кожу  на  суставах  пальцев.  Он
развернулся в сторону прилавка, но вертел опустился еще  раз,  попав  по
запястью и выбив револьвер, который упал на пол.  В  этот  момент  Брайс
ударил его в горло чуть в сторону от адамова яблока, вложив в  удар  всю
тяжесть своего корпуса. Три мысли промелькнули в мозгу  у  Клинга  почти
одновременно. Во-первых, он понял, что прийдись удар Брайса хоть на дюйм
правее, его уже спокойно можно было бы считать покойником. А  это  может
означать только одно — Брайс не против того, чтобы отправить его  отсюда
в деревянном костюме. Во-вторых, он с некоторым опозданием припомнил то,
что стоявшему за прилавком человеку Брайс сказал: «Погляди-ка, Ал, кто к
нам пришел». И сразу в памяти его всплыли слова смотрителя дома: «Там  у
Брайса брат  работает».  Рука  болела  просто  жутко,  а  пока  эти  три
гениальные догадки одна за другой мелькали у него в мозгу, пролетели три
бесконечные секунды, а  потом  успела  истечь  и  четвертая  драгоценная
секунда. Он попятился к двери,  приготовившись  защищаться  единственной
здоровой рукой, которая, впрочем, тоже была не очень-то  здоровой.  Пять
секунд уже успело пройти с того момента,  как  Ал  ударил  его  по  руке
вертелом (почти наверняка сломал там что-нибудь, сволочь), а  Пит  Брайс
нанес ему удар в горло. В этот момент Ал выбирался из-за  стойки,  чтобы
помочь своему братцу. Наверное, обоим пришла в голову мысль о  том,  что
хотя это и не плохо вломить хорошенько какому-то кретину, который бегает
за девчонкой Френка Ричмонда, но плохо то, что  этот  придурок  оказался
полицейским и будет еще хуже, если они умудрятся  выпустить  его  отсюда
живым.
   Действительно, для детектива  Берта  Клинга  шансы  выбраться  отсюда
живьем были минимальными. Семь драгоценных  секунд  уже  промелькнули  с
ужасающей быстротой. В этом районе людей размазывали ногами по  тротуару
буквально  ежедневно  и  обычно  не  находилось  ни   одного   желающего
остановиться и просто полюбопытствовать  хотя  бы,  как  чувствует  себя
залитая кровью жертва. Поэтому Пит с Алом могли бы  спокойно,  ничем  не
рискуя, разделать Клинга на части в ходе следующих семи секунд, насадить
эти части на куриные  вертела,  зажарить  потом  в  собственном  соку  и
подавать посетителям по шестьдесят девять центов за порцию.
   А за это время в голову ему так и не пришло ничего  умного,  если  не
считать довольно здравой мысли о том, что ему не следовало бы  оставлять
незащищенной вооруженную револьвером руку в пределах досягаемости  этого
вооруженного вертелом громилы.
   Револьвер его валялся в углу на безопасном для братцев расстоянии.
   (Восемь секунд).
   Запасные  вертела  находятся  за  стойкой  и  ему  до  них  тоже   не
дотянуться.
   (Девять секунд).
   Пит стоял сейчас  прямо  напротив  него,  изготавливаясь  для  удара,
который наверняка забросит голову Клинга  куданибудь  на  улицу.  Ал  со
сжатыми кулаками, заходил с правой стороны.
   «Великолепным прыжком отважный детектив Берт Клинг вырвался  из  этой
смертельной ловушки».
   Если бы так! Нет, из этой ловушки  ему  не  выбраться.  Собравшись  с
последними  силами,  он  сделал  ложный  выпад   в   сторону   Пита,   а
развернувшись вправо, нанес приближающемуся Алу левой  ногой  удар  ниже
пояса. Пит тоже взмахнул рукой, Клинг успел увернуться, а потом  прыжком
оказался за спиной все еще не оправившегося от удара Ала и ребром ладони
нанес ему удар по затылку, от  которого  тот  растянулся  на  посыпанном
опилками полу и затих.
   Один — ноль, подумал он про себя и снова повернулся к  Питу,  пудовый
кулак которого, кажется, протаранил его грудь, но слава богу, не  в  том
месте, где было сломанное ребро. Спасибо и на этом! Он отлетел спиной  к
стойке и попытался попасть коленом в промежность Пита, однако,  тот  был
весьма закален в уличных драках и легко уклонился от удара, одновременно
рубанув его сверху — удар скользнул по щеке.
   Сейчас меня убьют, пронеслось в голове у Клинга.
