конец, надоедливые полицейские из 87-го
оставят меня в покое. Иди. Сгинь.
   - Ой, ой. Ты сам знаешь, что не равнодушен к нам.
   - Так же, как к тараканам.
   - Больше, чем к тараканам.
   - Точно. Как к водяным крысам, - съязвил Макс.
   Дженеро натянул перчатки.
   - Ну, возвращаемся на мостик, - сострил он.
   - На какой мостик?
   - Мостик корабля. Шутка, Макс. Ну, понимаешь, дождь,  вода,  корабль.
Вахтенный на мостике. Дошло?
   - Поистине телевидение лишилось великого комика в тот  момент,  когда
ты решил стать полицейским. - Макс покачал головой. - Назад  на  мостик,
надо же, - он опять покачал головой. - Не сделаешь ли ты мне одолжение?
   - Какое? - спросил Дженеро, взявшись за ручку двери.
   - Спрыгни с этого мостика!
   Дженеро улыбнулся и закрыл за собой дверь.  Все  еще  лил  дождь,  но
теперь он чувствовал себя гораздо лучше. Он ощущал, как вино разливается
сладостной теплотой по  всему  телу.  Он  зачавкал  своими  сапогами  по
пузырящимся лужам, беспечно насвистывая.
   Мужчина, а может быть, высокая женщина, - трудно  было  определить  -
стоял на автобусной остановке. Эта высокая женщина  или  мужчина,  из-за
дождя невозможно было разглядеть, была вся в черном. Черный плащ, черные
брюки, черные  носки  и  ботинки  и,  наконец,  черный  зонтик,  который
полностью  закрывал  лицо  и  волосы.  Автобус   подошел   к   тротуару,
разбрызгивая воду. Дверцы распахнулись. Человек - мужчина или женщина  -
вошел в автобус, и дверцы, заливаемые потоками воды, захлопнулись, скрыв
из виду задрапированную в черное фигуру. Автобус  отъехал  от  тротуара,
обдав Дженеро фонтаном брызг из лужи.
   - Идиот несчастный! - крикнул Дженеро и начал было отряхивать воду со
штанины,  когда  заметил  на  тротуаре  сумку,  прислоненную  к   стенке
автобусной стоянки.
   - Эй, эй, - закричал он вослед уходящему автобусу, - вы  забыли  свою
сумку.
   Его слова потонули в реве мотора и монотонном шуме дождя.
   - Проклятие, - выругался он, подходя к стоянке и поднимая сумку.  Это
была небольшая голубая дорожная  сумка,  очевидно,  выпущенная  какой-то
авиакомпанией. Сбоку на  сумке  в  белом  круге  красными  буквами  были
помещены слова: КРУГОСВЕТНЫЕ АВИАЛИНИИ.
   Пониже по голубому фону белыми прописными буквами  бежали  слова:  МЫ
СОВЕРШАЕМ КРУГОСВЕТНЫЕ ПУТЕШЕСТВИЯ.
   Дженеро внимательно осмотрел сумку. Она  была  не  очень  тяжелая.  К
ручкам  был  прикреплен  маленький  кожаный  кошелек,  за   целлофановой
пластинкой которого был ярлычок для внесения имени и  адреса  владельца.
Но тот, кому принадлежала сумка, не потрудился его заполнить. На  ярлыке
не было никаких данных.
   С большой неохотой Дженеро расстегнул молнию, опустил руку в сумку  и
тут же выдернул ее с ужасом и отвращением. В голове молнией промелькнула
мысль: "О Господи, неужели опять?" И он ухватился за стойку  автобусного
знака, чтобы не упасть, так как вдруг у него закружилась голова.

Глава 2

   В дежурке 87-го полицейского участка ребята предавались воспоминаниям
о происшествиях во время дежурств.
   Могут возразить, что слово "ребята" едва ли уместно  по  отношению  к
группе мужчин в возрасте от двадцати восьми до сорока двух лет,  которые
каждый день бреются, спят с  самыми  разными  женщинами,  ругаются,  как
грузчики, и которым приходится иметь дело с  самыми  отвратительными  со
времен неандертальца человеческими особями. Слово "ребята" подразумевает
простоту, невинность, о которых вряд ли  приходится  говорить  в  данном
случае.
