сы для садового павильона и привез  домой.  Местный
ювелир, попросив с него за работу всего четырнадцать долларов, привел их
в отличное состояние. С тех пор у Бернса не было с ними никаких  хлопот.
И сейчас они стояли у него в  гостиной  и  отсчитывали  минуты,  изредка
оповещая о времени мягким и глубоким звоном.
   Но сейчас даже часы не успокаивали его —  их  монотонное  тиканье  не
внушало спокойствия, как не внушал спокойствия и их мелодичный звон.  Да
и само время, как это ни  странно,  как-то  не  ассоциировалось  у  него
сейчас с  ходом  часов.  Вместо  этого  у  него  появилось  возрастающее
нетерпение, боязнь упустить время.
   Дом потихоньку скрипел и потрескивал.
   Раньше он никогда не замечал этого потрескивания. А сейчас звуки  эти
доносились буквально отовсюду, дом был  похож  на  старого  ревматика  с
потрескивающими  суставами.  Из  спальни  наверху,  вплетаясь  в  ночные
шорохи, тоже доносились легкие звуки. Ему было слышно,  как  Гарриет  во
сне ворочается на постели, а ровное ее дыхание накладывалось на  мрачное
тиканье часов и болезненное кряхтенье самого дома.
   И тут Бернс расслышал очень тихий звук,  который,  однако,  будучи  в
очень напряженном состоянии, он воспринял как гром — звук,  которого  он
дожидался, прислушиваясь все эти часы, — это был звук поворачиваемого  в
замке ключа. Все остальные звуки исчезли для  него  в  этот  момент.  Он
напряженно вслушивался в то, как ключ повернулся в замке, услышал, как с
легким скрипом открылась дверь, до  него  даже  донесся  ворвавшийся  на
мгновение вой ветра на улице.  После  этого  дверь  осторожно  прикрыли,
замок издал легкий щелчок, а потом под ногами вошедшего заскрипели доски
пола в прихожей.
   — Ларри? — окликнул он.
   Голос его распространился в  затемненной  гостиной  и  прокатился  по
всему дремлющему дому. После этого сразу наступила  на  какой-то  момент
полнейшая тишина, и Бернс снова расслышал тиканье часов —  экспонат  для
садового павильона стоял вечным свидетелем  у  стены  в  их  гостиной  и
отсчитывал течение жизни с безразличием уличного зеваки,  который  стоит
себе где-нибудь у витрины аптеки и наблюдает за жизнью улицы.
   — Пап, ты? — отозвался юный голос с оттенком  удивления.  Голос  этот
казался немного  запыхавшимся,  как  это  часто  бывает,  когда  человек
оказывается в темном помещении, неожиданно попав туда с мороза.
   — Подойди-ка сюда, Ларри, — сказал  он,  и  снова  ответом  ему  была
тишина, на этот раз  тщательно  отмеренная  тишина,  прерываемая  только
размеренным тиканьем маятника.
   — Иду, пап, — сказал Ларри, и Бернс услышал его приближающиеся  шаги.
Шаги эти на какое-то мгновение замерли перед дверью в гостиную.
   — Ничего, если я зажгу свет? — спросил Ларри.
   — Конечно, зажигай, — сказал Бернс.
   В темную комнату Ларри вошел с уверенностью давнего  обитателя  дома,
безошибочно  направившись  к  столу,  он  сразу  же  нашел   выключатель
настольной лампы и включил ее.
   Это был высокий парнишка, уже сейчас намного обогнавший в росте отца.
Рыжеволосый, с узким и вытянутым  лицом,  с  прямым  отцовским  носом  и
простодушными материнскими глазами серого цвета. «Нижняя челюсть у  него
явно слабовата, — отметил про себя Бернс, — и более решительной она  так
никогда уже и не станет, поскольку черты лица  достаточно  оформились  и
скорее всего останутся у него такими уже навсегда». На нем была  рубашка
спортивного покроя, джинсы и поверх рубашки  была  наброшена  спортивная
куртка. «Интересно, оставил ли он свое пальто  в  передней»,  —  подумал
Бернс.
