сказал Карелла устало.
   Они почти не разговаривали по пути в больницу. Все трое мужчин сидели
на заднем сиденье  «Форда-меркюри»,  а  вокруг  них  город  сиял  свежей
апрельской зеленью,  однако,  настроение  в  машине  было  мрачным.  Они
въехали  на  больничную  автомобильную  стоянку   и   Карелла   поставил
полицейскую машину на место, отведенное для  стоянки  машин  больничного
персонала. Мистер Прошек, выйдя  из  машины,  растерянно  замигал  из-за
ослепившего его яркого солнечного света. А потом  он  решительным  шагом
последовал вслед за Кареллой и Клингом к моргу.
   Детективам  не  пришлось  предъявлять  свои  удостоверения  работнику
морга. Они бывали здесь неоднократно.
   Они ограничились тем, что назвали работнику номер  тела,  которое  им
нужно для осмотра,  а  затем  пошли  за  ним  мимо  ряда  дверей,  часто
расположенных по обеим  сторонам  коридора.  Это  были  маленькие  двери
холодильников и за каждой из них сохранялось чье-то тело.
   — Мы все же не  советовали  бы  вам,  мистер  Прошек,  настаивать  на
осмотре, — сказал Карелла. — Тело вашей дочери пробыло в  воде  довольно
продолжительное время и я думаю, что...
   Но Прошек не обращал внимания на его слова.
   Они остановились перед дверью, помеченной табличкой с номером  28,  и
Прошек уставился выжидающе на работника морга.
   — Ну как, Стив, да или нет? — спросил санитар, берясь за ручку двери.
   Карелла тяжело вздохнул.
   — Ну что ж, покажите ему, что там у  вас,  —  сказал  он,  и  санитар
открыл дверь и выкатил носилки.
   Прошек поглядел  на  полуразложившееся  безволосое  тело  девушки  на
носилках. Карелла внимательно следил за выражением его  лица  и  увидел,
как в глазах  шахтера  на  какое-то  мгновение  промелькнуло  узнавание,
внезапное,  страшное  узнавание,  потом  сразу   же   уступившее   место
мучительной боли. Часть боли этого несчастного старика каким-то  образом
передалась и Карелле.
   Потом Прошек обернулся в сторону Кареллы, глаза  его  превратились  в
маленькие угольки, а рот сжался в узкую, словно прорезанную ножом линию.
   — Нет, — сказал он. — Это —  не  моя  дочь.  Слова  его  глухим  эхом
прокатились по коридору. Санитар  снова  вкатил  носилки  в  морозильную
камеру и колеса носилок пронзительно скрипнули.
   — Он потребует выдачи тела? — спросил санитар.  —  Мистер  Прошек?  —
окликнул старика Карелла.
   — Что? — спросил Прошек.
   — Вы потребуете тело для похорон?
   — Что?
   — Вы хотите?..
   — Нет, — сказал Прошек. — Это не моя дочка.
   Он повернулся к ним спиной и зашагал по  коридору  по  направлению  к
выходу. Каблуки его застучали по бетонному полу.
   — Это не моя дочка, это не моя дочка, это не моя дочка!
   Выкрикивая эту фразу, он дошел до выходной двери в конце  коридора  и
там мягко свалился на колени, ухватившись рукой за ручку двери.  Держась
за нее, он привалился к двери и горько зарыдал. Карелла бегом бросился к
нему и, склонившись над ним, обнял старика одной рукой. Прошек  уткнулся
лицом в его грудь и, всхлипывая, заговорил.
   — О, господи, она  умерла.  Моя  Мэри-Луиза,  моя  дочь  мертва,  моя
дочь... — продолжать он не мог. Его сотрясали рыдания, слезы душили его.
   «Как все-таки хорошо, например, сапожникам», — думала Тедди  Карелла.
— «Ведь им не приходится приносить свою работу домой.  Делают  себе  там
какое-то количество туфель, а потом как ни в чем не бывало  возвращаются
домой к жене и вплоть до следующего дня не должны думать ни о  каблуках,
ни о каких-нибудь там подметках. А вот полицейский — так он  обязательно
будет думать об этих своих подметках постоянно.»
   Что же касается такого полицейского, как Стив Карелла,  то  он  будет
думать не только о подметках, но еще и о душах.
   Она, конечно же, ни за что не вышла бы замуж за кого-нибудь  другого,
но от этого ничуть не легче наблюдать за  тем,  как  он  сидит  у  окна,
погруженный в мрачные мысли.
