го  сознание  человека  и
приводит к летальному исходу.
   — Да, — сказал Клинг, громко глотая слюну.
   —  Асфиксией,  мистер  Клинг,  называется  весьма  редкое  состояние,
вызываемое отсутствием кислорода и избытком углекислого газа в крови.
   — Это... это очень интересно, — убитым голосом сказал Клинг.
   — Да, еще бы. Знание таких вещей обошлось моим родителям  примерно  в
двадцать тысяч долларов, которые им пришлось выложить за мою учебу. Ваше
же медицинское образование обходится вам значительно дешевле.  Вы  всего
лишь расплачиваетесь за него своим временем, да и моим тоже.
   — Понимаете, я очень сожалею, если я...
   — Цианоз при асфиксии — явление довольно заурядное. Однако...
   — Цианоз?
   — Синюшное окрашивание кожи и  слизистых.  Однако  я  как  раз  хотел
предупредить вас, что существует еще целый ряд  дополнительных  способов
определения, действительно ли смерть наступила  в  результате  асфиксии.
Ну, например, состояние слизистых оболочек гортани...  Достаточно  будет
сказать,  что  таких  способов  очень  много.  И  конечно   же,   цианоз
встречается при многих видах отравлений. — ??
   — Вот именно. И мы, учитывая возможность отравления, провели  анализы
мочи,  содержания  желудка,  кишечника,  анализ  крови,   анализы   проб
мозгового вещества, тканей печени, почек, костного мозга, легких,  волос
и ногтей, а также и мышечных тканей. —  Соумс  помолчал,  а  потом  сухо
заметил: — Видите ли, мы здесь, как правило, занимаемся работой.
   — Да, я...
   — И дело здесь,  что  бы  там  некоторые  ни  считали,  отнюдь  не  в
приписываемой нам некрофилии.
   — Да, я  полагаю,  что  это  так,  —  сказал  Клинг,  не  очень  ясно
представляя себе, что именно означает это слово.
   — Итак? — требовательно вопросил Соумс.  —  Если  мы  учтем  все  эти
факторы, то что у нас получится? Мы видим здесь картину асфиксии?
   — Видим? — спросил Клинг.
   — Нет, вам следовало бы все-таки дождаться официального заключения, —
сказал Соумс. — Вам нужно  дождаться  заключения.  Я  решительно  против
подобных внеочередных запросов.
   — Но это все-таки асфиксия или нет?
   — Нет. Никакая это не асфиксия.
   — А что же тогда?
   — Отравление алкалоидами.
   — Отравление алка... чем?
   — Если быть точным, то смерть  наступила  в  результате  употребления
чрезмерной дозы героина. Слишком большой дозы. Предельно допустимая доза
была превышена во много раз, — Соумс помолчал. — Честно говоря, этот ваш
дорогой Эрнандес вкатил себе такую дозу героина, мистер  Клинг,  что  ее
хватило бы, чтобы, извините за выражение, быка убить.
   Глава V
   Если подсчитать все дела,  которые  ему  предстояло  сделать,  то  их
свободно можно было бы насчитать около восьми миллионов.
   Всегда получается так,  что  не  сделанных  дел  оказывается  намного
больше, чем тех, которые сделаны, и иногда Питер Бернс  начинал  жалеть,
что у него не две головы и не вдвое больше рук. При этом он  с  какой-то
алогичной непоследовательностью сознавал, что  такое  же  положение  дел
может быть в любой иной  отрасли,  но  тем  не  менее  продолжал  упорно
твердить себе, что такая гонка может быть только в полиции.
   Питер Бернс был детективом и ходил в звании лейтенанта. Он  стоял  во
главе всех тех детективов, которые служили в 87-ом  участке  полиции.  В
какой-то мере все они считали участок  своим  домом  подобно  тому,  как
какой-нибудь  проржавевший  насквозь  десантный  катер   где-нибудь   на
Филиппинах становится домом для матросов из Детройта.
   Честно говоря, здание участка никак нельзя было  бы  назвать  уютным.