   Однако в этот  серый  мартовский  день  в  комнате  царила  атмосфера
какой-то мальчишеской непосредственности. Трудно было  представить,  что
эти зрелые мужчины, сгрудившиеся в тесный, братский кружок  около  стола
Энди Паркера, - те самые люди, которым ежедневно приходилось иметь  дело
с преступным миром. В этот момент дежурка больше  напоминала  раздевалку
какой-нибудь спортивной школы. Со стороны могло  создаться  впечатление,
что это школьная футбольная команда, обсуждающая последний матч  сезона,
а не бригада полицейских. Ребята стояли,  потягивая  кофе  из  картонных
стаканчиков, и  чувствовали  себя  непринужденно  и  удобно  в  довольно
грязной  и  неуютной  комнате.  Энди  Паркер,  похожий   на   защитника,
вспоминающего трудный момент в игре с противником, сидел на  вращающемся
стуле, откинувшись назад, задумчиво покачивая головой, перед собравшейся
вокруг командой.
   - Не поверите, но однажды мне  довелось  иметь  дело  с  флейтисткой.
Остановил ее, когда она выезжала с Речного шоссе. Как раз около Пристани
17. Вы знаете это место.
   Ребята согласно закивали.
   - Она проскочила вниз на красный и под  автострадой  развернулась  на
сто восемьдесят градусов. Я засвистел. Она резко затормозила. Подхожу  и
говорю: "Мадам, по манере вашей езды можно подумать, что вы дочь  самого
мэра".
   - Она действительно оказалась дочерью мэра?  -  поинтересовался  Стив
Карелла,  который,  примостившись  на  краю  стола  со  стаканом   кофе,
внимательно слушал Паркера. Стив Карелла был худой мускулистый мужчина с
крупными  конечностями,  с  раскосыми  глазами,  которые  придавали  его
наружности восточный колорит. Ему не очень нравился Паркер и методы  его
работы, но он не  мог  не  отдавать  должное  его  умению  рассказывать.
Рассказывал Энди смачно.
   - Какая там дочь мэра! Конечно, нет. Она... Ну, дайте мне  рассказать
по порядку.
   Паркер почесал подбородок, который уже успел покрыться щетиной,  хотя
утром он брился, но щетина отрастала уже через пять часов после  бритья,
и поэтому он всегда выглядел небритым и нечесанным,  что  придавало  ему
неопрятный  вид.  Это  был  крупный  волосатый  мужчина,   темноволосый,
темноглазый, с темной бородой. Если бы не полицейский значок, который он
носил приколотым к бумажнику, его можно было бы  принять  за  любого  из
воров, которые часто находили дорогу в 87-й участок. Он так смахивал  на
голливудский стереотип гангстера, что его  часто  останавливали  слишком
ретивые  полицейские,  высматривавшие  подозрительных  типов.  В   таких
случаях он немедленно предъявлял свое удостоверение детектива  и  строго
отчитывал  незадачливого  новичка,  и  это   доставляло   ему   огромное
удовольствие, хотя он в этом не признавался даже самому себе.  Возможно,
Энди Паркер нарочно бродил по территории других полицейских  участков  в
надежде,  что  его  остановит  какой-нибудь  ничего   не   подозревающий
патрульный полисмен, перед которым он сможет покуражиться своим званием.
   -  Она  сидела  за  рулем  в  купальнике,  -  продолжал   Паркер,   -
представляете, такой раздельный купальник и длинные черные  чулки-сетка.
Костюмчик, я вам скажу, что надо - крошечные, расшитые блестками трусики
и такой же крошечный бюстгальтер, которым были  прикрыты  пышные  груди,
такие, какие я никогда до этого не видел ни  у  одной  женщины,  клянусь
жизнью. В общем, я поймал хорошую рыбку. Я просунул голову  в  машину  и
сказал: "Вы только что  проехали  на  красный  свет,  мадам,  и  сделали
недозволенный поворот. Вполне достаточно, чтобы вас наказать. Что вы  на
это скажете?"
   - Ну, и что она сказала? - спросил Коттон Хейз. Он единственный среди
полицейских, собравшихся вокруг стола Паркера, не  пил  кофе.  Хейз  был
чайная душа - привычка, которую он приобрел еще мальчишкой. Его отец был
протестантский священник, поэтому было заведено, что члены  его  прихода
собирались у него в доме  за  чаем.  Будучи  еще  мальчишкой,  Хейз,  по
причинам, известным только его отцу, должен был присутствовать  на  этих
чаепитиях. Обильное потребление горячего, крепкого напитка не  сказалось
отрицательно на развитии мальчика.  Он  вырос  в  рыжеволосого  гиганта,
шести футов двух дюймов  ростом  без  ботинок,  весом  в  сто  девяносто
фунтов.
   - Она вскинула на меня  свои  голубые  глазки,  похлопала  кукольными
ресничками и сказала: "Я спешу, если вам нужно обязательно  вручить  мне
ваш идиотский чек, давайте побыстрее!"