   Его поза сейчас была ну  в  точности  классической  позой  мыслителя,
охваченного глубокими размышлениями,  и  была  почти  копией  скульптуры
Родена.
   Он сидел на  стуле,  слегка  согнувшись  и  опираясь  подбородком  на
сильную и большую руку, скрестив при этом ноги.  Сидел  он  босой  и  ей
нравились его ноги. Это может показаться странным, но ей  в  самом  деле
нравились его ноги. «Считается, что мужские ноги не могут нравиться»,  —
подумалось Тедди, — «но черт побери, я просто в восторге от них»!
   Она подошла к нему. Ее  трудно  было  назвать  высокой  девушкой,  но
как-то так получалось, что она  умудрялась  выглядеть  значительно  выше
своего роста. Она очень высоко несла свою голову, плечи  ее  никогда  не
сутулились, а походка у нее была величественная, истинно царская, и это,
по-видимому, добавляло несколько дюймов к ее фигурке. Волосы у нее  были
черными, глаза карими и сейчас у нее были ненакрашенные губы, хотя нужно
сказать, что губы ее вообще едва ли нуждались в помаде. У Тедди  Кареллы
губы были чуть полноватые и великолепного рисунка, а кроме  того,  часто
привлекали  внимание  еще  и  потому,  что   были   лишены   способности
произносить слова. Она была глухонемой от рожденья  и  по  этой  причине
лицо ее, как впрочем и остальное тело, использовалось  ею  как  средство
общения и, может быть, в силу этого отличалось особой выразительностью.
   Оба они продолжали хранить молчание. Тедди  —  потому  что  не  могла
говорить, Карелла — просто потому, что ему говорить не хотелось. Но  тем
не менее между ними  происходила  молчаливая  схватка.  Наконец  Карелла
вынужден был уступить.
   — Ну ладно, ладно, — ворчливо проговорил он. — Я уже снова с тобой.
   Она вытянула указательный палец в его сторону, а потом  согнула  его,
как бы нажимая на спусковой крючок.
   — Да, дорогая, — признался он. — Я снова убиваюсь по своей работе.
   Внезапно безо всякого предупреждения она уселась к  нему  на  колени.
Руки его нежно обхватили ее, и она сразу  же  сжалась  теплым  комочком,
подтянув кверху колени  и  прижимаясь  лицом  к  его  груди.  Потом  она
заглянула ему в лицо и одними глазами сказала: «Расскажи».
   — Да все об этой утопленнице, — сказал он. — О Мэри-Луизе Прошек.
   Тедди понимающе кивнула.
   — Посуди сама: ей тридцать три года, она приезжает  в  этот  город  с
намерением начать новую жизнь. А потом труп ее всплывает на  поверхность
реки Харб. Письмо, которое она отправила  своим  родителям,  было  полно
самых радужных надежд. Даже если бы мы и подозревали здесь самоубийство,
то содержание письма должно было бы вызвать у нас сомнение. А по  данным
судебно-медицинской экспертизы, смерть наступила  в  результате  острого
отравления мышьяком и в  воду  она  попала  уже  мертвой.  Ты  успеваешь
следить за тем, что я говорю?
   Тедди в ответ только кивнула, не сводя с него широко раскрытых глаз.
   — А тут еще у нее оказалась татуировка вот здесь... —  и  он  показал
место между большим и указательным пальцами на правой руке. —  Там  были
сердечки и слово МИК. Татуировки этой у нее не было, когда она  покидала
свой родной Скрантон. Ну, и как,  по-твоему,  сколько  может  быть  этих
МИК-ов в нашем городе?
   Тедди красноречиво закатила глаза.
   — Вот видишь. Специально ли она приехала сюда,  чтобы  встретиться  с
этим Миком? Случайно ли она встретилась с ним? Был ли он тем, кто бросил
ее в реку, предварительно отравив мышьяком? Да и как вообще  разыскивать
какого-то типа, о котором только и знаешь, что зовут его Миком?
   Тедди потыкала пальцем себя в то место на  руке,  где  у  утопленницы
была татуировка.
   — Осмотреть те места, где делают татуировки? Я  уже  начал  проверять
все эти заведения. Надеюсь, что нам там удастся  хоть  что-то  выяснить,
потому что не так-то уж  много  бывает  женщин,  которые  пользуются  их
услугами. — Он помолчал, а потом, как бы решив, что хватит разговаривать
на производственные темы, спросил: — А чем  ты  здесь  занималась  целый
день?
   Тедди сложила ладони, а потом раскрыла их как книгу.
   — И что же ты читала?