   — Умер! — вдруг выкрикнул он. — Брат умер!
   Слова эти вырвались у него совершенно  непроизвольно,  но  крик  этот
оказался  единственным  его  разумным  поступком  за  целую  неделю.  Он
заставил Пита замереть на месте с рукой, занесенной для удара, который —
обрушься он на переносицу или на гортань Клинга — позволил бы  покончить
с ним за пару секунд.  Пит  обернулся  и  бросил  взгляд  на  беспомощно
валяющегося на опилках Ала. Этого случая упускать не следовало, Клинг не
стал даже пытаться нанести Питу удар — ни рукой, ни  ногой  —  он  четко
сознавал, что любая попытка продолжить драку  может  иметь  только  один
исход — маленький картонный номерок на  большом  пальце  правой  ноги  и
полка в морге. Он прыжком бросился  в  направлении  валяющегося  в  углу
револьвера, неловко вцепился в рукоять левой рукой,  кувыркнулся,  и  не
поднимаясь с пола, направил револьвер, держа палец на спусковом  крючке,
в сторону уже успевшего повернуться к нему Пита.
   — Стоять, сволочь! — рявкнул Клинг.
   Пит бросился к нему.
   Клинг нажал на спусковой крючок раз, нажал второй,  целясь  в  корпус
Пита, как если бы это было  в  полицейском  тире,  где  он  бесчисленное
множество раз отрабатывал приемы стрельбы на поражение. Там, на  дальнем
конце тира, на  несколько  секунд  поднимали  довольно  крупную  мишень,
отдельные  части  которой  были  помечены  цифрами  в   зависимости   от
уязвимости частей тела — пять очков давали за попадания в голову, горло,
грудь и живот, четыре — за плечи, три — за руку и два  очка  ставили  за
попадание в ноги. Стреляя в  Питера  Брайса,  он  набрал  десять  очков,
поскольку обе пули попали в грудь, причем одна из них прошла точно через
сердце, а вторая — сквозь левое легкое.
   Клинг опустил револьвер.
   Он так и остался сидеть на полу, глядя, как кровь Пита растекается по
полу и впитывается в опилки, потом он отер пот, выступивший  у  него  на
верхней губе, посидел еще, недоуменно мигая глазами, а потом  неожиданно
для себя заплакал от обиды. Потому что, скажите  на  милость,  за  какие
грехи ему выдалось такое проклятое Рождество. Вот и все.
   Карелла сидел в припаркованном  автомобиле  напротив  «Шанделье».  Он
просидел так уже около двух  часов,  дожидаясь,  пока  Флетчер  с  Арлен
закончат свой обед. Сейчас было без десяти десять и он уже успел устать,
разочароваться во всем и прийти к выводу о том,  что  установка  «жучка»
для подслушивания в автомобиле была в принципе пустой затеей. По пути  к
ресторану ни Флетчер, ни Арлен ни разу даже не упомянули о Сарре  или  о
своих будущих планах относительно  грядущего  брака.  Единственное,  что
хоть в какой-то мере можно было отнести к  интимности,  было  обсуждение
предметов туалета, тех, что Флетчер отправил к  ней  из  универмага,  от
которых  Арлен  была  в  полном   восторге   и   которые   она   обещала
продемонстрировать на себе этой же ночью.
   Ночь уже началась,  и  Карелле  хотелось  теперь  одного  —  поскорее
уложить их в постель, а  самому  вернуться  домой  к  семье.  Когда  они
наконец вышли  из  ресторана  и  направились  к  «Олдсмобилю»  Флетчера,
Карелла почти вслух  сказал:  «Наконец-то»  и  включил  зажигание  своей
машины. Не произнеся ни слова, Флетчер включил свое зажигание, а  потом,
по-видимому, так же молча  дождался,  пока  прогреется  мотор,  и  вывел
машину со стоянки.  Карелла  следовал  за  ним  на  близком  расстоянии,
внимательно вслушиваясь, но ни Флетчер, ни Арлен не произнесли ни слова,
с тех пор, как сели в машину. Сейчас они  двигались  по  дороге  №  701,
которая вела к мосту, и по-прежнему молчали. Карелла уже решил было, что
что-то там не  в  порядке  с  техникой,  а  потом  решил,  что  Флетчер,
по-видимому, обнаружил и этот «жучок», и нарочно хранит молчание. Но тут
заговорила Арлен и Карелла сразу же понял, что произошло.  Они,  похоже,
поссорились еще в ресторане, и сейчас Арлен все это время копила злость,
пока ее  наконец  не  прорвало.  Слова  буквально  взорвались  в  машине
ехавшего на близком расстоянии Кареллы.
