-- ну и  хорош же я, старший
братец, просто последний эгоист, только  о  себе и думаю, хотя моя  младшая
сестренка  должна  вот-вот  сделать  решающий  шаг.  Впрочем,  если  я хоть
чуть-чуть знаю Анджелу, она сегодня тоже вряд ли о чемнибудь другом думает,
кроме своего либидо, так что мы квиты".
      Телефон дал о себе знать так неожиданно, что в первое  мгновение Стив
даже вздрогнул и испуганно  оглянулся на Тедди -- не проснулась ли  она, но
тут же опомнился: ведь жена была глухонемой, и этот недостаток,  к счастью,
защищал ее от таких докучливых благ цивилизации, как телефонный звонок ран-
ним утром,
      -- Иду-иду, -- сказал  он  продолжавшему трезвонить аппарату и рывком
сбросил с  кровати длинные ноги. Он был высокого  роста и сложен прекрасно:
широкий в плечах, с узкими бедрами.  Сейчас он был обнажен до пояса, пижам-
ные брюки тесно облегали гладкий твердый живот. С небрежной грацией атлета,
легко ступая босыми ногами, он подошел к телефону и снял трубку, втайне на-
деясь, что звонят не из участка; с его матерью будет  истерика,  если он не
придет на свадьбу.
      -- Алло, -- сказал он.
      -- Стив?
      -- Да. Кто это?
      -- Это Томми. Я не разбудил тебя?
      -- Нет, нет, я уже не спал. -- Он помолчал. -- Ну и как чувствует себя
жених в день свадьбы?
      -- Я... Стив, меня кое-что тревожит.
      -- Хо-хо, -- сказал Карелла. -- Уж не собираешься ли ты сбежать изпод
венца и оставить мою сестричку с носом?
      -- Нет-нет, что ты, Стив, ты не мог бы ко мне приехать?
      -- Ты имеешь в виду заехать за тобой перед церковью?
      -- Нет, я имею в виду сейчас.
      -- Сейчас? -- Карелла  помолчал.  На лбу его прорезалась вертикальная
морщина. За годы службы в  полицейском  управлении  он слышал встревоженные
голоса по телефону много раз. И поначалу он приписал некоторые странные ин-
тонации голоса Томми вполне понятному  волнению  жениха  перед свадьбой, но
теперь он подумал, что здесь было нечто еще.
      -- Что такое? -- спросил он. -- Что произошло?
      -- Я... я не хочу говорить об том по телефону. Ты можешь приехать?
      -- Я выезжаю. Только оденусь.
      -- Спасибо, Стив.
      Карелла положил трубку и с минуту в задумчивости смотрел на  нее. По-
том повернулся и пошел в  ванную.  Вернувшись в спальню, он закрыл  жалюзи,
чтобы солнечный свет не беспокоил Тедди, оделся, написал ей записку и поло-
жил на постель, прислонив ее к своей подушке. Потом с  истосковавшейся неж-
ностью осторожно  погладил жену по груди, вздохнул  и вышел.  Она так и  не
проснулась, когда он осторожно прикрыл за собой дверь квартиры.
      Томми Джордано жил один в собственном доме в  пригороде Риверхед, ме-
нее чем в трех милях от дома Кареллы. Он был  ветераном  корейской войны, с
которым судьба сыграла мрачную шутку, когда  он был за границей. В те годы,
когда каждая американская семья, у которой кто-либо из родственников служил
в армии,  с тревогой  думала об утопавших в дорожной  грязи и гибнувших под
вражескими пулями солдатах, а каждый воин, оставивший дома  близких, с нап-
ряжением ожидал  атак  корейской  кавалерии, сопровождавшихся оглушительным
грохотом барабанов и пронзительным ревом труб, вряд ли кому-то изних пришло
бы в голову, что обычная, повседневная жизнь в Соединенных Штатах тоже таит
в себе смертельную опасность. Томми пришлось узнать об этом с потрясшей его
внезапностью.
      Как-то в  холодный, дождливый день его  вызвали к капитану.  Когда он
вошел в заляпанную грязью командирскую  палатку,  капиган  сообщил ему, так
мягко, как только мог, что его родители погибли  в автомобильной катастрофе
и поэтому  его отправляют самолетом в Америку, чтобы  он успел на похороны.
Томми был единственным ребенком в семье. Он прилетел домой только для того,
чтобы увидеть, как земля приняла тела двух самых дорогих его  сердцу людей.