   Тедди отошла и тут же  вернулась  с  журналом  в  красочной  обложке,
раскрыла его и положила на колени Карелле.
   — Господи! Неужели ты читала объявления о желании завести  знакомство
при помощи переписки? Зачем?
   Тедди высоко подняла плечи, улыбнулась, а  потом  торопливо  прикрыла
ладонью рот.
   — Просто так, для смеха?
   Тедди улыбнулась и, снова раскрыв журнал,  присела  на  подлокотничек
кресла. При этом движении юбка ее  слегка  задралась.  Карелла  принялся
было перелистывать страницы. Потом он посмотрел на жену,  снова  перевел
взгляд на журнал, а потом со словами: «Да ну ее к черту, всю эту  муру!»
— отшвырнул журнал и усадил Тедди к себе на колени.
   Журнал упал на пол, раскрывшись на разделе под рубрикой «Личное».
   Он так и остался лежать на полу, когда Стив Карелла поцеловав жену  в
молчаливые ее уста, а потом в шею, взял ее  на  руки  и  унес  в  другую
комнату.
   В  рубрике  «Личное»  было  одно  небольшое  объявление,  в   котором
говорилось:
   ВДОВЕЦ. СОЛИДНЫЙ. ПРИВЛЕКАТЕЛЬНОЙ ВНЕШНОСТИ. ТРИДЦАТИ ПЯТИ ЛЕТ. ХОЧЕТ
НАЙТИ ПОНИМАНИЕ И ЗАКЛЮЧИТЬ СОЮЗ С ЖЕНЩИНОЙ ИЗ  ПРИЛИЧНОЙ  СЕМЬИ.  ОТВЕТ
НАПРАВЛЯТЬ ПО
   АДРЕСУ: ЦЕНТР. АБ/ЯЩ. 137.
   Глава VI
   Девушка перечитала это объявление по меньшей мере раз шесть и  сейчас
она уже наверное в пятый раз переписывала письмо, которое она собиралась
отправить по указанному в объявлении адресу.
   Глупой ее никак нельзя было назвать, поэтому она не особенно верила в
то, что послание ее  приведет  к  каким-то  романтическим  или  хотя  бы
интересным последствиям. В конце  концов  ей  уже  исполнилось  тридцать
семь, а лет примерно с тридцати пяти она разуверилась во всем и  решила,
что романтика и интересная жизнь ей,  как  видно,  просто  не  уготованы
судьбой.
   К жизненным проблемам  она  теперь  относилась  со  здоровой  толикой
цинизма. Естественно, что кое-кто мог бы сказать, что в этом ее  цинизме
скрывалось немало того,  что  принято  определять  формулировкой  «зелен
виноград», но она искренне считала, что дело не только в этом. Она  была
взращена  на  легенде  о  Большой  Любви,  насмотрелась  за  свою  жизнь
телефильмов на эту тему, а разговоры о ней слышала с тех самых пор,  как
научилась  понимать  английский  язык.  Она  поддалась  очарованию  этой
легенды потому, что была девушкой строгих нравов и к тому же  наделенной
богатым воображением. И где-то в глубине  души  считала,  что  блестящий
рыцарь  в  сияющих  доспехах  все-таки  существует  —  и  она  терпеливо
дожидалась его появления.
   Но если ты не отличаешься особой красотой,  то  ожидание  это  грозит
затянуться надолго.
   В романах все это выгладит достаточно мило, но в  этом  мире  девушек
значительно больше, чем мужчин, а мужчины нашего столь  неромантического
мира  мало  интересуются  тем,  можешь  ли  ты  решать  дифференциальные
уравнения или нет, — им куда важнее смазливая мордашка. К тому  же  она,
собственно,  никогда  и  не  считала   себя   какой-то   особенной   там
интеллектуалкой. Она успела закончить школу бизнеса и, работая теперь  в
одном из небольших  концернов,  считалась  вполне  знающей  секретаршей.
Однако, достигнув возраста тридцати семи лет, она пришла к  выводу,  что
вся эта легенда о Большой Любви, которой размахивали перед ее носом  все
эти литературные жулики, была не более чем симфонией лягушек в пруду.
   Она ничего не имела против того, что все это оказалось на деле пускай
и милым, но не более чем кваканьем.
   И тем не менее она, скорее всего, просто  убеждала  себя,  будто  она
ничего не имеет против этого.
   С девичеством своим она рассталась на двадцать  девятом  году.  Связь
эта разочаровала ее. Ни тебе звуков труб, ни  развевающихся  флагов,  ни
торжественного колокольного звона. Была просто боль.