   — Так, может, ты и вовсе не намерен жениться на мне!
   — Ну это ты уже просто глупости говоришь, — сказал Флетчер.
   — Тогда почему ты не хочешь назначить дату? — сказала Арлен.
   — А я и установил дату, — сказал Флетчер.
   — Никакой даты ты не назначал. Ты только одно твердишь — «после суда,
после суда». Так когда же после суда?
   — Я пока не знаю этого.
   — А когда же ты намерен узнать, Джерри?
   — Не кричи, пожалуйста.
   — А может, все это и затеяно с одной целью — оттянуть  время.  Откуда
мне знать, может, ты никогда и не собирался на мне жениться.
   — Ты же знаешь, что это не так, Арлен.
   — А откуда я могу знать подавал ли ты в самом деле на развод?
   — Подавал. Я же говорил тебе об этом.
   — Тогда почему она отказалась дать согласие?
   — Потому что она любила меня.
   — Вранье.
   — Она говорила, что любит меня.
   — Если бы она тебя любила...
   — Любила.
   — Тогда почему она проделывала все эти отвратительные вещи?
   — Этого я не знаю.
   — Потому что она — просто шлюха. Вот почему.
   — Чтобы заставить и меня страдать. Я так думаю.
   — И поэтому она и показала тебе свою записную книжку?
   — Да, для того, чтобы я тоже испытывал страдания.
   — Нет. Она сделала это потому, что просто была шлюхой.
   — Мне кажется, что в результате всего этого она и стала именно такой.
   — И еще проставляла эти буковки — «СД» — с такой аккуратностью, чтобы
не забыть о том, что «сообщила Джерри», после каждого нового хахаля.
   — Да, и все для того, чтобы заставить меня страдать.
   — Самая настоящая шлюха. Тебе нужно было бы нанять детективов,  чтобы
выследить ее. Пусть бы сделали фотографии, припугнули  ее  ими  и  потом
заставили бы подписать согласие на развод.
   — Нет, я никак не мог пойти на это.  Для  меня  это  было  бы  полным
крахом, Арл.
   — Ты имеешь в виду свою драгоценную карьеру?
   — Да, мою драгоценную карьеру.
   Она умолкла. Машина  приближалась  к  мосту.  Молчание  затягивалось.
Флетчер остановился, чтобы при въезде на мост оплатить дорожную пошлину,
а  затем  поехал  на  Ривер-Хайвэй,  Карелла  последовал  за  ним.   Они
по-прежнему не  разговаривали,  пока  не  оказались  на  улицах  города.
Карелла старался держаться поближе к нему, но иногда случалось так,  что
расстояние между  их  машинами  увеличивалось,  и  тогда  Карелла  терял
отдельные слова в их разговоре.
   — Ты же прекрасно знаешь, что я с ней был связан по рукам и ногам,  —
сказал Флетчер. — Ты не можешь не знать этого, Арлен.
   — Я и сама так думала. Но теперь я уже не так уверена в этом.
   — Она отказывалась подписать нужные бумаги, а  я...  в  неверности...
потому что... ничего не вышло бы.
   — Ладно.
   — Я полагал... совершенно ясно, Арл.
   — А я полагала...
   — Я делал все, что было в моих силах.
   — Все это так, Джерри, но теперь-то она мертва. И чем  же  ты  будешь
теперь оправдывать свое поведение?
   — У меня есть солидные основания для ожидания.
   — И что же это за основания?
   — Я уже говорил тебе о них.
   — Что-то я не припоминаю этого.
   — Да ведь меня подозревают в том, что это я ее убил, черт побери!
   Тишина.  Карелла  подождал.  Впереди  Флетчер  делал  левый  поворот,
выбираясь на автостраду. Карелла нажал на газ, не желая утратить контакт
именно сейчас.
   — А я не пойму какая тут разница? — спросила Арлен.
   — Никакой, что и говорить, — сказал Флетчер. — Я уверен,  что  ты  не
возражала  бы,  наверное,  выйти  замуж  за  человека,  осужденного   за
убийство.
   — Что это за чушь ты говоришь?
   — Я всего лишь разъясняю тебе, что существует возможность... Впрочем,
это неважно.
   — Нет уж, ты договаривай.
   — Я же сказал, что это неважно.
   — И все-таки я хотела бы это услышать.
   — Ну хорошо. Арлен. Я говорю  о  возможности  того,  что  меня  могут
обвинить в убийстве, и тогда мне придется предстать перед судом за это.
   — Это уж совсем кретинизм какой-то...
