покупками,  —  решил
Карелла. — А имеют ли эти толкачи жен или матерей? А почему бы им  и  не
иметь их? И конечно же, они тоже дарят на Рождество подарки друг  другу,
устраивают крестины или празднуют обрезания, ходят себе на похороны  как
самые нормальные люди. Так очень может быть, что и этот  паршивый  Гонзо
ходит сейчас по магазинам  и  приобретает  рождественские  подарки  —  и
предположение  это  не  выглядит  чем-то  невероятным.  Я,  например,  с
огромным удовольствием занялся бы  сейчас  приобретением  рождественских
покупок, вместо  того  чтобы  сидеть  тут  на  промерзшей  скамье  возле
павильона со львами и жевать эти пресные орешки. А кроме тоге, я  вообще
не склонен работать за  пределами  территории  своего  участка.  Хорошо,
допустим, что это у меня просто предубеждение,  идиосинкрозия  какая-то,
потому что я чокнутый полицейский,  но  дома,  что  ни  говори,  намного
спокойнее и увереннее себя чувствуешь, а парк этот  подлежит  юрисдикции
еще двух участков, которые никак не относятся к 87-му.  А  мне  нравится
мой 87-ой, хотя из-за этого я, может, и выгляжу самым глупым из  всех  и
без того не очень-то умных полицейских.  Ладно,  стой  тут  и  жри  свои
орешки, идиот.
   Давай же, приходи, Гонзо. Я просто умираю  от  нетерпения,  дожидаясь
знакомства с тобой. Я уже так много слышал  о  тебе,  что  мне  начинает
казаться, что уже по-настоящему знаю тебя, неужели тебе не кажется,  что
нашу встречу не стоит откладывать? Так приди же,  Гонзо,  я  ведь  здесь
совсем превращаюсь в сосульку. Я с удовольствием зашел бы сейчас в  этот
павильон и поглазел на львов —  кстати,  что  это  они  вдруг  притихли?
Неужели у них уже наступил час кормежки? Так я с  большим  удовольствием
попотел бы там в жаре у этих клеток, чем превращаться в  ледышку  здесь,
где даже мои красные носки посинели от холода. Ну так что же ты,  Гонзо?
Пожалей несчастного полицейского, неужели тебе  не  хочется,  чтобы  он,
бедняга, выпил наконец чашечку кофе?
   О, господи, что бы я сейчас только не отдал за дымящуюся чашку  кофе!
Богом клянусь. Сам-то ты сейчас, наверное, сидишь себе за чашкой кофе  в
каком-нибудь универсаме. Да что там, Гонзо, готов держать  пари  на  что
угодно, что ты даже и не подозреваешь, что я сижу сейчас тут и жду тебя.
   О, господи, надеюсь, что ты и в самом деле не знаешь этого.»
   Карелла раздавил пальцами очередной орешек и бросил беглый взгляд  на
молодого парня, который вышел из-за угла павильона  со  львами.  Паренек
этот тоже бросил взгляд на Кареллу  и  прешел  мимо.  Могло  показаться,
будто Карелла вовсе не обратил на него внимания, глупо  мурлыкая  что-то
себе под нос, он весь был занят своими орешками. Когда парнишка  прошел,
Карелла подошел к одной из ближайших скамеек и уселся на нее в ожидании.
Он взглянул на часы, раздавил очередной орешек и тут же  снова  поглядел
на часы.
   Не прошло и трех минут, как парнишка вернулся. На  вид  ему  было  не
более девятнадцати лет. Он шел торопливой походкой, чем-то  напоминавшей
птичью.  На  нем  были  потрепанные  фланелевые  брюки  серого  цвета  и
спортивная куртка, воротник которой был поднят из-за стоящего  на  улице
холода. Светлые волосы на его непокрытой голове трепал ветер.  Он  снова
посмотрел на Кареллу, потом подошел  к  павильону  со  львами.  Карелла,
казалось, был целиком поглощен своим арахисом. Он, правда, окинул  парня
равнодушным беглым взглядом и снова принялся за орешки, однако на  самом
деле он не выпускал его из поля зрения ни на секунду.
   Паренек сейчас прохаживался у павильона. Он глянул на  запястье,  но,
по-видимому, вспомнив, что оставил дома  часы,  состроил  разочарованную
гримасу, оглядел  дорожку,  а  потом  снова  начал  прогуливаться  вдоль
решетки клеток. Карелла по-прежнему был занят своими орешками.
   Внезапно парнишка приостановился, некоторое  мгновение  он  простоял,
как бы обдумывая что-то, а потом направился прямо к скамейке, на которой
сидел Карелла.
   — Эй, мистер, — обратился он к нему, — не скажете ли, который час?
   — Секундочку, — отозвался Карелла.
   Он  расколол  орешек,  сунул  ядрышко  в  рот,  скорлупки  положил  в
аккуратную кучку рядом с собой на скамье, отряхнул руки и  только  после
этого отвернул манжет и поглядел на часы.
   — Уже почти без четверти пять, — сказал он.
   — Спасибо, — отозвался парнишка. Он опять окинул  взглядом  аллею,  а
потом обернулся снова к Карелле и с минуту приглядывался к нему. — Ну  и
холодина сегодня, не правда ли? — сказал он.