   - Ого! - прокомментировал Хейз.
   - Я, естественно, спросил, что за спешка, и она ответила,  что  ровно
через пять минут должна быть на сцене.
   - На какой сцене? Какого-нибудь стоящего театра?
   - Да нет. Она танцевала в музыкальной комедии, которая имела  аншлаг.
Было около половины девятого. Вот  она  и  летела  сломя  голову,  чтобы
успеть к поднятию занавеса. Я вытащил ручку и книжку чеков,  и  тут  она
промолвила: "Может вы предпочтете  два  билета  на  самое  популярное  в
городе шоу?" И начала рыться  в  своей  сумочке,  а  ее  пышные  грудки,
казалось, вот-вот выплеснутся из крошечного бюстгальтера и  остановят  к
черту весь транспорт до самого Аквариума.
   - Ну, как тебе понравилось шоу? - поинтересовался Карелла.
   - Я не взял билеты.
   - Почему?
   -  Потому  что,  выписывая  чек,  я  имел  возможность   наслаждаться
великолепным  шоу,  которое  исполнялось  исключительно  для  меня.  Мне
потребовалось минут двадцать, чтобы выписать квитанцию, и все это  время
она извивалась и дергалась на своем месте, жонглируя  и  колыхая  своими
спелыми ананасами, готовыми выпасть из крошечных  чашечек.  Ну,  мужики,
это было потрясающее зрелище!
   - Да, скромным и сострадательным тебя никак не назовешь,  -  заключил
Карелла.
   - Да, этим я не отличаюсь, - согласился Паркер не без самодовольства.
   - А я однажды остановил парня на бульваре Луиса Фримена, - перехватил
инициативу Карелла. - Он ехал  со  скоростью  восемьдесят  миль  в  час.
Пришлось включить сирену, чтобы  остановить  его.  Я  вышел  из  машины,
намереваясь  направиться  к  нему,  когда  дверцы  распахнулись,  и  он,
выскочив из машины, побежал в мою сторону.
   - Хулиган? - спросил Хейз.
   - Нет. Но как раз это я и подумал. Мне показалось,  что  я  напал  на
типа, убегающего от Закона. Похоже было, что он  готов  в  любую  минуту
выхватить пистолет.
   - А он что?
   - Он подбежал ко мне, подпрыгивая то на одной,  то  на  другой  ноге,
сказал, что знает о  превышении  скорости,  но  у  него  острый  приступ
диарреи, и он должен скорее найти заправочную станцию, чтобы  попасть  в
туалет.
   - Вот юмор! - Паркер разразился смехом.
   - Ты его отпустил? - спросил Хейз.
   - Какого черта? Просто быстро выписал чек.
   - А я расскажу вам, как я отпустил одного, - признался  Хейз.  -  Это
произошло, когда я  дежурил  в  тридцатом  округе.  Парень  мчался,  как
сумасшедший. Когда я  остановил  его,  он  только  взглянул  на  меня  и
спросил: "Вы собираетесь выписать  мне  чек?"  Я  посмотрел  на  него  и
ответил: "Совершенно верно, черт возьми". Он уставился на меня  и  долго
смотрел,  покачивая  головой.  Затем  произнес:   "Все   правильно.   Вы
выписываете мне чек, и я прикончу себя".
   - Что он хотел этим сказать, черт возьми?
   - Как раз этот вопрос я ему и задал. Но он не  отвечал,  а  продолжал
смотреть на меня,  покачивая  головой.  Как  будто  эта  квитанция  была
последней каплей. Понимаете? У меня  возникло  чувство,  что  этот  день
оказался для него таким днем, когда все не ладится, все валится из  рук.
Я понял, если я выпишу ему вызов  в  полицейский  участок,  он,  приехав
домой, обязательно отравится  газом  или  выпрыгнет  в  окно.  Я  просто
чувствовал это, глядя на него.
   - И ты отпустил его, добрый самаритянин.
   - При чем тут самаритянин, - оправдывался Хейз. - Если бы вы  увидели
глаза этого парня, вы бы поняли, что он не шутил.
   - А у меня однажды был случай с женщиной, - начал было  Клинг,  самый
молодой из  детективов,  в  тот  момент,  когда  патрульный  полицейский
Дженеро ворвался в дежурку с маленькой голубой дорожной  сумкой.  Одного
взгляда на него было достаточно, чтобы понять: ему не до шуток.  Он  нес
сумку в  правой  руке,  отведя  ее  далеко  от  себя,  как  будто  боясь
прикосновения к ней. Он протолкнулся через вертушку в  решетке,  которая
отделяла дежурку от коридора, подошел прямо к столу  Паркера  и  опустил
сумку посередине стола, всем своим видом давая понять, что  он  выполнил
свою функцию и теперь рад, наконец, отделаться от своей ноши.