   — Нет, это не кретинизм и не паранойя.
   — А что же это в таком случае? Убийца пойман и...
   — Я ведь только высказываю предположения. Какой может быть брак, если
выяснится, что я убил ее или даже кто-то  будет  утверждать,  что  я  ее
убил?
   — Но никто же этого не утверждает, Джерри.
   — Правильно, но все-таки, может утверждать это.
   И снова наступила тишина. Карелла находился сейчас в опасной близости
от машины Флетчера и уже чувствовал, что его могут заметить, но  тем  не
менее, он старался не упустить ни одного слова и готов был следовать  за
ними почти впритык. На полу его автомобиля мерно проворачивалась  пленка
магнитофона, фиксирующая буквально каждое слово, сказанное Флетчером или
Арлен. Пленку эту можно  будет  использовать  в  качестве  вещественного
доказательства в случае, если Флетчеру будет предъявлено обвинение, и он
предстанет перед судом. Арлен снова заговорила, и голос ее звучал тихо.
   — Все это ты говоришь так, как будто ты и в самом деле сделал это.
   — Ты отлично знаешь, что сделал это Корвин.
   — Да, я знаю. Это и есть... Джерри, я просто не могу ничего понять.
   — А тут и понимать нечего.
   — Тогда почему... почему же, если ты не убивал ее, ты так  волнуешься
из-за того, что тебя обвинят и привлекут к суду и...
   — Кое-кто из этого может создать весьма солидное дело.
   — Какое дело?
   — Кое-кто мог бы утверждать, что это я ее убил.
   — С какой это стати? Они же прекрасно знают, что Корвин.
   — Можно сказать, что когда я вошел в квартиру и...  можно,  например,
утверждать, что она еще была жива, когда я вошел в квартиру.
   — А это так?
   — Я говорю, что это можно утверждать.
   — А кому это может быть интересно, если...
   — Они могли бы сказать, что нож все еще торчал в ране, а я... и что я
вошел в квартиру, увидел торчащий из раны нож и... довершил начатое.
   — А с какой бы стати ты стал это делать?
   — Чтобы положить конец всему.
   — Ты вообще не способен на убийство, Джерри.
   — Конечно, не способен.
   — Тогда почему же ты хотя бы предположительно говоришь обо всех  этих
ужасных вещах?
   — А если бы она сама хотела... если бы выдвинули обвинение  в  том...
если бы кто-то высказал мнение о том, что я сделал это... что я завершил
начатое, рванув этим ножом ей поперек живота... можно было бы утверждать
даже то, что якобы она сама просила меня об этом.
   — Подумай, Джерри, что ты говоришь.
   — Неужели ты сама не видишь такой возможности?
   — Нет, я ничего не вижу.
   — Я пытаюсь объяснить тебе, что Сарра и сама могла бы...
   — Я не желаю этого слушать, Джерри.
   — Я только хочу сказать тебе...
   — Нет, Джерри, я не  желаю  этого  знать.  Прошу  тебя,  Джерри,  мне
страшно, ты меня пугаешь, я и в самом деле не хочу.
   — Нет, уж ты  выслушай  меня,  пожалуйста,  черт  побери!  Я  пытаюсь
втолковать тебе, что могло бы произойти там, неужели, черт  побери,  это
так уж сложно понять? Что она сама могла бы попросить, чтобы я добил ее?
   — Джерри, прошу тебя, не нужно...
   — Я ведь хотел позвонить  в  больницу,  я  уже  подошел  к  телефону,
неужели ты думаешь, будто я не видел, что рана ее не смертельна?
   — Джерри, Джерри, умоляю тебя...
   — Да, она умоляла меня убить ее, Арлен,  она  умоляла  меня  положить
конец всему этому, она... к черту! Неужели никто из вас не  в  состоянии
понять этого? Я и ему пытался показать это, я провел его  по  всем  этим
местам, я считал его человеком, который сможет понять. Господи,  неужели
это так трудно — понять?
   — Боже мой, боже мой, неужели ты убил ее?
   — Что?
   — Ты убил Сарру?
   — Нет. Не Сарру. Всего лишь ту женщину, в которую  она  превратилась,
ту шлюху, в которую я превратил ее. Она превратилась в Седди, понимаешь?
Она была ею, когда я убил ее. Тогда умерла Седди.
   — Боже мой, — сказала Арлен, и  Карелла,  едущий  за  ними  на  своем
автомобиле, устало кивнул. Он не испытывал  ни  чувства  облегчения,  ни
торжества победителя. Когда машина  Флетчера  остановилась  перед  домом
Арлен, он испытывал только легкое раздражение от того,  как  просто  все
это получилось, и усталость.