   — Читал что-нибудь? — спросил Ларри. У него уже был не детский голос.
Это был низкий грудной голос, возникающий где-то  в  самой  глубине  его
стройной фигуры, и звучал он как-то неуместно в устах такого  мальчишки,
которому едва исполнилось восемнадцать лет.
   — Нет, — сказал Бернс. — Я ждал твоего прихода.
   — Ах, так?
   Бернс пристально наблюдал за сыном, вслушиваясь в то, что он  скажет,
и это «Ах, так?» сразу же поведало ему о том, что мальчишка относится  к
нему настороженно и с недоверием.
   — Где это ты был, Ларри? — спросил  Бернс.  Он  смотрел  сейчас  сыну
прямо в лицо и где-то внутри у него все еще теплилась надежда,  что  сын
его не станет прибегать ко лжи, вполне отдавая себе  отчет  в  том,  что
ложь сейчас разрушила бы все — и его, и сына, и многое другое.
   — В школе, — сказал Ларри, и вопреки ожиданиям  Бернс  воспринял  эту
ложь довольно безболезненно. И тут внезапно что-то внутри у него сделало
неожиданный скачок, который сразу же перевел отношения отец — сын  в  ту
плоскость, которую он обычно считал  доменом,  строго  зарезервированным
для дежурной комнаты восемьдесят седьмого  участка  полиции.  Это  сразу
как-то четко организовало течение его мыслей, подсказало  нужные  слова,
превратив все последующее в рутину, отлично заученную им за многие  годы
практики.  В  течении  каких-то  трех  секунд  Питер  Бернс   из   отца,
беседующего  с  сыном,  сумел  превратиться  в  полицейского,   занятого
допросом подозреваемого.
   — В твоей школе?
   — Да, пап.
   — В школе Калмс-Пойнта, я правильно тебя понял? Ты ведь именно в этой
школе учишься?
   — Неужели ты до сих пор сам не знаешь этого, пап?
   — Отвечай на вопрос.
   — Да, в школе Калмс-Пойнта.
   — Довольно позднее время для возвращения из школы, не так ли?
   — И только чтобы выяснить это, ты сидел здесь? — спросил Ларри.
   — А почему тебе пришлось задержаться так поздно?
   — У нас была репетиция, и это ты тоже отлично знаешь.
   — Репетиция чего?
   — Репетиция пьесы, которую ставят учащиеся старших классов.  Господи,
пап, мы ведь уже говорили на эту тему сотни раз.
   — А кто еще участвовал в этих репетициях?
   — Масса других ребят.
   — А кто руководит постановкой пьесы?
   — Мисс Керри.
   — В котором часу началась репетиция?
   — Да что это на тебя сегодня нашло, пап?
   — А когда закончились ваши репетиции?
   — Примерно в час ночи, а после этого мы еще заходили  выпить  содовой
воды.
   — Репетиции закончены  были  в  половине  одиннадцатого,  —  спокойно
сказал Бернс. — Тебя же там не было. Ты, Ларри, вообще не занят в пьесе.
И никогда ты не принимал участия в работе театрального кружка.  Так  где
же ты провел время в период  между  половиной  четвертого  дня  и  двумя
часами ночи?
   — Ну это уже черт знает что! — воскликнул недоумевающий Ларри.
   — Не ругайся в моем доме, — сказал Бернс.
   — Господи, ты сейчас ведешь себя, как прокурор.
   — Где ты был, Ларри?
   — Ну ладно, я и в самом деле не занимаюсь  в  театральном  кружке,  —
сказал Ларри. — Ну и что? Просто мне не хотелось говорить об этом  маме,
чтобы не огорчать  ее.  Меня  вышибли  оттуда  после  нескольких  первых
репетиций. Наверное, я плохой актер. Наверное, я...