Оно не могло похвастать красивыми занавесками на  окнах,  тостерами  или
даже приличными мусорными баками, не было в нем ни  удобных  кресел,  ни
любимой собаки по кличке Роувер, которая приносила бы в  спальню  трубку
или хотя бы шлепанцы. Мрачный  фасад  здания  выходил  на  Гроувер-Парк,
который ограничивал территорию участка с юга. Сразу при входе  в  здание
на первом этаже размещалась квадратная комната с грубым дощатым полом  и
письменным столом, весьма походившим на судейский стол в  зале  судебных
заседаний. Надпись над этим столом лаконично  оповещала  входящих:  «Все
посетители должны останавливаться у стола». И когда посетитель  послушно
останавливался у этого стола, его  встречали  либо  дежурный  лейтенант,
либо дежурный сержант, оба чрезвычайно любезные и преисполненные желания
оказать любую помощь и, вообще, готовые  на  все  что  угодно,  лишь  бы
только ублажить этого посетителя.
   На  первом  этаже  здания   размещались   также   камеры   временного
содержания, а наверху, за забранными густой металлической сеткой  окнами
— сеткой этой они были закрыты из-за странной склонности местных детишек
к  швырянию  камнями  во  все,  что  хоть  как-нибудь  было  связано   с
поддержанием  правопорядка  —  размещалась  комната   для   задержанных,
канцелярия, дежурка детективов и некоторые другие столь же необходимые и
удобные комнатенки,  в  числе  которых  был  мужской  туалет  и  кабинет
лейтенанта Бернса.
   Следует заметить, что кабинет лейтенанта никак нельзя было перепутать
с расположенным по соседству туалетом уже хотя бы потому, что в  нем  не
было размещенных по стенам писсуаров.
   При этом нужно честно сказать, что лейтенанту нравился  его  кабинет.
Он занимал его уже  очень  много  лет  и  привык  относиться  к  нему  с
определенной симпатией и любовью, как зачастую человек любит свои  давно
истрепавшиеся  перчатки,  которые  он  хранит  для  работы  в  саду.  Со
временем, конечно, а особенно в таком участке, как восемьдесят  седьмой,
сорная трава разрасталась  в  саду  слишком  буйно  даже  для  старых  и
надежных перчаток. И именно в  такие  моменты  лейтенант  Бернс  начинал
жалеть о том, что у него всего одна голова и единственная пара рук.
   День Благодарения и приближающиеся праздники отнюдь не способствовали
улучшению положения, а скорее, наоборот, усложняли  ситуацию  в  городе.
Начинало казаться,  что  с  наступлением  праздников  люди,  живущие  на
территории участка Бернса, открывали нечто вроде  охотничьего  сезона  в
области совершения преступлений. Поножовщина, например, в  Гроувер-Парке
была круглый год зауряднейшим явлением и, казалось бы, к ней  уже  можно
было как-то притерпеться. Но с приближением  праздников  жители  района,
охваченные рождественскими настроениями, принимались с тройным  усердием
украшать зеленые газоны парка красными струями крови, словно  стремились
как-то оживить их к празднику. Только за последние две  недели  в  парке
было отмечено шестнадцать случаев поножовщины.
   Перепродажа краденых вещей, и тут уж  ничего  не  поделаешь,  издавна
была  известна  как   любимое   занятие   обитателей   Калвер-Авеню.   И
действительно, здесь вы можете купить что угодно, начиная  с  поношенной
маски африканского колдуна и вплоть до новейшей  модели  пылесоса,  если
вам только удастся оказаться в нужном месте и с нужной  суммой  денег  в
кармане, несмотря на то, что хранение краденых вещей закон рассматривает
как административное правонарушение, если стоимость  товара  оценивается
менее ста долларов, и  как  уголовное  преступление,  если  товар  стоит
больше  сотни.  Однако   закон   этот,   похоже,   ничуть   не   волнует
профессиональных  магазинных  воров,  которые  днем  трудятся,  а  ночью
сбывают плоды  своих  трудов.  Безразличны  к  закону  также  наркоманы,
которые постоянно воруют  все  что  придется,  чтобы  на  вырученные  от
продажи ворованного деньги удовлетворить свое порочное  пристрастие.  Не
волнует закон и тех людей, которые покупают все эти ворованные  вещи.  В
их  глазах  Калвер-Авеню  предстает  чем-то  вроде  огромного   магазина
уцененных товаров.
   И все это волнует одних только полицейских.
   А особенно  большое  беспокойство  испытывают  они  именно  во  время
праздников. Универсальные магазины в этот веселый  сезон  обычно  бывают
битком набиты покупателями и магазинные воры умело пользуются прикрытием
этой стаи, обезличенной как стая сардин.  А  покупатели  краденого  тоже
проявляют в этот период большую активность,  поскольку  мало  кто  ходит
теперь без списка необходимых покупок —  каждого  заботит  необходимость
приобретения рождественских подарков, а  кто  же,  скажите  на  милость,
откажется на те же деньги купить  этих  подарков  и  больше,  и  лучшего
качества. Иногда даже кажется, что весь город озабочен  только  одним  —
как  можно  скорее  сделать  свои  рождественские  приобретения.  Именно
поэтому  у  Бернса  и  его  детективов  дел  перед  праздниками   всегда
невпроворот.
