писи сопутствовали  пометки,  сделанные  в
скобках, выполненные разноцветными фломастерами:
   Эндрью Харт 1120, Холл-Авеню, 622-8400 (ГБП) (СД)
   Майкл Торнтон 371, Саут-Линднер 861-9371 (С)
   Лу Кантор
   434, Четырнадцатая стрит, Север.
   ФР7-2346
   (ПС) (СД)
   Сол Декотто
   831, Гроувер-авеню
   ФРС-3287
   (3) (СД)
   Ричард Феннер ПО, Хендерсон 593-6648 (ОУК) (СД)
   Если чего и не хватало в жизни Кареллы, то это, конечно,  шифрованных
записей. И любил он их, пожалуй, ничуть не меньше, чем краснуху.
   Он тяжело вздохнул,  выдвинул  верхний  ящик  стола  и  добыл  оттуда
телефонный справочник. Он выискивал адрес первого из  записанных  Саррой
телефонов, когда Клинг проговорил, обращаясь в пространство:
   — Бывают некоторые парни, которые не  оставляют  дело  в  покое  даже
после того, как оно уже решено.
   — Интересно, кого бы это ты имел в виду? — спросил Мейер.
   — Одного очень сознательного полицейского, — сказал Клинг.
   Карелла продолжал делать вид, что вообще не замечает их  присутствия.
Телефонный справочник подтвердил то, что телефон и  адрес  Эндрью  Харта
записан Саррой правильно. И он принялся листать справочник дальше.
   —  Я  имел  счастье  быть  знакомым  с   одним   очень   сознательным
полицейским, — сказал Мейер и лукаво подмигнул.
   — Да что ты говоришь? — сказал Клинг и подмигнул в ответ. — Интересно
было бы послушать о нем.
   — Однажды он совершал свой обход в Бестауне, было  это  примерно  три
или четыре зимы назад, — сказал Мейер. —  Был  очень  холодный  морозный
день, не такой, как, например, сегодня. Но  он  был  очень  сознательным
полицейским, этот парень, о котором идет речь, и поэтому  совершал  свой
обход честно, ни разу не позволив себе пойти и выпить кофе или  хотя  бы
зайти в один из баров по дороге, чтобы погреться.
   — Это, видимо, был исключительно стойкий полицейский, — сказал Клинг,
широко улыбаясь.
   Карелла тем  временем  отыскал  адрес  Майкла  Торнтона,  числящегося
вторым в списке Сарры. И здесь все полностью совпадало с  записью  в  ее
книжке.
   — А он и был исключительно стойким полицейским,  тут  не  может  быть
никаких сомнений, — сказал Мейер. — И таким стойким  он  оставался  весь
этот день, казалось, ничто не могло  поколебать  его  стойкости.  Я  уже
упоминал о том, что день был исключительно холодным?
   — Да, ты уже упоминал об этом, — сказал Клинг.
   — И несмотря на это, — сказал Мейер, — следует еще сказать и  о  том,
что у одной очень приятной и отлично сложенной жительницы Бестауна  была
привычка  ежедневно  плавать,  в  любой  день  года,  в  любую   погоду,
независимо от того, шел ли дождь или снег, дул ли ветер или  была  ясная
безветренная погода. А я уже сказал, что у этой леди были к тому же  еще
и отличные буфера?
   — Нет, эту немаловажную деталь ты пока не упоминал. Карелла продолжал
листать телефонный  справочник,  сверяя  фамилии,  адреса  и  телефонные
номера.
   — Так вот, дом этой леди стоял на  самом  берегу,  а  она,  заметьте,
имела привычку купаться в чем мать родила, потому что  дом  ее  стоял  в
очень уединенной части Бестауна у самой оконечности  острова.  Это  было
еще до того,  как  они  там  построили  новый  мост.  В  то  время  туда
добирались с помощью парома. Но случилось так, что маршрут обхода нашего
сознательного полицейского проходил как раз мимо дома этой милой леди. И
вот в этот на редкость холодный  день,  что  выдался  примерно  три  или
четыре зимы тому назад, наша юная купальщица выбежала из задней  калитки
своего  дома,  держа  руки  скрещенными   прямо   под   этими,   заметно
выпирающими,  отличными  буферами.  Она  как  бы  обнимала  сама   себя,
поскольку было здорово холодно, а наш высоко сознательный полицейский...
   — Да-да, и что же он? — сказал Клинг.
   — Наш сознательный полицейский  бросил  только  один  взгляд  на  эту
обнимавшую себя на бегу к воде леди и сразу же заорал: «Стой,  полиция!»