   — Ты не только паршивый актер, Ларри, но ты еще и порядочный лгун. Ты
никогда не состоял в театральном кружке, Ларри. И я сказал тебе об  этом
всего пару секунд назад.
   — Ну так...
   — Зачем тебе понадобилось лгать? Чем ты был занят все это время?
   — А что такого особенного я мог сделать? — спросил Ларри. — Послушай,
пап, мне очень хочется спать. И если ты не возражаешь, то я пойду сейчас
к себе и лягу.
   Он уже направился было к выходу, но тут его остановил крик Бернса.
   — Нет уж, возражаю! Вернись сейчас же! Ларри медленно обернулся лицом
к отцу.
   — Послушай, пап, — сказал он. — Ты здесь не в дежурке своего участка.
Поэтому нечего орать на меня, как ты орешь там на своих холуев.
   — Эта комната в моем  доме  и  моей  она  стала  задолго  до  дежурки
восемьдесят седьмого, — со сдержанной яростью сказал Бернс.  —  И  убери
свою улыбочку, иначе ты у меня сейчас  же  вытрешь  задницей  всю  улицу
перед домом.
   От изумления Ларри раскрыл рот. Он какое-то мгновение  молча  смотрел
на Бернса, а потом заговорил совсем иным тоном.
   — Послушай, пап, я и в самом деле... Внезапно Бернс резко  вскочил  с
кресла и вплотную приблизился к сыну.
   — Выкладывай-ка все из карманов, — приказал он.
   — Что? — Я сказал...
   — Полегче на поворотах, — яростно зарычал Ларри.  —  Раскомандовался.
Да что, черт побери, тут происходит? Ты что,  не  наигрался  в  воров  и
полицейских за день? Так теперь ты будешь еще и дома...
   — Заткнись, Ларри, предупреждаю тебя!
   — Сам заткнись! Клянусь богом, я не позволю тебе...
   Внезапно Бернс резко и с огромной  силой  влепил  сыну  пощечину.  Он
ударил его не кулаком, а ладонью, но это была ладонь, владелец которой с
двенадцати лет познал  тяжелый  физический  труд,  в  поте  лица  своего
добывая хлеб и наживая  трудовые  мозоли,  и  удара  этого  было  вполне
достаточно, чтобы швырнуть Ларри на пол.
   — Встать! — резко приказал Бернс.
   — Послушай, если ты хоть раз еще тронешь меня, — пробормотал Ларри.
   — Встать! — Бернс нагнулся и, ухватив Ларри за воротник, одним рывком
поставил его на ноги. Притянув его к  себе  вплотную,  он  процедил  ему
прямо в лицо сквозь плотно сжатые зубы.
   — Ты — наркоман?
   Тишина воцарилась в комнате. Казалось, что она  медленно  растекается
по всем закоулкам дома.
   — Чт... что? — спросил Ларри.
   — Ты втянулся в  употребление  наркотиков?  —  повторил  свой  вопрос
Бернс. Сейчас он говорил  шепотом,  но  и  шепот  этот  казался  слишком
громким в напряженной тишине комнаты. Огромные часы, подобно  метроному,
мерно отсчитывали мгновения.
   — Кто... кто тебе это сказал? — спросил наконец Ларри.
   — Да или нет?
   — Ну... я просто так... балуюсь иногда немного.
   — Садись, — сказал Бернс. — Прошу тебя, садись.
   Ларри уселся в кресло, с которого только что поднялся его отец. Бернс
несколько раз прошелся по комнате, а потом остановился перед Ларри.
   — Как далеко это у тебя зашло?
   — Пока ничего страшного.
   — Героин?
   — Да.
   — И как давно?
   — Месяца четыре всего.
   — Нюхаешь?
   — Нет. — Вводишь подкожно?
   — Пап, я...
   — С чего это началось?
   — Началось это в школе. Однажды кто-то  из  ребят  принес  марихуану.
Знаешь, пап, так называют...