   У проституток же с  улицы  Шлюх  дел  тоже  было  невпроворот.  Бернс
никогда не мог понять, почему именно в этот сезон  мужчины  из  делового
центра решали, что как раз теперь им нужно побыстрее испытать что-нибудь
здакое, экзотическое. И устемлялись они сюда целыми толпами и устраивали
веселые охоты на улице Шлюх,  а  вполне  понятное  напряжение  их  часто
получало разрядку в драках и поножовщине в темных аллеях.
   Пьянство тоже  как  бы  чувствовало  себя  свободней.  «Черт  возьми,
неужели человек не имеет права  промочить  глотку  накануне  праздника?»
Нет, конечно же, он имеет на  это  право,  никакой  закон  не  запрещает
этого. Но выпивка обнажает  характеры,  а  заодно  обнажаются  и  весьма
примитивные склонности.
   «Черт побери, неужели человек не может перерезать кому-нибудь  глотку
накануне праздника?» И режет.
   Однако, когда промачивание глоток приводит к перерезанию их, тогда  в
общий праздничный  хор  начинают  вплетаться  тонкие  трели  полицейских
свистков. А  они-то  как  раз  и  доставляют  Бернсу  столько  хлопот  и
огорчений. И дело тут вовсе не в музыкальных  его  пристрастиях.  Просто
звук полицейского свистка вряд ли вообще кому-то ласкает слух.
   Вот почему Бернс, человек глубоко религиозный, благодарит часто  небо
за то, что Рождество бывает всего один раз в  году,  ибо  для  него  оно
проявляется чаще всего в том, что в участок попадает значительно большее
число подонков разного сорта, чем в  остальные  времена  года.  А  Бернс
подонков не любит.
   Нечестность  Бернс  воспринимает  как  личное   оскорбление.   Он   с
двенадцати лет усердным трудом зарабатывает себе  на  жизнь  и  если  бы
кто-нибудь рискнул в его присутствии  утверждать,  будто  работа  —  это
самый дурацкий способ добывать себе пропитание, то это было бы  примерно
то же, что прямо в глаза назвать самого Бернса болваном. Работать  Бернс
любил. Даже если работы этой было невпроворот, если он из-за нее  злился
и не спал ночами, если даже она подсовывала ему такие неприятные загадки
как  самоубийство,  убийство  или   какие-нибудь   выкрутасы   какого-то
наркомана, решившего покуролесить на территории его участка,  Бернс  все
равно любил ее.
   На его  столе  зазвонил  телефон,  что  прервало  ход  его  невеселых
предпраздничных мыслей. Он с неудовольствием снял трубку.
   — Бернс слушает, — сказал он.
   — Ваша жена, лейтенант,  —  услышал  он  голос  сержанта-телефониста,
который сидел в коммутаторе на первом этаже.
   — Соедини ее со мной, — мрачно сказал Бернс. Он  чуточку  подождал  и
через какое-то мгновение услышал голос Гарриет.
   — Питер?
   — Да, Гарриет, — сказал он и тут же подумал,  почему  это  получается
так,  что  абсолютно  все  женщины,  включая   его   собственную   жену,
обязательно зовут его Питером, тогда как мужчины — просто Питом.
   — Ты очень занят?
   — Да, дел у нас тут хватает, дорогая, — сказал он, —  но  пару  минут
можно выкроить. А в чем дело?
   — Дело в ростбифе, — сказала она.
   — А что там может быть с ростбифом?
   — Я ведь заказывала восемь фунтов мяса для ростбифа, не так ли?
   — Ну, кажется, заказывала. А что?
   — Нет, ты скажи,  заказывала  я  или  не  заказывала,  Питер?  Ты  же
помнишь, что когда мы обсуждали праздничный стол, то решили, что  именно
столько мяса нам понадобится? И я сразу же заказала  восемь  фунтов,  не
так ли?
   — Ну, вроде бы, так. А что случилось?
   — А мясник прислал мне пять фунтов.
   — Ну так отошли ему обратно это мясо.
   — Я не могу. Я уже звонила ему,  но  он  сказал,  что  слишком  занят
сегодня.