И когда леди остановилась и обернулась к нему, все еще обнимая себя чуть
пониже этих своих великолепных выпуклостей, она не нашла ничего лучшего,
как совершенно нахально спросить у него: «А  что  я  такого  сделала?  В
каком  преступлении  вы  меня  обвиняете?»  На  что   наш   сознательный
полицейский ответил: «Дело не в том, что вы уже сделали, леди, а в  том,
что вы собираетесь сделать? Неужели вы думаете,  что  я  буду  стоять  и
спокойно наблюдать за тем, как вы будете топить  этих  двух  толстеньких
розовоносых щенят?»
   Клинг покатился со смеху. Мейер  хлопнул  ладонью  по  столу  и  тоже
расхохотался своей шутке.
   — Слушайте, ребята, заткнетесь вы  когда-нибудь  или  нет?  —  сказал
Карелла.
   Он успел сверить все пять адресов.
   Завтра ему предстоял довольно трудный день.
   Письмо это было уже шестым по счету из  тех,  которые  Эприл  Карелла
написала Санта-Клаусу. Сейчас она  перечитывала  его,  заглядывая  через
плечо матери, сидя в кухне их квартиры на Риверхед.
   «Дарагой Санта, я надеюсь, что не очень надаела тебе своими письмами.
Я знаю, что ты очень занят сичас в эту пору года. Но я подумала об одной
вещи и хочу перименить кое-что в моем  последнем  письме.  Пажалуста  не
пресылай мне  Маладую  Портниху  Набор,  а  прешли  Маленькую  Вонни  из
Валшебного Замка, которая писает в штанишки. Мой брат Марк  сам  напишет
Тебе лично У него тоже есть Новые идеи, Пока и суважением
   Эприл Карелла.»
   — Как ты думаешь, мам, тут все правильно? — сказала она.
   Она стояла за спиной стула, и Тедди не могла видеть ее губ и  поэтому
не подозревала, что дочь заговорила с ней.  Тедди  была  очень  красивой
женщиной с темными блестящими глазами и черными волосами. Глухонемая  от
рождения, она очень любила слова, поскольку для нее они были  видимой  и
осязаемой связью с миром. Она видела, как они срываются с губ,  как  они
формируются с помощью пальцев, она осязала их, прикасаясь  в  темноте  к
губам своего мужа, и тогда они звучали для нее намного  явственней,  чем
если бы она обладала  нормальным  слухом.  Она  была  целиком  поглощена
изучением каракулей дочери и не  могла  видеть  Эприл,  стоявшую  за  ее
стулом. Почему, например, кто-то может писать такие простые  и  короткие
слова как «сейчас» или «дорогой» с такими ляпами, было  совершенно  выше
понимания Тедди. Может быть,  ей  следует  сходить  к  преподавательнице
Эприл и намекнуть  ей  на  то,  что  хотя  у  девочки  есть  несомненные
способности к изложению мыслей, однако с написанием слов  у  нее  что-то
явно не ладится.
   Эприл прикоснулась к ее руке.
   Тедди тут же повернулась к дочери. Два этих лица,  освещенные  светом
лампы, конечно, трудно было считать зеркальным  отражением  друг  друга,
однако сходство их было несомненным. Но наиболее примечательным было то,
что они с одинаковой пристальностью вглядывались  друг  в  друга.  Когда
Эприл повторила свой вопрос, Тедди внимательно следила за  движением  ее
губ, а потом подняла руки и медленно передала ответ, во время  чего  уже
Эприл не сводила с нее пристального взгляда. Тедди вдруг показалось, что
если девочка не может написать правильно даже слово «пожалуйста», то как
же она прочтет ту сложную  череду  знаков,  которые  она  показывает  ей
руками, а особенно, когда смысл передаваемого звучит  так:  «Пожалуйста,
будь внимательней. Ты делаешь ошибки в написании». Однако Эприл  следила
за ее жестами, согласно кивая на каждый  жест,  а  потом,  уловив  смысл
сделанного ей замечания, спросила:
   — Да? А ты покажи, какую букву я неправильно написала.
   Они собирались было снова вернуться к письму, но тут  Эприл  услышала
звук отпираемой входной двери. Глаза ее на секунду встретились с глазами
матери и лицо ее просияло улыбкой. Они тут  же  вместе  поднялись  из-за
стола. Марк, брат-близнец Эприл, уже с грохотом несся вниз  по  лестнице
из спальни наверху.
   Детектив Карелла возвращался домой.