   — Я прекрасно знаю, как и что называют, — сказал Бернс.
   — Ну, значит, вот так все и началось. Потом я и  забыл  об  этом,  но
вскоре мне дали понюхать немножко кокаина, а после этого кто-то притащил
героин и я его тоже понюхал, а потом... а потом ввел его под кожу...
   — И сколько прошло  времени  до  того,  как  ты  стал  принимать  его
внутривенно?
   — Прошло примерно две недели.
   — Значит, ты теперь прочно сел на иглу, — сказал Бернс.
   — Да я в любой момент могу бросить, — продолжал сопротивляться Ларри.
   — Да-да, можешь. А где ты добываешь его?
   — Послушай, пап...
   — Сейчас с тобой говорит не папа, а полицейский! — перебил его Бернс.
   — Я беру его в... в Гроувер-Парке. — У кого берешь?
   — Да какая разница, у кого? Послушай, пап, я... я сразу же брошу  все
это, ладно? Нет, поверь мне, я говорю совершенно серьезно. Только  давай
больше не будем разговаривать на эту тему. Мне не хотелось бы, чтобы  мы
с тобой продолжали так разговаривать, понимаешь? Мы  оба  оказываемся  в
каком-то неловком положении.
   — Ты и не представляешь себе, насколько неловко  наше  положение.  Ты
знаком с парнем, которого зовут Анибал Эрнандес?
   Ларри молчал.
   — Послушай, сынок, ты ведь ради покупки ходил в  Айсолу.  Ты  покупал
наркотик в Гроувер-Парке, на территории моего участка.  Так  говори,  ты
знаешь Анибала Эрнандеса?
   — Да, — признался Ларри.
   — И насколько хорошо ты его знаешь?
   — Я покупал у него пару раз героин. Он был «мулом». «Мулом»,  пап,  у
нас называют тех, кто толкает наркотик другим ребятам.  Чаще  всего  они
занимаются этим, потому что сами сидят на игле и зарабатывают себе  этим
средства для...
   — Я прекрасно знаю, кто такие «мулы», — терпеливо сказал Бернс.  —  И
сколько же раз ты покупал у него наркотик?
   — Я же сказал, что покупал у него пару раз.
   — Значит, два раза?
   — Ну нет, больше.
   — Три раза?
   — Нет.
   — Четыре? Господи, Ларри, скажи наконец сколько раз?
   — Ну примерно... Честно  говоря,  в  основном,  я  только  у  него  и
покупал. Понимаешь, как это бывает? Находишь себе толкача, и если  зелье
у него хорошее, то ты его одного и придерживаешься. В любом случае он...
он был совсем неплохим парнем. Несколько раз... мы  даже  вместе  делали
себе уколы, понимаешь? И он давал мне бесплатно, понимаешь? Он давал мне
героин и не требовал за него никаких денег. Он работал  себе  в  убыток.
Нет, он был очень хорошим парнем.
   — Ты все время говоришь о нем в прошедшем времени. Ты знаешь, что  он
умер?
   — Да. Я слышал, что он повесился.
   —  А  теперь  выслушай  меня  очень  внимательно,  Ларри.  Вчера  мне
позвонили. И тот, кто звонил мне...
   — Кто позвонил?
   — Это был анонимный звонок. Я взял трубку только потому, что это было
связано со смертью Эрнандеса. Произошло это еще до того,  как  поступило
заключение судебно-медицинского эксперта.
   — Ну?
   — И тот, кто звонил, кое-что рассказал мне о тебе.
   — Что именно? Ты хочешь сказать, что он сообщил тебе, что  я  балуюсь
наркотиками?
   — Не только это.
   — А что же еще?
   — Он сказал мне, где ты находился  и  чем  ты  был  занят  в  ночь  с
семнадцатого на восемнадцатое декабря.
   — Да?
   — Да.
   — Так где же я был, по его словам?
   — В подвальном помещении вместе с Анибалом Эрнандесом.