   — Слишком занят? — совершенно  пораженный  спросил  Бернс.  —  Кто  —
мясник?
   — Да.
   — Ну ладно, а чем же он еще, черт побери, может быть  занят,  как  не
тем, чтобы рубить мясо для своих покупателей? Я что-то не могу понять...
   — Нет, он, может, и обменял бы его мне на  нужный  кусок,  но  только
если бы я специально пришла бы в лавку для этого. Он просто говорит, что
все так заняты, что он не может направить ко мне посыльного мальчишку.
   — Ну, тогда возьми и отнеси ему мясо сама,  Гарриет.  В  чем  же  тут
проблема?
   — Я не могу уйти из дома, Питер. Я сейчас жду посыльного из  зеленной
лавки.
   — В таком случае пошли к нему Ларри, — сказал Бернс, еле сдерживаясь.
   — Он все еще не вернулся из школы.
   — Господи, из этого мальчишки получится ученый, какого...
   — Питер, ты же знаешь, что он...
   — ... какого никогда еще не было в роду Бернсов.  Что  это  он  вечно
торчит в этой своей школе...
   — ... что он репетирует в школьной постановке,  —  не  дала  прервать
себя Гарриет.
   — Нет, я уже начинаю подумывать  о  том,  чтобы  позвонить  школьному
начальству и сказать им...
   — Глупости, — сказала Гарриет.
   — Может и так, но я люблю, чтобы  сын  мой  обедал  дома!  —  сердито
проговорил Бернс.
   — Питер, — сказала Гарриет, — я совсем  не  хочу  заводить  сейчас  с
тобой длительные споры о Ларри и о его  детских  увлечениях.  Нет,  мне,
право, сейчас не до этого. Единственное, что мне хочется узнать у  тебя,
так это то, что мне делать с ростбифом?
   — А черт его знает, что  с  ним  делать.  Ты  что,  хочешь,  чтобы  я
немедленно послал полицейскую машину в мясную лавку?
   — Питер, не говори глупостей.
   — Ну а чего же  ты  хочешь?  Мясник,  насколько  я  могу  понять,  не
совершил никакого преступления.
   — Он виновен в уклонении от выполнения  своего  служебного  долга,  —
спокойно возразила Гарриет. Бернс невольно рассмеялся.
   — Ну и хитрющая же ты у меня, — сказал он.
   — Правильно, — спокойно согласилась Гарриет. — Так как все-таки будет
с нашим ростбифом?
   — А может, мы обойдемся пятью фунтами мяса? Мне так  кажется,  что  и
пятью фунтами мы могли бы накормить всю русскую армию.
   — К нам приглашен твой брат Луис, — напомнила ему Гарриет.
   — Ох, — Бернс живо представил себе гигантскую фигуру единокровного. —
Да, придется брать восемь фунтов. — Он задумался. — А почему бы тебе  не
позвонить зеленщику и не попросить, чтобы он задержался с отсылкой  тебе
своего заказа на пару часиков? Тогда ты сама сможешь сходить к мяснику и
отвести там свою ирландскую душу, вволю на него накричавшись.  Как  тебе
такой вариант?
   — Звучит неплохо, — сказала Гарриет. — А ты, однако,  у  меня  умнее,
чем можно подумать с первого взгляда.
   — Я же не зря получил бронзовую медаль за успехи в  школе,  —  сказал
Бернс.
   — Да, знаю. Я ее до сих пор ношу.
   — Значит, дело с ростбифом можно считать утрясенным?
   — Да, спасибо.
   — Не за что, — сказал Бернс. — А вот насчет Ларри...
   — Мне нужно сейчас бежать к мяснику. Домой поздно придешь?
   — Может быть, и поздно. У меня здесь запарка, дорогая.
   — Хорошо. Не буду тебя больше задерживать. Чао, дорогой.
   — Ладно, пока, — сказал Бернс и повесил трубку.
   Иногда он никак не мог понять Гарриет, которая по  всем  человеческим
стандартам  была  очень  умной  женщиной.  С  дотошностью  и  искусством
хорошего  бухгалтера  она  могла  вести  домашний   бюджет   или   бегло
подсчитывать длинные столбцы домашних расходов. Она отлично  справлялась
с ролью жены полицейского. Учитывая, что его профессия не позволяла  ему
засиживаться дома, он признавал, что и  воспитание  сына  почти  целиком
ложилось на ее плечи. А сын их, Ларри, несмотря на  эту  его  чертову  и
совсем не бернсовскую склонность к драматургии, был все-таки мальчишкой,
которым по праву можно было гордиться.  Да,  Гарриет,  несомненно,  была
способной, уравновешенной женщиной, да и  в  постели  она  была  хороша,
несмотря на все прожитые совместно годы.