   Глава VII
   Карелла позвонил Эндрью Харту, чей телефон,  сопровождаемый  каким-то
шифром, был записан в записной книжке Сарры первым.  Было  около  восьми
часов утра, и Карелла не без основания полагал, что, как  и  большинство
мужчин, честным трудом зарабатывающих на жизнь,  Харт  покинет  квартиру
вскоре после восьми. Трубку сняли только после пятого гудка.
   — Алло? — произнес мужской голос.
   — Мистер Харт?
   — Да.
   — С вами говорит детектив Карелла  из  Восемьдесят  седьмого  участка
полиции. Я хотел бы...
   — А в чем дело? — немедленно отозвался Харт.
   — Я хотел бы задать вам несколько вопросов, мистер Харт.
   — Я сейчас как раз бреюсь, — сказал Харт. — А через несколько минут я
должен уходить на службу. А в чем все-таки дело?
   — Мы сейчас заняты расследованием убийства, мистер Харт.
   — Чего? Убийства?
   — Да, сэр.
   — Чьего убийства? Кто же был убит?
   — Женщина, которую звали Саррой Флетчер.
   — Не знаю я никакой Сарры Флетчер, — сказал Харт.
   — Но она, по-видимому, знала вас, мистер Харт.
   — Сарра, а как ее фамилия? Флетчер, вы сказали?
   — Совершенно верно.
   — Среди моих знакомых нет и никогда не было женщины с таким именем. А
кто это говорит, что она якобы знала меня? Я в жизни своей ничего о  ней
не слышал.
   — Ваше имя и фамилия записаны в ее записной книжке.
   — Что? Моя фамилия? Это исключено.
   — Мистер Харт, я сейчас держу перед собой ее книжку, и  ваша  фамилия
записана в ней вместе с вашим адресом и номером телефона.
   — Ну в таком случае я просто понятия не имею о том, как это все  туда
попало.
   — Я тоже не имею понятия. Вот именно поэтому я и  хочу  поговорить  с
вами.
   — Ладно, о'кей, — сказал Харт. — Который  сейчас  час?  Господи,  уже
десять минут девятого?
   — Да, это так.
   — Послушайте, мне сейчас нужно срочно добриться и бежать  отсюда.  Не
могли бы вы попозже прийти ко мне в контору? Скажем, часов... в  десять?
В это время я должен быть уже свободен. Я мог, бы, конечно, принять  вас
и пораньше, но у меня уже назначена встреча на девять часов.
   — Хорошо, мы прибудем туда к  десяти.  Где  находится  ваша  контора,
мистер Харт?
   — На углу Хамильтон и Рид. Дом четыреста  восемьдесят  по  Рид-стрит.
«Харт и Уиддерман». Мы там занимаем целый этаж.
   — Значит, увидимся в десять, мистер Харт.
   — Отлично, — сказал Харт и повесил трубку.
   Подобно женщине на десятом месяце беременности, тучи  вздымались  над
городом и ворочались, раздраженные тем, что никак не могут найти удобное
для себя положение, все никак не могут разразиться долгожданным  снегом.
Жители тоже пребывали в нетерпении. Торопясь  на  работу,  они  неслись,
поглядывая на небо, к станциям метро,  висели  на  подножках  автобусов,
ловили такси. В их нетерпеливых взглядах сквозило  раздражение  и  почти
твердая уверенность в том, что бюро погоды обмануло их и  на  этот  раз.
Для рядового  жителя  города  предупреждение  о  снегопаде  звучало  как
предупреждение об эпидемии бубонной чумы. Да и как человек, не  лишенный
здравого рассудка, может любить  снег!  Никто  ведь  не  любит  надевать
галоши, цеплять на покрышки цепи или натягивать на себя высокие  сапоги,
никто не любит убирать тротуары и переносить на другое время вечеринки и
встречи, пропускать спектакли, никто не может любить гололед,  когда  ты
машешь руками и извиваешься всем телом, пытаясь удержаться на  ногах,  а
потом все равно грохаешься задницей на лед. Но еще  более  ты  бесишься,
когда тебе обещают все это, ты уже изготовился и ждешь, а  обещанное  не
наступает. Несмотря на всю свою  хитроумность,  городской  житель  любит
придерживаться раз и навсегда заведенного порядка и  терпеть  не  может,
если этот порядок хоть как-то  нарушается.  Он  способен  примириться  с
перебоями  в  электроснабжении,  с   забастовками   мусорщиков   или   с
ограблениями в парках, потому  что  все  это  не  прерывает  заведенного
порядка, и именно потому, что это воспринимается им как рутина, то есть,
это и есть заведенный порядок. Но попробуйте пригрозить ему  забастовкой
таксистов, а потом отложите ее  или  отмените;  напугайте  его  митингом
протеста, а потом возьмите и с помощью полиции  разгоните  этот  митинг;
или предскажите ему снежные заносы, а потом заставьте его безрезультатно
дожидаться обещанного под затянутым черными тучами небом! О,  нет,  этот
номер у вас не пройдет. Шутить подобным  образом  с  горожанином  просто
очень опасно. Он становится раздражительным, агрессивным,  запуганным  и
непредсказуемым.