   — Да?
   — Так мне сказал этот звонивший. — Ну и что?
   — Это правда?
   — Возможно.
   — Ларри, не пытайся снова ловчить и умничать со мной! Иначе,  клянусь
богом...
   — Ладно, ладно, ну был я там вместе с Анибалом.
   — С какого и по какое время?
   — Примерно с...  погоди-ка...  по-видимому,  это  было  часов  девять
вечера. Да,  я  был  там  примерно  с  девяти  и  часов  до  двенадцати.
Совершенно верно. Я ушел от него часов в двенадцать или что-нибудь около
этого.
   — И ты весь вечер провел вместе с ним?
   — Нет. Я встретил его на улице где-то около девяти. А потом мы вместе
пошли в этот подвал.
   — А после того, как ты от него ушел, ты сразу направился домой?
   — Нет. Я как раз поймал кайф. Аннабелла сидел уже на своем  одеяле  и
клевал носом, так что мне совсем не хотелось уснуть  там  рядом  с  ним.
Поэтому я решил, что с меня хватит, вышел, а потом немного погулял.
   — И долго ты был под кайфом?
   — Нормально, — сказал Ларри, пожимая плечами.
   — В котором часу ты вернулся домой?
   — Не знаю, но было уже довольно поздно.
   — Как поздно?
   — Часа три или четыре.
   — А до полуночи вы там были только вдвоем с Эрнандесом?
   — Да.
   — И он тоже сделал себе укол, это правда?
   — Да.
   — И ты ушел, оставив его спящим?
   — Он пока просто дремал, так, клевал носом. Ну, сам понимаешь, ни  то
ни се.
   — А какую дозу ввел себе Эрнандес?
   — Мы с ним разделили пополам одну шестнадцатую.
   — Ты в этом уверен?
   —  Конечно,  уверен.  Аннабелла  сам  сказал  это,  когда  он   вынул
конвертик. Он сказал, что там одна шестнадцатая. Я тебе  правду  говорю,
потому что я вообще люблю колоться с кем-нибудь на пару. Один я очень не
люблю это делать. Мне страшно, что я могу себе  ввести  слишком  большую
дозу.
   — Значит, ты говоришь, что кололись вы вместе? И вы оба  пользовались
тогда одним и тем же шприцем?
   — Нет. У Аннабеллы свой шприц, а у меня свой.
   — И где же сейчас твой шприц?
   — У меня. А что?
   — Ты уверен, что он у тебя?
   — Разумеется.
   — Расскажи-ка мне, как там все у вас происходило на самом деле.
   — Я не совсем понимаю тебя.
   — Что было там после того, как Аннабелла показал тебе этот пакетик  с
наркотиком.
   — Я тогда достал свой шприц,  а  он  свой.  Мы  подогрели  порошок  в
колпачках от бутылок и...
   — Это те колпачки от бутылок, что были  обнаружены  на  ящике  из-под
апельсинов, который стоял прямо под лампочкой?
   — Да, видимо, это они. Да, да, там кажется был какой-то  ящик  из-под
апельсинов.
   — И вы взяли с собой свои шприцы, когда направились к ящику?
   — Нет, по-моему, мы не брали  их.  Мы  оставили  их  тогда  прямо  на
одеяле.
   — И что потом?
   — Мы подогрели смесь и пошли на одеяло. Аннабелла взял свой шприц,  я
свой, потом мы набрали в них раствор и сделали себе уколы.
   — Аннабелла первым взял свой шприц?
   — Да, мне кажется, что так.
   — А могло так получиться, что он взял не тот шприц?
   — Что?
   — Могло произойти так, что он воспользовался твоим шприцем?
   — Нет. Я к своему привык и чувствую его иголку. Нет, этого  не  могло
быть. Я делал себе укол своим шприцем.
   — А не могло это произойти, когда ты уже уходил?
   — Я не понимаю, о чем ты спрашиваешь, пап?