   - Что там у тебя, Дик? - спросил Хейз.
   Дженеро был не в состоянии говорить. С бледным лицом и  вытаращенными
глазами он делал попытки что-то сказать, но не смог выдавить из себя  ни
слова. Тряся головой, он  только  указывал  на  сумку.  Хейз  озадаченно
посмотрел на сумку и  начал  расстегивать  молнию.  Дженеро  отвернулся,
казалось, его сейчас стошнит.
   Хейз заглянул в сумку и произнес: "Господи Иисусе, где ты это нашел?"
   - Что это? - полюбопытствовал Клинг.
   - О Господи, - сказал Хейз, - жуть какая-то.  Боже,  уберите  это  из
дежурки. Я позвоню в морг, - гримаса отвращения исказила его лицо. Он не
мог заставить себя еще раз заглянуть в сумку. - Я позвоню в  морг.  Бога
ради, уберите это отсюда. Отнесите вниз.
   Карелла взял сумку и вышел из комнаты. Он не заглянул в сумку. В этом
не было необходимости. Он давно работал в полиции, и по  выражению  лица
Хейза ему было ясно, что в сумке обнаружен орган человеческого тела.

Глава 3

   Конечно, подобные случаи дьявольски омерзительны.
   Но не надо иллюзий. Смерть в любом случае чертовски безобразна. Здесь
двух мнений быть не может. Если ты один из тех,  кому  нравятся  фильмы,
где после выстрела из револьвера на груди жертвы появляется  всего  лишь
слегка дымящаяся точка, тебе нечего делать в полиции. Или если  ты  один
из тех, кто думает, что все мертвецы выглядят так, как будто спят,  твое
счастье, что ты не полицейский. Если  ты  полицейский,  ты  знаешь,  что
смерть далеко не приятное зрелище. Это самое отвратительное и  страшное,
что может произойти с человеком.
   Если ты полицейский, ты знаешь смерть  в  ее  самом  жутком  обличье,
потому что тебе приходится сталкиваться с ней как с результатом  грубого
насилия. Всего вероятнее, тебя не раз выворачивало от вида того,  с  чем
тебе приходилось иметь дело.  Вероятнее  всего  тебе  случалось  не  раз
дрожать от страха, потому что смерть имеет ужасное  свойство  напоминать
человеку, что его тело может кровоточить, а кости -  ломаться.  Если  ты
полицейский, ты никогда не привыкнешь к виду трупа или его  органа,  как
бы долго ты с этим не имел дело, каким бы сильным и твердокаменным ты ни
был.
   Вид человеческого тела, над которым поработали топором, не  может  не
вызывать   ужаса.   Устрашающий   вид   черепа,   чем-то   напоминающего
искромсанный  арбуз,  раны,  нанесенные  крест-накрест  и   параллельно,
кровоточащие  безобразные  раны,  покрывающие  голову,   лицо   и   шею,
вывернутая гортань такой яркой окраски, что кажется, что она пульсирует,
но это пульсация цвета, а не жизни,  потому  что  жизнь  ушла,  вылетела
из-под безжалостного лезвия бездушного  топора.  Все  это  не  может  не
вызывать отвращения.
   Нет ничего приятного в посмертном вскрытии тела, будь то мужчина  или
женщина, ребенок или взрослый.  Газообразование,  обесцвечивание  тканей
головы и туловища,  отделение  кожного  покрова,  вен,  высунутый  язык,
трупные пятна - ничего, что могло бы успокоить.
   Не может быть ничего успокоительного в пулевых ранах, в  разорванной,
искромсанной человеческой плоти, в скапливающихся  под  кожей  газах,  в
тканях, сожженных  и  обугленных  огнем  и  дымом,  в  попавших  в  тело
частичках пороха, в зияющих в человеческом теле дырках от пуль - ничего,
что могло бы вызвать положительные эмоции.
   Если  ты  полицейский,  ты  знаешь,  что  смерть  мерзка  и   пугающе
безобразна. Если ты полицейский, ты или  приучаешь  себя  иметь  дело  с
мерзким и пугающе безобразным, или уходишь из полиции.
   В дорожной сумке оказался обрубок человеческой руки, леденящий душу.