   — Так где же этот их чертов снег? —  нетерпеливо  спросил  Мейер.  Он
остановился, приоткрыл дверцу полицейского автомобиля и, задрав  голову,
вглядывался в мрачное небо. Казалось, еще минута, и он погрозит  кулаком
низко несущимся тучам.
   — Он еще пойдет, — сказал Карелла.
   — Но когда же? — коротко спросил Мейер и, отворив  дверцу,  плюхнулся
на сиденье. Карелла включил зажигание. — Это чертово бюро  погоды  вечно
болтает все что не попадя, — сказал Мейер. —  Когда  в  прошлый  раз  на
город обрушилась метель, они предсказывали теплую солнечную погоду. Надо
же, мы уже высаживаем на Луну людей, но все еще  не  можем  предсказать,
будет ли дождичек в четверг.
   — А это очень интересно, — сказал Карелла.
   — Что интересно?
   — Твое замечание относительно Луны.
   — А что с Луной?
   — Интересно, с чего это все решили, что если  мы  высадили  людей  на
Луну, то все теперь обязательно должно идти гладко?
   — Не пойму, о чем это ты говоришь? — сказал Мейер.
   — Мы высадили людей на Луне, — сказал Карелла, — но  никак  не  можем
дозвониться до Риверхед. Мы можем высадить людей на Луку,  но  никак  не
можем справиться с забастовкой на транспорте. Мы можем высадить людей на
Луну...
   — Я понимаю, на что ты намекаешь, — сказал Мейер, — но  не  улавливаю
проводимых тобой параллелей. Ведь имеется или, по крайней  мере,  должна
быть несомненная связь между прогнозами  и  теми  миллиардами  долларов,
которые мы запросто выкидываем на ветер только для того, чтобы забросить
все эти чертовы метеорологические товары в космос.
   — Я просто сказал о том, что твое наблюдение  показалось  мне  весьма
интересным, — сказал Карелла.
   — А оно и есть очень интересное, — сказал Мейер.
   — Да что это накатило на тебя сегодня?
   — Ничего на меня не накатывало сегодня.
   — О'кей, — сказал Карелла, пожимая плечами.  Потом  они  долго  ехали
молча.
   — Я вот все думаю о Рождестве, — сказал Карелла.
   — А что с Рождеством?
   — По графику мне выпадает дежурить. Ты  не  хотел  бы  поменяться  со
мной?
   — А зачем? — спросил Мейер.
   — Я потом мог бы подежурить за тебя на еврейский Новый  год  или  еще
когда-нибудь.
   — Ты давно меня знаешь? — спросил Мейер.
   — Да уж, пожалуй, слишком давно, — сказал, улыбаясь, Карелла.
   — Нет, ты все-таки скажи, сколько лет ты меня знаешь? — сказал Мейер.
— И неужели за все эти годы ты не заметил, что я праздную и Рождество, и
еврейский Новый год? Я же устраиваю для детей елку на каждое Рождество с
тех пор, как у меня появились дети. Каждый год, заметь. И каждый год  ты
приходишь ко мне на эту елку в гости. В прошлом году ты, например,  даже
приходил ко мне вместе с Тедди. Ты не мог не заметить елки. Она же  была
в гостиной. Стояла прямо посреди этой чертовой гостиной.
   — Я забыл, — сказал Карелла.
   — Я праздную оба праздника, — сказал Мейер.
   — О'кей, — сказал Карелла.
   — Вот видишь. Поэтому мне придется отказать тебе  —  мне  не  хочется
меняться сменами.
   — О'кей.
   — О'кей.
   В такой теплой товарищеской атмосфере и в предпраздничном  настроении
Мейер и Карелла припарковали автомобиль у дома номер 480 по Рид-стрит, а
затем поднялись на лифте на шестой этаж, также  не  проронив  ни  слова.
«Харт и Уиддерман» оказалась фирмой,  производящей  ремешки  для  часов.
