я по одному  из  отчетов,
который он готовил.
   — В котором часу прибыл ваш самолет?
   — В двадцать один сорок пять.  Я  получил  чемодан,  поймал  такси  и
направился прямо домой.
   — И приехали сюда примерно в половине одиннадцатого, да?
   — Совершенно верно. Это — уже в третий раз.
   — Простите?
   — Вы этот факт устанавливаете в третий раз. Если и после этого у  вас
сохранились какие-то сомнения на этот счет, то  повторяю  еще  раз  —  я
приехал сюда в десять тридцать. Обнаружив свою жену мертвой, позвонил  в
полицию в десять часов тридцать четыре минуты.
   — Да, сэр, я понял.
   — Как ваша фамилия? — неожиданно спросил Флетчер.
   — Карелла. Детектив Стив Карелла.
   — Я постараюсь это запомнить.
   — Да, пожалуйста.
   Пока Флетчер запоминал фамилию  Кареллы,  пока  полицейский  фотограф
исполнял жутковатый танец вокруг тела, сопровождая его вспышками,  чтобы
запечатлеть смерть с помощью «Поляроида»  для  моментальной  фотографии,
пока он выждал пятнадцать секунд, необходимых для того, чтобы убедиться,
что  дама  отлично  получилась,  если  это  вообще  можно   сказать   об
изображении женщины со вспоротым животом и вывалившимися внутренностями,
пока двое детективов из  отдела  убийств  по  фамилии  Моноган  и  Монро
ворчали по поводу того, что их вытащили из теплых квартир в эту холодную
декабрьскую ночь за две недели до Рождества, и пока детектив Берт  Клинг
разговаривал внизу с лифтером и привратником, пытаясь  точно  установить
время, когда мистер Джералд Флетчер подъехал на такси и вошел  в  здание
на Сильвермайн-Овал, перед тем как застать свою некогда прекрасную  жену
Сарру мертвой на ковре в спальне. Когда все это происходило, лаборант из
полицейской лаборатории по имени Маршалл Дейвис сидел на кухне  этой  же
квартиры в ожидании заключения  медицинского  эксперта,  констатирующего
смерть и устанавливающего возможную причину этой смерти (как будто нужно
быть гением для того, чтобы определить, что человек, который валяется  с
распоротым пружинным ножом животом,  действительно  мертв),  ибо  только
получив такое заключение, Дейвис сможет  войти  в  спальню  и  осторожно
извлечь нож, торчащий из покрытых кровью и  слизью  внутренностей  леди,
стараясь при этом спасти отпечатки  пальцев  на  рукоятке  этого  орудия
убийства.
   Дейвис совсем недавно поступил на работу в  лабораторию,  однако,  он
был достаточно наблюдательным человеком, и первое, что бросилось  ему  в
глаза, — это широко раскрытое кухонное окно, что было не  совсем  обычно
для декабрьской ночи, особенно если  температура  держится  примерно  на
уровне двенадцати градусов по  Фаренгейту,  не  говоря  уже  о  Цельсии.
Дейвис выглянул в окно  и  без  труда  установил,  что  выходит  оно  на
пожарную лестницу на задах дома. И хотя ему платили только за то, что он
исследует  лишь  внешние  признаки  любого  криминального  акта  —  как,
например, осколки стекла в глазу пострадавшего,  или  дробинки  в  груди
его, или, как в случае с  этой  леди,  нож  в  животе  —  он  совершенно
автоматически  отметил  про  себя,  что,  возможно,  кто-то  посторонний
поднялся по пожарной лестнице и забрался в кухню через  окно,  а  отсюда
уже он легко  и  беспрепятственно  попал  в  спальню,  где  и  прикончил
вышеупомянутую леди.
   Поскольку на кухонном подоконнике виднелся  большой  и  грязный  след
мужского  ботинка,  а  еще  один  такой  же  след  отпечатался  рядом  с
подоконником на полу, а по начищенному полу кухни  к  двери,  ведущей  в
гостиную, шли менее четкие следы, Дейвису, естественно, пришло в голову,
что выглядит все это  весьма  подозрительно.  Как-то  слишком  все  было
откровенно. Правонарушитель в  своих  грязных  ботинках  забрался  через
окно, причем наследил на подоконнике, а спустившись с него,  пошел  себе
спокойненько через кухню, держа в руке пружинный нож, которым в  спальне
полосанул по животу хозяйку дома, как будто это сделать так же  легко  и
просто, как вскрыть целлофановую обертку на пачке сигарет?