Потом его армейским самолетом отправили обратно в Корею. Он оставался угрю-
мым и  замкнутым до конца войны. Когда его  наконец демобилизовали, он вер-
нулся в  дом, унаследованный им от  родителей. Его единственным  другом был
парнишка, которого он знал с детства. А потом... а потом он встретил Андже-
лу.
      Однажды вечером, обнимая  на прощание Анджелу, он вдруг горько разры-
дался, дав волю безудержным слезам, которые душил в себе столько лет. После
этого он снова стал самим собой. Теперь он был прежним Томми Джордано, оба-
ятельным двадцатнсемилетним  парнем  со славной мордашкой и обезоруживающей
улыбкой.
      Он открыл  дверь в  тот же миг, как Карелла  позвонил, словно все это
время стоял за дверью, ожидая звонка.
      -- Вот здорово, Стив, -- обрадовался он. -- Как я рад, что ты пришел.
Заходи. Хочешь выпить чего-нибудь?
      -- В девять утра? -- спросил Карелла.
      -- А что, только девять? Фу-ты, я, наверное, вытащил тебя из постели.
Извини, Стив. Я бы не хотел доставлять тебе хлопоты, да вот пришлось... По-
везло тебе с родственничком.
      -- Зачем ты звонил, Томми?
      -- Садись, Стив. Будешь кофе? Ты завтракал?
      -- Ну что ж, кофе могу выпить.
      -- Отлично. Я приготовлю тосты. Знаешь, мне чертовски жаль, что я те-
бя разбудил. Сам провертелся всю ночь с боку на бок,  и,  по-моему, до меня
просто не дошли, что еще так  рано. Черт подери, все эти женитьбы -- гиблое
дело. По мне так, клянусь Богом, лучше минометный обстрел.
      -- Ты звонил, чтобы сказать это?
      -- Нет. Тут другое дело. По правде говоря, Стив, мне что-то тревожно.
Не за себя, а за Анджелу. Я хочу сказать, что не могу понять, в чем тут де-
ло.
      -- Какое дело?
      -- Ну, я тебе начал говорить... Слушай, давай пройдем в  кухню, чтобы
я мог приготовить кофе. Ты не против?
      -- Разумеется.
      Они прошли в кухню. Карелла сел за стол и закурил сигарету. Томми за-
сыпал порцию кофе в кофейник.
      -- Я не мог уснуть всю ночь, -- начал Томми. -- Все думал о нашем ме-
довом месяце, как мы останемся одни. Что, черт возьми, я делаю, Стив? Я хо-
чу сказать, я знаю, что она твоя сестра и все такое, но что же я делаю? Как
я начинаю? Я люблю эту девушку.  И понимаешь, я не хочу причинить ей непри-
ятности или что-нибудь в этом роде.
      -- Ты  и не причинишь. Просто расслабься, Томми.  Просто помни о том,
что ты любишь ее, что ты женишься  на ней  и что  вы будете вместе до конца
жизни.
      -- Черт, сказать тебе правду, Стив, меня это даже пугает.
      -- А  ты не поддавайся. -- Карелла помолчал. -- У Адама и Евы не было
никаких письменных инструкций, Томми. И как видишь, они без них обошлись.
      -- Ну да, хотелось бы надеяться. Конечно, я надеюсь, что так и будет.
Но просто я не знаю, как, черт возьми, ей объяснить, что я чувствую. -- Его
лицо исказилось от боли, и Карелле на какой-то миг стало смешно.
      -- Может быть, тебе и не  придется ничего объяснять, -- сказал он. --
Может, она сама обо всем догадается.
      -- Господи, хоть бы так оно и было. -- Томми поставил кофе на плиту и
затем  вложил  два  ломтика хлеба в тостер. -- В общем, спасибо, Стив, но я
тебя позвал не за этим. Тут есть еще одно дело.
      -- Какое?
      -- Я говорил тебе, что не мог уснуть всю ночь. Ну, встал, думаю, нес-
колько рановато и пошел забрать молоко. Его оставляют прямо у  дверей. Вна-
чале, когда  я вернулся из армии, я сам ходил за ним в магазин каждое утро,
но теперь мне его доставляют на дом. Это немножко дороже, но...
      -- Короче, Томми.
      -- Ага. Ну, я наклонился за  молоком и тут заметил коробочку. Она ле-
жала прямо у  двери. Маленькая. Совсем  крошечная. Вроде таких,  в  которых
присылают кольца, понимаешь? Ну, я поднял ее и увидел записку.
      -- Что говорилось в записке? -- спросил Карелла.
      -- Я покажу ее тебе. Я занес молоко и пошел  с  коробочкой в спальню.