   С  той  поры  она  изредка  позволяла  себе  подобные  связи.  У  нее
выработался свой взгляд на секс и это была странная смесь недоверчивости
дикого лесного зверя с равнодушной  покорностью  квакерской  невесты.  К
сексу она относилась примерно так же, как и ко сну. Необходимо и  то,  и
другое, но ведь никто не проводит всю свою жизнь в постели.
   И вот теперь, когда  ей  исполнилось  тридцать  семь  лет,  когда  ее
родители уже утратили всякую надежду на ее замужество,  когда  она  сама
давно уже распростилась с мечтами и легендами, она  вдруг  почувствовала
себя ужасно одинокой.
   Она давно снимала себе отдельную от родителей квартиру и  делала  она
это главным образом потому, что  родители  ее  никогда  не  одобрили  бы
случайных  связей,  а  отчасти  и  потому,  что  просто  хотела   полной
независимости. И теперь, сидя одна в этой своей квартире, вслушиваясь  в
потрескивание пола и в звуки постоянно капающей из крана воды, она вдруг
осознала полное свое одиночество.
   Ну что ж, мир достаточно широк. И вот  где-то  в  этом  широком  мире
солидный мужчина привлекательной  внешности  тридцати  пяти  лет  желает
найти понимание и заключить союз с женщиной из приличной семьи.
   Деловое, сухое,  холодное  и,  можно  сказать,  сдержанное,  лишенное
всякой романтической болтовни предложение. В таких же тонах  могло  быть
составлено объявление о намерении  продать  подержанный  автомобиль  или
электрическую газонокосилку. Но  скорее  всего  именно  эта  неприкрытая
прямота и привлекла ее к нему.
   Понимание. Способна ли она понять его призыв? Способна ли она  понять
его одиночество, способна ли оценить  эти  позывные  в  безбрежном  мире
несостоявшихся супружеских пар? Она считала, что, пожалуй,  сможет.  Она
уже сумела оценить по достоинству его честность и прямоту.
   А оценив по достоинству его честность,  она  почувствовала  некоторое
чувство вины за свою собственную нечестность. Это был уже пятый  вариант
ее письма и возраст ее менялся с каждой новой страницей. В первом письме
она назвала себя тридцатилетней. Во втором она накинула еще два года,  в
третьем она снова остановилась на  тридцати.  В  четвертом  ей  уже  был
тридцать один год. И принимаясь за пятый вариант, ей пришлось  проделать
немалую внутреннюю борьбу.
   Ему ведь было, что там не говори, тридцать пять лет. Но при  этом  он
отрекомендовался зрелым человеком. А зрелый тридцатипятилетний мужчина —
это ведь не какой-нибудь мальчишка с сигаретой в  зубах,  едва  успевший
закончить колледж. А зрелому мужчине тридцати пяти лет как раз  и  нужна
женщина, способная понять его. А не может ли это означать, что  ему  как
раз и  требуется  женщина  чуточку  постарше  его,  женщина,  которая...
которая смогла бы стать ему немного и матерью?  Что-то  примерно  такое,
правда? А кроме того, нужна, по-видимому, полная  правдивость  с  самого
начала этих отношений, неужели  не  так?  А  особенно,  в  отношениях  с
человеком, который чужд всех этих романтических ухищрений.
   Но, с другой стороны, тридцать семь — это уже почти что сорок.
   Кому нужна сорокалетняя дева? А может, все-таки сказать ему, что и  я
кое-что знаю о том, как все делается в нормальной жизни?
   А с другой стороны, тридцать три года как-то уж  очень  смахивают  на
такую домашнюю хозяйку из пригорода — блузка с юбкой, нейлон,  туфли  на
высоченных каблуках, — которая дожидается твоего прихода в десять  минут
седьмого. Неужели ему нужно именно это?
   А может, он мечтает об  изысканно-тощей  манекенщице?  Выкрашенные  в
серебряный  цвет  волосы,  красавица  в  роскошной  спортивной   машине,
мчащаяся по живописной сельской дороге. Она жмет  обутой  в  специальные
туфельки ногой на педаль газа, алый шарф  развевается  по  ветру  за  ее
спиной, она небрежно болтает с ним по телефону прямо из машины. «Дорогой
мой, мы жутко опаздываем на званый вечер к Самуэльсонам.  И  не  забудь,
пожалуйста, повязать галстук».
   Нет, тут нужна полная искренность.
   «Мне тридцать шесть лет», — написала она.