   Дейвис  прервал  на  время  дальнейшие  рассуждения  на  эту  тему  и
сфотографировал отпечатки следа на подоконнике и на полу.  После  этого,
поскольку  помощник  медицинского  эксперта  все  еще  возился  с  телом
(«Смерть в результате колотой раны, — подумал Дейвис с нетерпением. — Да
ее просто  выпотрошили.  Господи,  чего  они  там  возятся,  неужели  не
понятно!»), Дейвис выбрался на пожарную  лестницу,  обсыпал  специальным
порошком уголок рамы в том месте, в  котором  злоумышленник  должен  был
ухватиться, чтобы  открыть  раму,  а  затем  на  всякий  случай  обсыпал
порошком и железные перекладины лестницы.
   Теперь,  если  только   медицинский   эксперт   разберется   все-таки
когда-нибудь с этим чертовым трупом, и если, конечно, окажется,  что  на
рукоятке ножа все же сохранились какие-то отпечатки, то ребята из  87-го
могут  считать  себя  на  полпути  к  успеху.  И   все   это   благодаря
предусмотрительности Маршалла Дейвиса.
   Он был очень доволен собой.
   Детектив Берт Клинг, был очень  недоволен  собой  и  чувствовал  себя
паршиво.
   Состояние это, как убеждал он себя, было абсолютно не связано  с  тем
фактом, что Синди Форрест три недели назад разорвала  их  помолвку.  Для
начала нужно сказать, что настоящей помолвки, собственно, и не  было,  а
значит, не может же человек расстраиваться из-за того,  чего  вообще  не
существовало. А кроме того, Синди совершенно ясно дала понять, что  хотя
они и очень мило  проводили  время,  и  что  хотя  она  всегда  будет  с
удовольствием вспоминать о нем и о днях и месяцах (да что там говорить —
годах),  проведенных  вместе,  когда  они  усиленно  делали  вид,  будто
влюблены друг в друга, она, тем  не  менее,  встретила  очень  приятного
молодого человека, работающего психиатром в больнице Буэнависта, где она
как раз проходит практику. А поскольку их объединяют общие интересы,  да
еще при абсолютной его готовности вступить в брак, в то время как Клинг,
по-видимому, женат на револьвере тридцать восьмого калибра, исцарапанном
письменном столе и камере предварительного заключения, Синди сочла,  что
будет лучше, если они с  Клингом  сразу  же  прекратят  свои  отношения,
потому что в противном случае им придется считаться с  травмой,  которую
им может нанести медленное и постепенное отвыкание друг от друга.
   Произошло это три недели назад. С тех пор он  не  видел  Синди  и  не
звонил ей, боль от этого разрыва могла сравниться разве что с  болью  от
бурсита в правом плече, несмотря на то, что он носил медный  браслет  на
запястье. Браслет этот дал ему не кто иной, как Мейер, которого никто не
заподозрит в том, что он суеверный человек и верит  в  какие-то  приметы
или  амулеты.  Браслет   этот,   как   считалось,   начинает   оказывать
благотворное влияние через десять дней непрерывной носки (или через  две
недели, как сказал осторожный Мейер).  Сегодня  уже  пошел  одиннадцатый
день, а Клинг не испытывал никакого облегчения. Единственное, чем он мог
сейчас похвастать, так это зеленым пятном на запястье под браслетом.  Но
надежда  не  умирала.  В  каких-то  закоулках  его  генетической  памяти
притаилось  неуклюжее   обезьяноподобное   существо,   потирающее   клык
какого-то зверя  у  костра  и  бормочущее  на  своем  примитивном  языке
какие-то заклинания, молясь об удачной охоте на завтра. И где-то, тоже в
довольно дальних закоулках этой памяти, но значительно ближе, был  образ
Синди Форрест, обнаженной и целиком принадлежащей ему. Там же таилась  и
смутная надежда на то, что она позвонит  ему  и  скажет,  что  совершила
ужасную ошибку и намерена бросить  своего  психиатрического  дружка.  Не
будучи ярым сторонником феминистского движения, Клинг считал, что ничего
страшного не случилось бы,  если  бы  Синди  взяла  на  себя  инициативу
восстановления их отношений; в конце концов это же она сделала первый, а
вернее сказать, последний шаг к их разрыву.
   Воспаленный сустав в плече, между тем, болел как проклятый, а  лифтер
отнюдь не принадлежал к числу блестящих молодых людей, которые пробивают
себе путь наверх. Скорее он походил на  безмозглого  тупицу,  который  и
собственное-то имя  припоминает  с  трудом.  И  Клинг,  вздохнув,  снова
принялся за свое неприятное и надоевшее ему занятие.