   — Ага, — согласился Карелла. — Хочешь орешек?
   — Что? О, нет. Спасибо.
   — Зря отказываешься, — сказал Карелла. — Поддерживает  энергию,  дает
организму топливо.
   — Спасибо,  не  хочется,  —  ответил  парнишка.  Он  снова  испытующе
пригляделся к Карелле. — Не возражаете, если я присяду?
   — Парк общественный, — сказал, Карелла, пожимая плечами.
   Парнишка уселся на скамью, так и не вынимая рук из  карманов  куртки.
Он понаблюдал некоторое  время  за  тем,  как  Карелла  расправляется  с
орешками.
   — А вы что, приходите сюда кормить  голубей  или  еще  за  чем-то?  —
неожиданно спросил он.
   — Я? — сказал Карелла.
   — Да, вы.
   Карелла всем корпусом повернулся к парнишке и пристально поглядел  на
него.
   — А кого это интересует? — спросил он.
   — Просто любопытно, — сказал парнишка, пожимая плечами.
   — Слушай, парень, — сказал Карелла, — если тебя сюда просто  так,  из
любопытства занесло, то прогуляйся где-нибудь  еще.  Ты  что-то  задаешь
слишком много вопросов.
   Некоторое время, казалось, паренек обдумывал услышанное.
   — А что? — наконец сказал он. — У вас здесь какое-нибудь особое дело?
   — Мое дело — это всегда только мое дело, — сказал Карелла. —  Не  суй
свой нос, парень, куда не следует, так  тебе,  глядишь,  и  не  придется
потом собирать зубы.
   — Чего это вы так распсиховались? Я ведь только хотел узнать... —  он
оборвал себя на полуфразе.
   — Много будешь знать, скоро состаришься, — сказал Карелла. — И вообще
тебе же будет лучше, если ты будешь помалкивать. Если у тебя здесь  есть
какое-то дело, то сиди себе  спокойно  и  помалкивай.  Никогда  ведь  не
знаешь, с кем разговариваешь.
   — Да... — задумчиво проговорил парнишка. — Вы правы, просто я  как-то
не подумал об этом. — Он быстро огляделся  по  сторонам,  сначала  через
левое плечо, а потом через правое. — Но тут же никого нет, — сказал он.
   — Вот именно, — сказал Карелла.
   — Ну, так видите ли... — парнишка снова не докончил начатую фразу.  —
Послушайте, а мы, наверное, здесь по одному и тому же делу?
   — Может, и так, но ты-то зачем здесь? — сказал Карелла.
   — Ладно, мистер, бросьте, можно подумать, что вы и сами не знаете.
   — Я пришел сюда подышать свежим воздухом и пощелкать орешки, — сказал
Карелла.
   — Да, сразу видно. — А ты зачем сюда пришел?
   — Нет, сначала вы скажите, — сопротивлялся парнишка.
   — Ты, как я вижу, новичок в этом деле, так ведь? — неожиданно спросил
Карелла.
   — Что?
   — Послушай, детка, советую тебе ни с кем  не  заводить  разговоров  о
зелье, в том числе и со мной. Откуда тебе знать, что я не детектив?
   — Я как-то не подумал об этом, — сказал парнишка.
   — Верно, как раз об этом ты и не подумал.  Поэтому,  если  бы  я  был
«быком», то тут же повязал бы тебя. Послушай, если бы ты пребыл  в  этом
бизнесе столько, сколько я, то ты уже научился бы  никому  на  свете  не
доверять.
   Парень ухмыльнулся,
   — Тогда с чего это вдруг такое доверие ко мне? — спросил он.
   — Потому что я сразу же вижу, что ты-то уж точно не «бык»,  а  еще  и
потому, что я вижу, что ты новичок в этом деле.
   — И все равно я мог бы оказаться «быком», — возразил ему парень.
   — Ерунда, ты слишком молод для этого. Сколько тебе
   — лет восемнадцать?
   — Уже почти двадцать.
   — Ну так как же ты можешь  быть  детективом?  —  Карелла  раздраженно
посмотрел на часы. —  Черт  побери,  а  на  какое  время  все-таки  была
назначена у тебя встреча?
   — Мне было сказано прийти сюда в половине пятого, — сказал парень.  —
Думаете, с ним могло что-нибудь стрястись?
   — Господи, надеюсь, что ничего  с  ним  не  стряслось,  —  совершенно
искренне сказал Карелла. Его все сильнее и  сильнее  одолевало  недоброе
предчувствие. Он решил для себя, что сегодня  во  что  бы  то  ни  стало
должна состояться встреча и что встреча  эта  обязательно  произойдет  в
половине пятого. Сейчас было уже почти пять часов, что, если  только  не
произошло ничего непредвиденного, могло означать только  одно,  —  Гонзо
должен появиться здесь с минуты на минуту.
   — А вы знаете этого типа — Гонзо? — спросил парень,
   — Тише ты, не нужно называть имен, —  сказал  Карелла,  изобразив  на
своем лице испуг и озираясь по сторонам.
   — Нет, парень, ты и в самом деле настоящий зеленый новичок.
   — Да бросьте вы, никто нас тут  не  слышит,  —  задиристо  проговорил
парнишка. — Т