Она была очень красиво упакована, Стив: шикарная бумага, большой бант,  и в
бант вставлена записка. Я понятия не  имел, кто мог прислать ее. Я подумал,
может, это шутка. Ну, кто-нибудь из ребят, понимаешь?
      -- Ты открыл ее?
      -- Да.
      -- Что в ней было?
      -- Сейчас сам увидишь, Стив.
      Томми прошел куда-то в глубину дома. Издалека до Кареллы донесся звук
выдвигаемого ящика.
      -- Вот она, -- сказал Томми, вернувшись на кухню и протягивая Карелле
маленькую прямоугольную карточку, на которой  от  руки  было написано: "Для
жениха!" Карелла внимательно осмотрел ее.
      -- А коробка? -- спросил он.
      -- Вот, --  Томми протянул ему небольшую коробочку. Карелла осторожно
приоткрыл ее и тут же с отвращением захлопнул.
      В углу коробки, сжавшись, сидел черный, так называемый вдовий, паук.


      ГЛАВА 2

      С тем же брезгливым отвращением, которое возникло на его лице при ви-
де паука,  Карелла торопливо поставил  коробку на кухонный стол подальше от
себя.
      -- Да, -- произнес Томми, --  Вот то же самое и я почувствовал, когда
его увидел.
      -- Ты мог хотя бы  предупредить  меня, что в коробке, --  укоризненно
сказал Карелла, начиная думать, что у его будущего  зятя обнаруживаются са-
дистские наклонности.
      Он всю жизнь терпеть  не мог пауков. Во время войны, когда  его часть
размещалась на  одном из тихоокеанских  островов, он сражался с кишевшими в
джунглях паукообразными так же яростно, как с японцами.
      -- Так ты думаешь, что это кто-то из ребят сыграл  с  тобой шутку? --
скептически спросил Карелла.
      -- Я  так  думал, пока не открыл коробку. А теперь и не знаю, что ду-
мать. Надо иметь довольно  странное  чувство юмора, чтобы подарить кому-ни-
будь черного вдовьего паука. Господи Боже мой, да любого паука!
      -- Ну, где твой кофе?
      -- Сейчас будет.
      -- Теперь мне действительно не обойтись без чашки кофе. Пауки на меня
действуют своеобразно: у меня от них  пересыхает во рту и все тело начинает
чесаться.
      -- У меня только чешется, --  сказал Томми. -- Когда я проходил стро-
евую в  Техасе, нам приходилось  каждое утро вытряхивать ботинки, перед тем
как надеть их, чтобы убедиться, что в них не заползла какаянибудь нечисть.
      -- Перестань! -- взмолился Карелла.
      -- Ага, у тебя от этого мурашки, да?
      -- У тебя есть кто-нибудь из друзей с... необычным чувством юмора? --
Он с трудом проглотил комок  в  горле.  Казалось,  во рту у него совсем нет
слюны.
      -- Ну, знаю кое-кого со бзиком, -- сказал Томми, -- но тебе не кажет-
ся, что это немножко не в ту степь? Я имею в виду, что это слегка перебор.
      -- Перебор, -- задумчиво произнес Карелла. -- Как там кофе?
      -- Еще минуту.
      -- Конечно,  это может оказаться  шуткой, кто знает, -- продолжал Ка-
релла. -- Такой  диковатой  свадебной шуткой. В конце  концов,  паук -- это
классический символ.
      -- Чего?
      -- Влагалища, -- сказал Карелла.
      Томми покраснел. Пунцовая краска, начиная от шеи, быстро разлилась по
его лицу. Если бы Карелла не  видел этого собственными глазами, он бы ни за
что не поверил, что взрослый мужчина может так краснеть. Он попытался сгла-
дить неловкость.
      -- А  может быть, это убогий каламбур по  поводу женитьбы вообще. Ну,
ты понимаешь. Считается, что черная паучиха съедает своего супруга.
      Томми снова покраснел,  и Карелла понял, что с новоиспеченным женихом
трудно найти безопасную тему для разговора. Кроме того, у него чесалось те-
ло. И в горле  все пересохло. И никакому будущему зятю никто,  черт возьми,
не давал права  приставать  к человеку с пауками  ранним  утром, особенно в
воскресенье.
      -- Ну и конечно, -- продолжал Карелла, -- при желании можно сделать и
еще более мрачные предположения.
      -- Угу, -- пробормотал Томми. Он  снял кофейник с плиты и разлил кофе
по чашкам. -- Шутки шутками,  но,  положим,  я  сунулся бы туда и эта тварь
укусила меня? Ведь "черная вдова" ядовита.