Огромная реклама висела за спиной секретарши на стене холла, и множество
более мелких рекламных проспектов разъясняли, как именно удалось Харту и
Уиддерману   решить    сложные    инженерные    проблемы    производства
растягивающихся браслетов для  часов.  Все  это  было  проиллюстрировано
цветными фотографиями, на которых часы были величиной с голову Кареллы и
выдержаны в золотых тонах. Волосы секретарши были почти таких же золотых
тонов,  только  золото  это  выглядело  не  столь  естественно,  как  на
фотографиях. Она подняла на них глаза, оторвав их от какого-то  журнала,
и без особого интереса наблюдала, как вошедшие приближаются к ее  столу.
Мейер по дороге читал один из рекламных проспектов.
   — Можно видеть мистера Харта, будьте любезны, — сказал Карелла.
   — А кто спрашивает? — спросила секретарша. У нее был ярко  выраженный
акцент уроженки Калмс-Пойнта — слова она выговаривала так, как  будто  у
нее во рту была жвачка, хотя в данный момент она  явно  не  пользовалась
жевательной резинкой.
   — Детективы Карелла и Мейер.
   — Одну минуточку, прошу вас, — сказала она и, сняв трубку, нажала  на
кнопку телефонного аппарата.  —  Мистер  Харт,  —  сказала  она,  —  тут
какие-то полицейские хотят  пройти  к  вам.  —  Она  выслушала  ответ  и
сказала: — Проходите, пожалуйста. Дверь прямо в конце холла, —  и  сразу
же снова погрузилась в чтение журнала.
   Мрачные облака, по всей вероятности, оказали свое  воздействие  и  на
Эндрю Харта.
   — Вам совсем не  обязательно  было  сообщать  всему  миру,  что  сюда
прибыли представители полицейского департамента, — сказал он  им  вместо
приветствия.
   — Нам просто пришлось как-то доложить о себе, — сказал Карелла.
   — Ну хорошо, раз вы уже здесь, — сказал Харт, — то давайте  побыстрее
разберемся с  этим  делом.  —  Это  был  крупный  мужчина  пятидесяти  с
небольшим лет, с  серо-стальными  седыми  волосами,  в  очках  с  черной
оправой. Глаза его за стеклами очков  были  темно-карими,  с  жестким  и
неприятным выражением. Пиджак его висел наброшенным на спинку стула.  Он
был в белой  сорочке,  рукава  которой  были  слегка  закатаны,  обнажая
сильные  руки,  заросшие  черными  волосами.   Золотой   растягивающийся
браслет, несомненно, собственного  производства,  удерживал  на  широком
запястьи дорогие часы.
   — Если хотите знать всю правду,  —  сказал  он,  —  то  я  просто  не
понимаю, какого черта вам тут надо. Я уже сказал вам, что никакой  Сарры
Флетчер я не знал и не знаю.
   — Поглядите-ка,  вот  ее  записная  книжка,  мистер  Харт,  —  сказал
Карелла, решивший не тратить времени зря на всякую ерунду.  Он  протянул
Харту записную книжку, раскрытую на странице с надписью: «Для  заметок».
— Это ведь ваша фамилия, не так ли?
   — Моя, — согласился Харт, качая головой. — Но как она сюда попала,  я
просто ума не приложу, хоть убейте.
   — Значит, вы продолжаете утверждать, что не  знали  лица  под  именем
Сарра Флетчер, так?
   — Да.
   — А может быть такое, что вы встретили ее где-нибудь в гостях  и  там
обменялись телефонами с...
   — Нет.
   — Вы женаты, мистер Харт?
   — А какое это имеет отношение к делу?
   — Но вы женаты или нет?
   — Нет.
   — У нас имеется фотография миссис Флетчер, и я хотел бы...
   — Не желаю я рассматривать фотографии всяких трупов, — сказал Харт.
   — Фотография была сделана еще при жизни ее. Это, по всей вероятности,
была одна из последних ее фотографий, поскольку стояла на  ее  туалетном
столике. И я попросил бы вас ознакомиться с ней.
   — Но я не вижу никакого смысла в этом, — сказал Харт. — Я ведь сказал
вам, что не знаю ее и не вижу, каким это образом...
   — Мейер, — позвал Карелла, и  Мейер  подал  ему  конверт  из  плотной
бумаги. Карелла раскрыл его, достал оттуда фотографию  Сарры  Флетчер  и
протянул ее Харту. Харт бросил взгляд  на  карточку  и  тут  же  перевел
взгляд на Кареллу.
   — Что это должно означать? — спросил он.
   — Вы узнаете лицо, изображенное на этой фотографии,  мистер  Харт?  —
Предъявите-ка мне ваши жетоны, — сказал Харт.
   — Что?
   — Жетоны, жетоны. И вообще, предъявите ваши удостоверения личности.
   Карелла достал бумажник и раскрыл его на том