   — Вы знакомы с мистером Флетчером, по крайней мере, хотя бы внешне? —
спросил он.
   — О, конечно... — сказал лифтер.
   — Как он выглядит?
   — ...знаете, он даже зовет меня Максом.
   — Да, Макс, но я...
   — «Хелло, Макс, — говорит он обычно. — Как поживаешь, Макс?» А я  ему
говорю: «Хелло, мистер Флетчер, хороший денек сегодня выдался, да?»
   — Опишите, пожалуйста, его внешность.
   — Он человек хороший и очень приятной внешности.
   — Какого цвета у него глаза?
   — Глаза? Карие. А может, голубые. Ну что-то в этом роде.
   — Какой у него рост?
   — Высокий.
   — Выше, чем у вас?
   — Ну, конечно, выше.
   — А меня он выше?
   — Нет, что вы. Он примерно одного с вами роста.  Да,  мистер  Флетчер
примерно такого же роста, как и вы. — А какого цвета у него волосы?
   — Белые.
   — Белые? Вы хотите сказать, что он седой?
   — Ну белые, а может седые, что-то вроде этого.
   — А который час был тогда, Макс, когда  он  приехал,  не  мог  бы  ты
припомнить?
   — Ну, вы лучше спросите обо всем этом  Фила.  Фил  знает.  Он  вообще
мастер на запоминание цвета, времени и всего такого прочего.
   Фил  работал  привратником.  Он  действительно  был  очень  хорош   в
запоминании времени и всего такого. А кроме  того,  он  был  одиноким  и
болтливым стариком, который сразу оценил представившуюся ему возможность
сыграть роль в разворачивающемся на его глазах спектакле о полицейских и
ворах.
   Клинг не стал его разочаровывать и подтвердил, что это и в самом деле
настоящий допрос — «...наверху лежит труп леди, а  значит,  наша  задача
совместными усилиями найти того, кто совершил это злодеяние, и сейчас  у
полиции имеется единственное желание воздать по  заслугам  этому  лицу».
Чтобы расположить к себе старика,  Клинг  продолжал  распространяться  в
этом же духе.
   — О да, — с готовностью поддержал его Фил, — страшные вещи творятся в
этом городе, не так ли? А помнится, когда я был совсем еще ребенком, все
обстояло не так уж и плохо. Я родился в Саут-Сайд, сами  понимаете,  что
это за район. Если у тебя были на ногах ботинки, то тебя уже считали там
маменькиным сынком. А сколько у нас было потасовок с разными там бандами
итальяшек, понимаете? Мы обычно сбрасывали на них с крыш все что угодно:
кирпичи, яйца, куски железа, а один раз — даже тостер сбросили.  Клянусь
богом, однажды мы сбросили на них старый тостер моей  матери.  Запустили
его с крыши и — бац-ц! Он, помню, грохнул одного из  этих  итальяшек,  а
ему хоть бы что! Но я хочу сказать одно  —  никогда  дела  в  городе  не
обстояли так паршиво, как сейчас. Даже когда мы лупили этих итальяшек, а
они тоже не оставались в долгу, так ведь все  это  делалось  просто  для
смеха, вы понимаете? Я хочу сказать, что это делалось просто для забавы.
А что творится теперь? Теперь стоит вам войти в лифт, а  там  уже  сидит
какой-то придурошный наркоман, который тычет вам  под  нос  револьвер  и
говорит, что он разнесет вам череп, если вы немедленно не  отдадите  ему
все свои деньги. Думаете,  я  шучу?  Именно  так  случилось  с  доктором
Хаскинсом. Возвращается он как-то домой в три часа ночи, заходит в  лифт
и оказывается, что Макс отошел как раз в туалет, и  лифт  вроде  как  на
самообслуживании. А в лифте уже сидит какой-то тип. Бог его  знает,  как
он умудрился проникнуть в дом, может быть, спустился сюда с  крыши,  они
ведь носятся по крышам, как горные козлы —  эти  придурошные  наркоманы.