      -- А положим, я сунулся бы туда? -- спросил Карелла.
      --  Я  бы  не дал тебе, не беспокойся. Но я-то открывал ее, когда тут
никого не было. Она вполне могла меня укусить.
      -- Не думаю, чтобы ты от этого умер.
      -- Да, но скрутить меня могло бы здорово.
      -- Может быть, кто-то хочет, чтобы ты не попал на  собственную свадь-
бу? -- предположил Карелла.
      -- Я уже думал об этом. И я еще кое о чем подумал,
      -- О чем же?
      -- Для чего нужно посылать "черную вдову"? Вдову, ты улавливаешь? Это
все равно что... ну... сказать, что Анджела в один и тот же день может ока-
заться и невестой и вдовой.
      -- Ты рассуждаешь, как человек, у которого много врагов, Томми.
      -- Нет. Но я подумал, может, это намек.
      -- Предупреждение, ты хочешь сказать.
      -- Да. И я все ломал себе голову с той минуты, как получил эту короб-
ку: кто бы... кто бы мог желать моей смерти?
      -- Ну и на ком же ты остановился?
      -- Всего на одном парне, да и тот находится сейчас за три тысячи миль
отсюда.
      -- Кто это?
      -- Мы вместе служили. Он сказал, что из-за меня застрелили  его друж-
ка. Но я не был виноват, Стив. Мы были с его другом в карауле,  и тут начал
стрелять снайпер. Я, как только услышал выстрел, сразу же пригнулся, а это-
го парня  запенило. Ну и его дружок сказал, что это из-за меня. Мол, я дол-
жен был заорать, что стреляют. А  когда я, черт возьми, мог успеть заорать?
Я же не знал об этом, пока не услышал выстрел. Ну а потом было уже поздно.
      -- Этого парня убило?
      Томми заколебался.
      -- Да, -- выговорил он наконец.
      -- И его дружок угрожал тебе?
      -- Он сказал, что когда-нибудь убьет меня.
      -- Что было после этого?
      -- Его отправили домой. Он то  ли обморозился, то ли еще что-то, я не
знаю. Он живет в Калифорнии.
      -- После этого он как-нибудь давал о себе знать?
      -- Нет.
      -- Он был похож на человека, который способен прислать паука?
      -- Я не  очень-то хорошо его знал. Судя по тому, что я о нем знаю, он
был похож на человека, который ест пауков на завтрак.
      Карелла чуть не подавился своим кофе. Он поставил чашку и сказал:
      -- Томми,  я хочу дать  тебе один совет. Анджела очень чувствительная
девушка. Я думаю, что это у нас семейное. И если только ты сам не стремишь-
ся поскорее развестись, я бы не стал обсуждать с ней никаких мохнатых, пол-
зающих или...
      -- Извини, Стив, -- сказал Томми.
      -- О'кей. Как звали этого парня, который угрожал тебе?
      -- Соколин. Марти Соколин.
      -- У тебя есть его фотография?
      -- Нет. На что мне сдалась его фотография?
      -- Вы служили в одной роте?
      -- Да.
      -- У тебя нет такого группового фото всей роты, где каждый улыбается,
а в душе думает, как бы смыться из армии?
      -- Нет.
      -- Ты можешь описать его?
      -- Такой здоровенный детина  с  накачанными мускулами и сломанным но-
сом, как у боксера. Черные волосы, очень темные глаза. Небольшой шрам возле
правого глаза. Всегда с сигарой во рту.
      -- Думаешь, у полиции что-нибудь за ним числится?
      -- Не знаю.
      -- Ну, это мы проверим. -- Карелла минуту размышлял. --  Но вообще-то
не очень похоже, что это он.  Я хочу сказать: откуда бы ему стало известно,
что у тебя  сегодня свадьба? -- Он пожал плечами. -- Черт, и все же это мо-
жет оказаться просто  шуткой какого-нибудь типа с извращенным чувством юмо-
ра.
      -- Скорее всего, -- сказал Томми,  но уверенности в его голосе не бы-
ло.
      -- Где у тебя телефон?
      -- В спальне.
      Карелла направился было к выходу из кухни, но у двери приостановился.
      -- Томми, ты не будешь против, если к тебе на свадьбу придет еще нес-
колько лишних гостей? -- спросил он.
      -- Нет. А что?
      -- Ну, если это все-таки окажется не шуткой, мы ведь не захотим, что-
бы что-нибудь  стряслось с  женихом, не так ли? --  Он усмехнулся: -- Когда
получаешь в родственники  полицейского,  то преимущество заключается в том,
что он может достать телохранителей в любой момент, когда это нужно. Даже в
воскресенье.