   Но и это  —  только  наполовину  правда.  Она  решительно  зачеркнула
написанное. Этот человек явно заслуживает самой  настоящей  правды.  Она
разорвала и пятый вариант письма, потом снова взялась за ручку и  четким
аккуратным почерком принялась писать все заново.
   «Дорогой сэр!
   Мне тридцать семь лет. Письмо свое я начинаю именно  с  этого  факта,
потому что мне вовсе не хочется зря отнимать у Вас время. Ваше обращение
показалось мне достаточно  честным  и  откровенным,  поэтому  и  я  буду
полностью откровенна с Вами. Мне тридцать семь лет. Вот в этом-то все  и
дело. И если Вы сейчас сразу же порвете это письмо  и  выбросите  его  в
корзину для бумаг, то тут уж ничего не поделаешь.
   Вы пишите, что Вам хотелось бы найти понимающую женщину.  Я  же  хочу
найти понимающего мужчину. Мне нелегко  писать  это  письмо.  Поэтому  я
понимаю и то, как Вам было нелегко поместить свое объявление, и  я  могу
понять, что заставило Вас это сделать. И единственное, о  чем  я  прошу,
так это, чтобы и вы так же поняли меня.
   Меня преследует ощущение, как будто я нанимаюсь на какую-то работу, и
чувство это мне крайне неприятно, но я  просто  не  вижу  иного  способа
известить Вас о том, какова я, и я хотела  бы  (если  только  Вы  решите
ответить на мое письмо), чтобы и Вы поступили примерно так  же.  Я  хочу
описать Вам все так, чтобы у Вас составилось некоторое  представление  о
том, что я собой представляю и как выгляжу.
   Сначала о чисто физических данных: рост у меня пять  футов  и  четыре
дюйма. Вешу я сто десять фунтов, не прибегая при этом ни к каким диетам.
Я упоминаю об этом для того, чтобы Вы поняли, что я не отношусь к  числу
тех женщин,  которые  должны  пристально  следить  за  каждым  съеденным
куском. Я постоянно остаюсь довольно стройкой  и  сохраняю  этот  вес  с
отклонениями в несколько фунтов в ту или иную сторону уже с очень давних
пор. На меня до сих пор налезают юбки, которые  я  покупала,  начиная  с
двадцати одного года.
   Волосы у меня каштановые, а глаза карие. Я ношу очки. Я начала носить
их с двенадцати лет, потому  что  испортила  тогда  себе  зрение,  много
читая.  Теперь  я  не  слишком  увлекаюсь  чтением.  Я,  можно  сказать,
разочаровалась   в   художественной   литературе,   а    что    касается
научно-популярной, то там вечно пишут либо о научных подвигах,  либо  об
альпинизме, а  меня  как-то  не  тянет  совершать  научные  подвиги,  не
собираюсь я также и штурмовать Эверест. Некоторое  время  мне  казалось,
что в зарубежных романах я смогу найти что-нибудь такое, чего не  смогла
найти в американских, но в наши дни все они  всучивают  один  и  тот  же
товар, а кроме того, в переводе наверняка многое теряется.  Может  быть,
Вам удалось наткнуться на такие книги,  которые  не  попадались  мне,  и
которые могли бы доставить то же удовольствие, которое я испытала, читая
книги еще девочкой. Если это так, то мне очень  хотелось  бы  узнать  об
этом.
   Одеваюсь я, стараясь избегать крикливых тонов. Мое самое яркое платье
— желтое, и я не надевала его уже бог знает сколько  времени.  Обычно  я
предпочитаю костюмы. Работаю я в солидном оффисе и это требует  строгого
стиля. Тряпок у меня сейчас довольно много, но скопились они у  меня  за
последние годы.
   Нельзя сказать также, что я сижу совершенно без  средств.  Работаю  я
секретарем и это приносит мне около девяноста долларов в неделю,  и  так
длится уже много лет. Двадцать  из  них  я  посылаю  родителям,  однако,
остающихся семидесяти долларов мне вполне хватает на жизнь. Может  быть,
это звучит странно,  но  у  меня  к  настоящему  времени  накопилось  на
банковском счету  почти  пять  тысяч  долларов  и,  честно  говоря,  мне
хотелось  бы  иметь  какое-нибудь  представление  о   Вашем   финансовом
положении.
   У меня довольно простые вкусы. Я люблю хорошую музыку. Под этим я  не
подразумеваю все эти новые течения — рок-н-ролл и  прочее  —  и  вообще,
засаленные джинсы и хождение босиком мне кажутся мальчишеством. Я  люблю
Брамса и, конечно,  Вагнера,  особенно,  Вагнера.  Музыка  его  насы