Так он сует прямо под нос мистеру Хаскинсу револьвер,  вот  сюда,  прямо
под самые ноздри, клянусь богом, и говорит мистеру Хаскинсу,  чтобы  тот
отдал ему все деньги и, кроме того, все наркотики, какие есть у  него  в
портфеле. Ну, мистер Хаскинс думает: «Что  за  черт,  неужели  мне  быть
убитым ради паршивых сорока долларов и двух флакончиков с кокаином,  нет
уж, бери их, пожалуйста, и отпусти меня с миром». И вот он отдает  этому
типу все, что тот потребовал, и знаете, что этот тип делает  с  ним?  Он
его  избивает.  Пришлось  доктора  Хаскинса  отправлять  в  больницу   и
накладывать швы, потому что этот  сукин  сын  распорол  ему  лоб,  когда
ударил рукояткой револьвера прямо по лбу, понимаете? Ну что это такое, я
вас спрашиваю? Понимаете  теперь,  чем  попахивает  во  всем  городе,  а
особенно в этом районе? Я помню еще те времена, когда  можно  было  и  в
три, и в четыре, и в пять и даже в шесть часов утра возвращаться домой в
смокинге или в норковом манто, и никому не было дела до того, что на вас
надето, можно было носить драгоценности, бриллиантовые запонки — никто и
пальцем тебя не тронет. А попробуйте  сделать  это  сегодня.  Попробуйте
просто выйти на улицу после того, как стемнеет,  не  ведя  за  собой  на
поводке здоровенного добермана-пинчера,  и  посмотрим,  как  далеко  вам
удастся уйти. Они просто носом чуют ваше  появление,  эти  наркоманы,  и
бросаются на вас со всех сторон прямо из подворотен или парадных. В этом
доме у нас уже случилось черт знает сколько краж со взломом и все они  —
дело рук этих психов-наркоманов. Они спускаются с  крыш,  понимаете?  Мы
уже наверное не меньше сотни раз  чинили  и  вставляли  новые  замки  на
чердаках,  и  думаете,  хоть  что-то  изменилось?  Они  все  —  отменные
специалисты по замкам, поэтому не успеешь  поставить  новый  замок,  как
смотришь, а он уже сломан. А  еще  они  взбираются  наверх  по  пожарным
лестницам, и как ты тут их остановишь? Оглянуться не  успеешь,  как  они
уже в квартире и обчистят ее начисто. Вы еще должны радоваться, если они
оставят вам вашу вставную челюсть в стакане с водой. Нет,  я  просто  не
знаю, куда катится этот город и до чего он дойдет,  клянусь  богом!  Это
просто безобразие! — А как было с мистером Флетчером? — спросил Клинг.
   — А что с мистером Флетчером? Он порядочный  человек,  юрист.  И  вот
возвращается он к себе домой и что же он там застает?  Он  находит  свою
жену лежащей мертвой на полу. Ну, кто это мог сделать, если не кто-то из
этих придурошных наркоманов. Что же это за жизнь, я вас спрашиваю?  Кому
это нужно? Не можешь даже в  собственную  спальню  войти  спокойно,  без
того, чтобы какой-нибудь псих на тебя не бросился! Ну что это за дела?
   — А когда сегодня вернулся домой мистер Флетчер?
   — Примерно в половине одиннадцатого, — сказал Фил.
   — Вы уверены, что именно в это время?
   — Уверен. И знаете, почему я это запомнил?  Тут  есть  у  нас  миссис
Горовитц из двенадцатой квартиры, так она то ли не имеет будильника,  то
ли не знает, как его поставить, а муж у нее умер года два назад. Поэтому
каждый вечер она  звонит  ко  мне,  спрашивает  точное  время  и  просит
дневного моего сменщика разбудить ее тогда-то и  тогда-то.  Тут  у  нас,
конечно, не отель,  но,  черт  побери,  неужели  ты  станешь  отказывать
старушке в таком маленьком одолжении. А кроме того, она не  скупится  на
чаевые на Рождество, а Рождество у нас на носу,  не  так  ли?  Так  вот,
сегодня она тоже позвонила мне и спрашивает: «Который сейчас час, Фил?»,
я посмотрел на свои часы и сказал ей, что сейчас половина одиннадцатого,
и тут  как  раз  подъехал  на  такси  мистер  Флетчер.  Миссис  Горовитц
попросила, чтобы я попросил своего  дневного  сменщика  разбудить  ее  в
половине восьмого. Я сказал ей, что обязательно передам ему ее  просьбу,
а сам вышел  на  улицу,  чтобы  внести  чемодан  мистера  Флетчера.  Вот
поэтому-то я и запомнил точное время.
   — А мистер Флетчер отсюда направился прямо к себе, наверх?
   — Прямо  наверх,  —  сказал  Фил.  —  А  что?  Куда  же  еще  он  мог
направиться? Неужели  он  направился  бы  погулять  по  этому  району  в
половине одиннадцатого ночи? Это было бы похоже на прогулку лунатика  по
карнизу.