      В полицейском ведомстве воскресенье  само  по себе еще не гарантирует
отдых. Воскресенье в полицейском участке -- такой же рабочий день,  как по-
недельник, вторник ну и все прочие дни недели. И все же, если дежурство вы-
падет на него, считайте, что вам  не повезло. Ни к комиссару, ни к капелла-
ну, на к мэру вас не вызовут, остается только идти в дежурку. То же самое и
на Рождество. Хотя это,  конечно,  еще большее невезение, если, разумеется,
вам не удастся поменяться с  полицейским,  который  Рождество не празднует.
Словом, жизнь в полицейском  ведомстве никогда не сходит с одной и  той же,
раз и навсегда накатанной колеи.
      В воскресное утро двадцать второго июня на приеме жалоб в восемьдесят
седьмом участке сидел детектив второго разряда Майер Майер. Под его началом
была бригада из шести детективов, которая  вместе с ним приняла смену в во-
семь утра и должна была работать до шести вечера. За окном дул легкий вете-
рок, голубое  небо было безоблачно, и  сквозь ячеистую решетку  в помещение
проникал яркий  солнечный свет. В такой  день, как этот,  дежурная комната,
обшарпанная от времени,  выглядела вполне уютной. Случались дни, когда тем-
пература в городе  поднималась за девяносто градусов [Температура в Америке
измеряется по  шкале Фаренгейта.  90ё F 32ёС -- Прим.  перев.], и тогда это
помещение напоминало ни  больше ни меньше как огромную раскаленную духовку.
Но сегодня все было  иначе. Сегодня человек мог сидеть здесь спокойно  и не
думать  о  том,  что штаны у него ползут вверх от пота. Сегодня человек мог
печатать отчеты, или отвечать на звонки, или рыться в картотеке,  не рискуя
растечься тут же на полу дежурки небольшой бесформенной лужицей.
      Майер Майер был в прекрасном расположении духа, Попыхивая своей труб-
кой, он  изучал циркуляры "Их разыскивает  полиция", разложенные у  него на
столе, и думал о том, как хорошо жить на белом свете в июне.
      Боб О'Брайен,  ростом в шесть  футов и  один дюйм без  обуви и  весом
двести десять  фунтов [1  фут=30,48 см; 1 дюйм=2,54 см;  1 фунт=453,6 г. --
Прим. перев.], протопал через всю комнату и плюхнулся на стул рядом со сто-
лом Майера. Майер понял, что это  знамение судьбы, потому что если и был на
свете полицейский,  приносящий несчастье, то им  был О'Брайен. С  тех самых
пор, как много лет назад ему пришлось застрелить местного мясника  -- чело-
века, которого он знал, еще будучи мальчишкой, --  О'Брайен, казалось, пос-
тоянно попадал в  переделки, где применение оружия было абсолютно необходи-
мым.  Он  не  хотел тогда убивать мясника Эдди. Но Эдди спятил и выбежал из
своего магазина совершенно невменяемый, размахивая огромным мясннцким ножом
над ни в чем не повинной  женщиной. О'Брайен пытался его остановить, но это
было бесполезно. Эдди  сшиб  его  на тротуар и замахнулся  ножом,  и  тогда
О'Брайен, совершенно инстинктивно, выдернул свой служебный  револьвер и на-
жал курок.  Он  убил  Эдди с первого выстрела. И в ту ночь, придя домой, он
плакал, как ребенок. С тех пор он убил еще шесть человек. Ни в одной перес-
трелке он не хотел  применять  оружие, но обстоятельства складывались таким
образом, что вынуждали его. И всякий раз, когда ему приходилось убить чело-
века,  он  плакал.  Не на людях. Он плакал в душе, а такой плач болезненнее
всего.
      Полицейские из восемьдесят седьмого участка не  отличались особым су-
еверием,  но они  тем не  менее  старались избегать  идти в  наряд с  Бобом
О'Брайеном. Когда  рядом  оказывался  О'Брайен,  дело обязательно кончалось
стрельбой. Они  не знали  почему. Разумеется, это было не  по вине Боба. Он
всегда самым  последним из всех вытаскивал оружие и  никогда не делал этого
до  тех  пор,  пока это не было абсолютно необходимо. И все же, когда рядом
оказывался О'Брайен,  можно было почти,  не сомневаться, что дело дойдет до
стрельбы, а полицейские из  восемьдесят  седьмого были нормальными людьми и
отнюдь не горели желанием лишний раз подставлять себя под пули. Поговарива-
ли,  что  ес