   Человек, к которому она попала на экспертизу, был ассистентом  отдела
медицинской  экспертизы  Полем  Блейни,  невысоким  мужчиной  с  жидкими
черными  усами  и  фиолетовыми  глазами.  Блейни  не  испытывал  особого
удовольствия, когда ему приходилось иметь  дело  с  отдельными  органами
человеческого тела, и он часто задавал себе один и тот же вопрос: почему
ему - младшему сотруднику  отдела  экспертизы  -  неизменно  доставалось
исследовать самые  неприятные  экземпляры  -  последствия  автомобильных
катастроф, пожаров или прожорливых крыс. Но  он  понимал,  что  вынужден
выполнять эту работу. Сегодня это была человеческая рука,  отсеченная  у
запястья.  Вот  и  все,   что   дано.   Требуется   определить   расовую
принадлежность, пол, возраст, возможный рост и  вес  человека,  которому
она принадлежала.
   Вот какая задача ему дана на сегодня.
   Загнав подальше все эмоции, действуя сосредоточенно и  споро,  Блейни
приступил к работе.
   К счастью, рука не была лишена  кожного  покрова.  Некоторые  органы,
попадавшие к нему на  расследование,  бывали  лишены  и  этого.  Поэтому
совсем просто было определить расовую принадлежность человека,  которому
она принадлежала, что он и сделал, быстро написав на листке бумаги:
   Раса: белая.
   Теперь надо было определить пол. Это  не  составляет  особого  труда,
когда в распоряжении  исследователя  имеется  часть  груди  или  половых
органов. Но единственно, из чего мог исходить Блейни, была  рука.  Всего
лишь рука. В общем Блейни знал, что женская  рука,  как  правило,  менее
волосата, чем мужская, пальцы  женской  руки  более  хрупкие  и  тонкие,
женская рука  имеет  более  обильный  подкожный  жировой  покров,  менее
развитую мускулатуру, кости женской руки меньше и легче, с более мелкими
порами и большим пространством между ними.
   Рука,  лежащая  перед  ним  на  хирургическом  столе,  была  большая:
двадцать пять сантиметров от кончика среднего пальца до запястья, что  в
переводе на язык обывателя составляло более девяти с  половиной  дюймов.
Блейни  не  мог  себе  представить,  чтобы  рука  таких  размеров  могла
принадлежать женщине, если только она не  массажистка  и  не  мастер  по
борьбе. И даже, если допустить эти  экзотические  для  женщины  занятия,
такой размер женской руки маловероятен. Однако, имея в прошлом печальный
опыт в определении пола жертвы по  органам,  имеющим  мало  отношения  к
полу, он не намерен был допускать ошибки.
   Рука имела густой,  черный,  курчавый  волосяной  покров,  что  тоже,
казалось, указывало на принадлежность к мужчине. Но Блейни довел  анализ
до конца, произведя измерения костных пор и пространства между  ними.  В
конце концов он записал свой вывод:
   Пол: мужской.
   "Ну, начало положено, - подумал он.  -  Теперь  мы  знаем,  что  этот
отвратительный отрубленный орган принадлежал белому мужчине.  -  Вытерев
лоб полотенцем, он снова принялся за работу.
   Осмотр  кожного  покрова  руки  под  микроскопом  убедил   Блейни   в
отсутствии  потери  эластичности,  которая  происходит   от   уменьшения
эластичности сетчатки в  кожном  покрове,  это  автоматически  исключало
возможность того, что убитый мог быть старым.  Блейни  знал,  что  более
детальное изучение кожи не даст ему более точной информации относительно
возраста погибшего. Изменения в кожном покрове в ходе роста  и  старения
человеческого  организма  очень  редко   предъявляют   точные   критерии
относительно возраста. И он занялся костями.
   Рука была отрублена чуть повыше запястья, так  что  части  лучевой  и
локтевой костей, идущих от запястья до локтя, были  отрублены  вместе  с
запястьем. Кроме того, ему следовало  тщательно  осмотреть  кости  самой
кисти: запястье, ладонь, фаланги.
   Работая, он мрачно размышлял, что средний  обыватель  охарактеризовал
бы  все  его  манипуляции  как  научную  бессмыслицу,  бесцельную  возню
псевдочародея. Ну и что, подумал он, к  дьяволу  среднего  обывателя.  Я
знаю чертовски хорошо, что  центры  затвердевания  кости  проходят  фазы
роста и старения, которые имеют место в определенные возрастные периоды.
Я знаю, что, изучив тщательно эти кости, могу довольно  точно  вычислить
возраст этого погибшего  белого  мужчины.  Черт  возьми  этого  среднего
об