   — Ну что ж, огромное спасибо вам, — сказал Клинг.
   — Не за что, — сказал Фил. — А знаете, здесь снимали уже  один  фильм
на эту тему.
   Обстановка на участке  была  вполне  творческой,  хотя  фильма  и  не
снимали. Все стояли неправильным треугольником вокруг Джералда  Флетчера
и от его ответов брови их поднимались все выше и выше.  Тремя  вершинами
этого треугольника были  лейтенант  Питер  Бернс  и  детективы  Мейер  и
Карелла.
   Флетчер сидел на стуле, скрестив на груди руки.  Он  все  еще  был  в
шляпе, в пальто, кашне и перчатках, как  бы  ожидая,  что  его  в  любой
момент могут вызвать на улицу. Допрос проходил в крохотной комнатке  без
окон. На матовом стекле двери была незамысловатая надпись  «Комната  для
допросов». Обставленная казенной мебелью образца 1919 года, комната  эта
могла похвастаться лишь наличием длинного стола, двух стульев с  прямыми
спинками и зеркала  в  солидной  раме.  Зеркало  это  висело  на  стене,
противоположной столу.  Это  было,  так  сказать,  двусторонее  зеркало.
Секрет состоял в том, что  находясь  в  комнате,  вы,  подойдя  к  нему,
увидите всего лишь свое собственное отражение, однако же, если вы будете
смотреть из смежной комнаты, то через это зеркало вы заглянете в комнату
допросов и сможете наблюдать за происходящим в ней, оставаясь  при  этом
незамеченным. Да, неисповедимы пути поддержания законности в этом  мире.
Однако  неисповедимы  и  пути  распространения  информации  среди  самих
преступников: дело  в  том,  что  во  всем  городе  не  было  ни  одного
преступника, который не знал бы  секрета  этого  двустороннего  зеркала.
Поэтому зачастую преступники, обладающие чувством юмора, приближаются  к
этому зеркалу и, приставив большой  палец  к  носу,  шевелят  остальными
пальцами, как бы передавая дружеский привет подглядывающему полицейскому
по другую  сторону  зеркала.  Вот  так  поддерживается  доверительная  и
лишенная формальностей связь между нарушителями закона и теми,  кто  его
охраняет. Преступление не оправдывает себя, это верно, но почему  бы  на
пути его искоренения  не  посмеяться  немножко,  как  некогда  предлагал
Эврипид.
   Полицейские, которые  треугольником  расположились  вокруг  Флетчера,
были скорее изумлены, нежели позабавлены его честностью, а  вернее,  его
грубой откровенностью. Одно дело  —  обсуждать  смерть  своей  жены  без
излишних сантиментов и ужимок, но совсем другое дело — говорить  о  ней,
явно  рискуя  навлечь  на  себя  гнев  Фемиды,  что  грозит  пожизненным
заключением. А Джералд Флетчер явно выбрал этот второй путь.
   — Да, я ненавидел ее всей душой, — говорил  он.  Мейер  вопросительно
поднял брови и поглядел на Бернса, который в свою  очередь  тоже  поднял
брови и перевел взгляд на Кареллу. Тот как раз в это  время  разглядывал
себя в двустороннее зеркало, поэтому Бернс смог убедиться в том,  что  и
его брови поползли вверх.
   — Мистер Флетчер, — сказал Бернс, — я знаю,  что  вы  понимаете  свои
права, поскольку мы разъяснили их вам...
   — Я знал свои права задолго до того,  как  вы  мне  их  объяснили,  —
сказал Флетчер.
   — И мне известно, что вы  предпочли  отвечать  на  наши  вопросы  без
присутствия адвоката...
   — Я сам являюсь адвокатом.
   — Я только хотел сказать...
   — Я знаю, что вы хотели  сказать.  Да,  я  изъявил  желание  отвечать
добровольно на ваши  вопросы,  на  все  ваши  вопросы  без  консультаций
правоведа.
   — И все-таки я  считаю  себя  обязанным  напомнить  вам,  что  убитая
женщина...
   — Да, да, убитая женщина была моей милой и замечательной женушкой,  —
саркастически закончил за него Флетчер.
   — Убийство является серьезным преступлением...
   — Да, из всех преступлений его можно считать наиболее выдающимся.
   — Да, — сказал Бернс.
   Он вообще был не особенно красноречивым человеком,  а  в  присутствии
Флетчера окончательно утрачивал способность связно  рассуждать.  Поэтому
он только откашлялся, поправил галстук