   Флетчер вышел из машины и, обойдя вокруг нее, открыл дверцу с  другой
стороны, чтобы выпустить Арлен. Опираясь  на  поданную  им  руку,  Арлен
выбралась из машины. Она молча плакала. Карелла перехватил их на пути  к
входной двери. Не повышая голоса,  он  предъявил  Флетчеру  обвинение  в
убийстве  его  жены  и  произвел  задержание,   не   встречая   никакого
сопротивления.
   Сам Флетчер, казалось, ничуть не был удивлен таким оборотом дела.
   Итак, с этим  было  покончено,  или,  по  крайней  мере,  так  считал
Карелла.
   Сидя в тишине своей  маленькой  гостиной,  когда  дети  были  уложены
спать, а Тедди в белом бальном платье, на  которое  падали  разноцветные
отблески зажженых на рождественской елке фонариков, села рядом, он обнял
ее одной рукой и впервые за эти дни позволил себе расслабиться.
   Телефон зазвонил на кухне в четверть первого. Он  вышел  к  аппарату,
что стоял на кухне, и снял там трубку, мысленно изо всех сил моля  бога,
чтобы звонок не разбудил детей.
   — Алло? — сказал он.
   — Стив?
   Он сразу же узнал голос своего лейтенанта.
   — Да, Пит, — сказал он.
   — Мне только что позвонили из «Калькутты», — сказал Бернс.
   — Да?
   — Ралф Корвин повесился у себя в камере где-то сразу после  полуночи.
Должно быть, это произошло как раз в то время, когда мы  протоколировали
у себя в дежурке признание Флетчера.
   Карелла ни словом не отозвался на это известие.
   — Стив?
   — Да, Пит.
   — Да нет, ничего, — сказал Бернс и повесил трубку.
   Несколько  секунд  Карелла  простоял,  не  двигаясь,  сжимая  в  руке
умолкшую трубку, а потом осторожно опустил ее  на  рычажки.  Взгляд  его
обратился  в  сторону  раскрытой  гостиной,   где   так   тепло   горели
разноцветные фонарики на рождественской елке, а в голове метались  мысли
об отчаявшемся наркомане в тюремной камере, который  лишил  себя  жизни,
так и не узнав того, что это не он лишил жизни другого человека.
   Рождество.
   Бывают такие  моменты,  когда  все  это  кажется  абсолютно  лишенным
всякого смысла.



   Эд Макбейн
   ТОЛКАЧ

   Глава I
   Зима ворвалась в город  подобно  анархисту,  вооруженному  бомбой:  с
безумным видом, орущая, задыхающаяся, — она захватила город  врасплох  и
заставила сердце его похолодеть от ужаса.
   Ветер завывал в карнизах крыш, нападал  из-за  углов,  срывал  шляпы,
забирался под юбки, лаская своими ледяными пальцами теплые бедра. Жители
пытались согреть дыханием озябшие руки, поднимали воротники своих пальто
и курток, поплотнее затягивали шарфы и кашне.  Слишком  уж  их  убаюкала
смирная, покорная осень с ее затянувшимся процессом умирания,  а  теперь
зима внезапно обрушилась на  них,  молотя  ледяными  кулаками  прямо  по
зубам. Горожане пытались улыбаться ветру, однако ветер  не  склонен  был
улыбаться в ответ. Ветер рычал и вопил, а снег так  и  сыпался  с  неба,
покрывая улицы белизной, которая тут же превращалась в слякоть и  грязь,
а потом, поддаваясь ветру и холоду, становилась предательским льдом.
   Горожане попросту разбежались с улиц. Они все  устремились  к  уютным
пузатым печкам или к добродушно шипящим радиаторам. Там они попивали кто
дешевое вино, кто дорогие сорта виски. Они залезали под одеяла, одни — в
одиночестве, другие — в поисках тепла еще одного  тела,  чтобы  свершить
примитивный ритуал любви под вой свирепствующего снаружи ветра.
   Да, зима в этом году решила, по-видимому, не скрывать всей  гнусности
своего характера.
   Патрульного полицейского звали Дик Дженеро и у него просто зуб на зуб
не попадал от холода. Он вообще  не  любил  зиму  и  тут  уж  ничего  не
поделаешь. Можете толковать ему сколько угодно о прелестях коньков,  лыж
или, скажем, бобслея, можете расхваливать ему  горячие  пунши  и  прочие
псевдособлазны бодрящей зимы с ее белыми снегами и прочими красотами,