   — Я спрашиваю, не могло ли получиться так, что уходя, ты оставил  там
свой шприц, а взял с собой шприц Аннабеллы чисто случайно?
   —  Не  знаю,  вряд  ли.  Сразу  после  того,  как  мы  вкололи  себе,
Аннабелла... нет, погоди, ты совсем запутал меня.
   — Так как же там все это  происходило?  Попытайся  вспомнить  все  по
порядку.
   — Ну так, мы сделали себе уколы и потом, как мне кажется, оба  просто
положили свои шприцы. Да, верно. А  потом  Аннабелла  почувствовал,  что
клюет носом, он подошел к ящику, взял свой шприц и спрятал его в карман.
   — Ты внимательно следил за ним?
   — Нет. Я только помню, что он все время сморкался — наркоманы, как ты
наверное знаешь, вечно простужаются, — так вот, он  вдруг  вспомнил  про
свой шприц и подошел к ящику, взял его и спрятал в карман. После этого я
тоже взял свой.
   — А ты уже был тогда под кайфом?
   — Да.
   — Значит, ты мог взять тогда и не свой шприц? Мог взять тот,  которым
пользовался Аннабелла, а свой оставить там, в подвале?
   — Мог, конечно, но...
   — А где сейчас твой шприц?
   — Со мной.
   — Проверь.
   Ларри сунул руку в карман и извлек оттуда  шприц,  а  потом  принялся
недоуменно вертеть его в руках.
   — Похоже, что это мой, — сказал он.
   — Это точно?
   — Трудно сказать. А в чем дело? Я ничего не понимаю.
   — Есть кое-что такое, что  тебе  обязательно  следует  знать,  Ларри.
Во-первых, Эрнандес вовсе не повесился. Он  умер  в  результате  слишком
большой дозы героина.
   — Что? Что ты говоришь?
   — Во-вторых, в том помещении,  где  было  обнаружено  его  тело,  был
найден только один шприц.
   — Так и должно было быть. Ведь он...
   —  Однако  человек,  который  вчера  звонил  мне,  наверняка  чего-то
добивается. Пока я еще не знаю, чего именно. Он сказал, что позвонит мне
снова, после того, как я  переговорю  с  тобой.  Он  сказал,  что  вы  с
Эрнандесом крупно поссорились в тот вечер. Он  утверждает,  что  у  него
есть свидетель этой ссоры, готовый  подтвердить  все  под  присягой.  Он
утверждает, что в ту ночь ты долго оставался наедине  с  Эрнандесом.  Он
утверждает...
   — Я? Да черт побери, не ссорились мы с Аннабеллой. Он  бесплатно  мне
дал возможность сделать укол, разве не так? Это похоже на  ссору?  Да  и
как  этот  парень  мог  бы  узнать  обо  всем  этом,  если  бы  даже  мы
действительно поссорились? Богом клянусь, отец...
   — Ларри... — Кто он такой, в конце концов?
   — Я не знаю. Он так и не назвал своего имени.
   — Ну что ж, пусть... пусть он предъявит мне этого  свидетеля  своего!
Не ссорились мы с Аннабеллой. Мы, черт побери, сидели  там  с  ним,  как
самые лучшие друзья. Да и что он хочет всем  этим  сказать?  Неужели  он
хочет сказать, будто это я подсунул Аннабелле слишком большую  дозу?  Он
этого добивается, да? Ну так пусть он приведет своего чертова  свидетеля
и мы тогда посмотрим, пусть приводит его.
   — Ему совсем не нужно будет приводить этого свидетеля, сынок.
   — Не нужно, да? Тогда я думаю, что любой судья...
   — Человек, который позвонил мне, сказал, что  мы  обязательно  найдем
отпечатки твоих пальцев на шприце, который находился в том подвале рядом
с Аннабеллой.
   Глава IX
   В ту же ночь, примерно в три часа Мария Эрнандес решила, что ей  пора
кончать работу. У нее набралось уже тридц