   И все-таки истории вроде этой, с ростбифом, способны были вышибить ее
из седла и привести в состояние, близкое к истерике.
   Ах, женщины. Нет, Бернсу никогда не понять их.
   Тяжело вздохнув, он снова погрузился в свою работу.  Он  читал  отчет
Кареллы по  делу  о  мертвом  мальчишке,  когда  в  дверь  его  кабинета
постучали.
   — Войдите, — сказал Бернс.
   Дверь открылась и в кабинет вошел Хол Уиллис.
   — Что тебе, Хол? — спросил Бернс.
   — Какая-то глупая история, — сказал Уиллис. Он был маленького роста и
по сравнению с остальными детективами участка  казался  жокеем.  У  него
были вечно улыбающиеся  карие  глаза  и  лицо,  весьма  располагающее  к
доверительной беседе. Помимо всего этого у него был столь  неисчерпаемый
запас сведений о дзю-до, что это  повергало  к  его  ногам  многих  юных
бандитов в окрестности, причем не только в переносном смысле.
   — Что же там глупого? — спросил Бернс.
   — Дежурный сержант позвонил и переключил кого-то на мой  телефон.  Но
этот малый не хочет говорить ни с кем кроме вас.
   — Кто это?
   — Вот в том-то и дело, что он не хочет называть своего имени.
   — Так пошли его ко всем чертям собачьим.
   — Видите ли, лейтенант, он говорит, что имеет  какое-то  отношение  к
делу Эрнандеса.
   — Да?
   — Да.
   Бернс с минуту подумал.
   — Ладно, — сказал он наконец. — Пусть переключат его на мой аппарат.
   Глава VI
   Дело было не в том, что у Стива Кареллы имелась  на  этот  счет  своя
теория.
   Просто дело в том, что вся  эта  история  имела  какой-то  неприятный
душок.
   Анибал Эрнандес был  найден  мертвым  примерно  в  два  часа  ночи  с
семнадцатого на восемнадцатое ноября. Это была ночь на понедельник и вот
сегодня уже среда, то есть прошло два дня,  а  душок  этот  и  не  думал
рассеиваться.
   Судебно-медицинский  эксперт  дал  заключение  о  том,   что   смерть
наступила от слишком большой дозы героина, а такие смерти, надо сказать,
очень часты в среде наркоманов.  Шприц,  который  лежал  рядом  с  рукой
Эрнандеса,  был  позднее  отправлен  на  экспертизу  на  предмет  снятия
отпечатков пальцев и теперь эти отпечатки сравнивали с  теми,  что  были
взяты с пальцев мертвого Эрнандеса.
   Карелла был совершенно уверен в том, что отпечатки эти  не  сойдутся.
Кто-то привязал веревку к шее Эрнандеса, когда  тот  уже  был  мертв,  и
Карелла был уверен, что этот человек  и  воспользовался  шприцем,  чтобы
вкатить мальчишке смертельную дозу героина.
   А подобная ситуация ставила перед  следователем  целый  ряд  проблем,
которые,  если  взять  их  в  совокупности,  и  придавали  этой  истории
тошнотворный запах падали.
   Однако, если предположить, что кто-то хотел, чтобы Эрнандес  умер,  и
если этот кто-то использовал шприц с чрезмерной дозой героина в качестве
орудия убийства, то почему он не убрал это орудие с места преступления?
   И опять-таки, зачем кому-то могло понадобиться  подвешивать  тело  за
шею, имитируя этим самым самоубийство?
   Такие вот мелкие несуразности не давали спокойно жить детективу Стиву
Карелле. Он, конечно же, отлично знал, что могут иметься тысячи  поводов
для убийства в страшном и замкнутом мирке наркоманов. Он также знал, что
если  преступник  не  достаточно  хорошо   осведомлен   о   возможностях
полицейских лабораторий и судебно-медицинских экспертов, то  он  мог  бы
надеяться, что отравление удастся  выдать  за  повешение.  Но  он  также
отлично знал, что любой мальчишка, не говоря о мужчинах,  на  территории
Соединенных Штатов глубоко впитал в себя легенду об отпечатках  пальцев.
«Совершил преступление? Сейчас же сотри отпечатки  пальцев,  парень».  А
отпечатки с этого шприца стерты не были. Их там было  сколько  угодно  —