то  и
руки его как-то вдруг перестали слушаться. В лицо его впивались какие-то
острые камни и  сучья,  но  он  не  в  силах  был  поднять  голову.  Ему
одновременно хотелось и плакать и смеяться. Он открыл было  рот,  но  не
смог издать ни звука. А потом на него волнами начала наплывать  темнота.
Какое-то время он еще пытался удержать обрывки сознания, с ужасом ожидая
выстрела в затылок и  не  подозревая,  что  Гонзо  уже  давно  стремглав
несется прочь от места преступления и что  его  уже  и  не  видно  между
деревьями, но тут мрак окончательно покрыл его и ему вдруг  стало  ясно,
что он умирает.
   К чести 87-го участка следует отметить, что работает  он  значительно
быстрее и результативнее, чем остальные  два  участка  полиции,  которые
ведают территорией Гроувер-Парка. Потому что прошло почти целых полчаса,
пока патрульный случайно наткнулся на лежащего Кареллу. К этому  времени
лужа крови, в которой он лежал, стала походить на  плавательный  бассейн
средних размеров.
   Примерно в это же время на территории 87-го участка был  отмечен  еще
один акт грубого  физического  насилия.  В  данном  случае  жертва  была
обнаружена всего  через  десять  минут  после  того,  как  за  пределами
территории участка был найден подстреленный Карелла. Патрульный, который
позвонил в участок, чтобы сообщить о нем, был краток.
   — Тут одна старуха. Соседи сказали, что ее зовут Долорес Форед.
   — Что с ней?
   — У нее сломана шея, — пояснил патрульный. —  Может  быть,  она  сама
свалилась, а может, ее сбросили в пролет лестничной  клетки  с  площадки
второго этажа.
   Глава XIV
   В  самом  центре  города  лавочники  работали  как  бешеные.  Витрины
магазинов горели, как пышущие жаром печки, заманивая промерзших  горожан
и приглашая их зайти  просто  поглазеть,  потрепаться,  а  то  и  купить
чего-нибудь. Шикарные магазины вдоль роскошной Холл-авеню были  украшены
по поводу надвигающегося Рождества,  если  не  святыми,  то,  во  всяком
случае,  достаточно  яркими   огнями,   отливающими   бело-сине-красными
бликами. Фасад одного из универсальных магазинов  был  украшен  фигурами
двух ангелов ростом в два этажа. На газоне напротив  тема  эта  получила
дальнейшее  развитие  сотнями  крылатых  посланников   Божьих,   которые
указывали прохожим путь к гигантской елке, установленной посреди  катка.
Елка,  расцвеченная  желтыми,  синими  и  красными  светящимися   шарами
величиной с человеческую голову, казалось, упиралась  своей  вершиной  в
самое  небо.  Она  как  бы  бросала  вызов  строгим   формам   огромного
административного здания, стоявшего тут же.
   Витрины магазинов поменьше были украшены множеством елочек, огромными
венками, сияли мишурой и искусственным снегом.  Покупатели  носились  по
улицам, нагруженные пакетами с покупками.
   За строгими официальными стенами административных зданий устраивались
пирушки и вечеринки.  Клерки  противоположных  полов  втихую  целовались
между полками с делами. Боссы залезали под юбки своим секретаршам и были
щедры на  обещания  скорых  продвижений  по  службе  и  новых  повышений
окладов, а посыльным удавалось чокнуться с высоким начальством,  которое
обычно  заседало  в  своих  отделанных  деревянными  панелями  роскошных
кабинетах. Одежда  разукрашивалась  винными  пятнами  и  пятнами  губной
помады, делались срочные телефонные звонки заждавшимся  дома  женам,  но
работающие жены так же срочно звонили  своим  мужьям  из  своих  строгих
административных зданий в их строгие административные здания,  где  тоже
праздновались те же рождественские  праздники.  Кругом  царили  всеобщее
веселье и радость еще и потому, что сейчас был конец рабочего дня и день
этот был пятницей, двадцать вторым декабря,  —  итогом  долгого  года  и
преддверьем Рождества.  И  какой-нибудь  скромный  счетовод,  который  с
самыми серьезными намерениями, но без особых надежд весь год  исподтишка
поглядывал на прекрасную юную и белокурую секретаршу шефа, получал нечто
большее, чем возможность сказать ей обычное «доброе утро». На этот  раз,
потягивая вместе с ней коктейль где-нибудь в укромном уголке их конторы,
он даже  мог  запросто  положить  ей  руку  на  талию,  воспользовавшись
всеобщей атмосферой дружбы и братства, которая устанавливается  в  канун
Рождества, а она, подчиняясь этой же атмосфере, может не волноваться  за
то, что кто-то увидит ее головку на плече какого-то там  счетовода.  Оба
они не будут испытывать ни малейшего чувства  вины,  ибо  рождественские
вечера  в  учреждениях  —  твердо  установленная  традиция  американской
культуры. На эти вечера мужья никогда не приходят  с  женами,  жен  сюда
никогда не приглашают.  Более  того,  жены  и  не  ждут  приглашений  на
подобные  вечера.  В  этот  день  —  единственный  в  году   —   брачные
обязательства временно  приостанавливаются.  Эти  рождественские  вечера
позднее всячески вышучиваются, но это делается примерно так, как если бы
люди,  в  гостиной  которых  обнаружили  вдруг   окровавленный   кинжал,
попытались бы в шутливой форме небрежно отмахнуться от ответа на вопрос,
как он тут оказался.
   А по  улицам  все  еще  сновали  покупатели,  однако  времени  у  них
оставалось все  меньше  и  меньше.  Рекламные  агенты,  которые  со  дня
Благодарения  только  тем  и  занимались,  что  пытались  завлечь   этих
покупателей в магазины,  могли,  наконец,  со  спокойной  совестью  тоже
выпить у себя в конторах. Однако нормальный люд, оказавшись  вовлеченным
в коммерческий водоворот праздничной суеты, каким-то загадочным  образом
переросшей масштабы того  скромного  рождения  в  Вифлееме,  которое  он
призван был отметить, носился по улицам  встревоженный,  полный  надежд,
разочарований и усталости.  Его  одолевали  хотя  и  чисто  праздничные,
однако вполне прозаические вопросы. Достаточно ли ценный подарок  куплен
для Джозефины? Разосланы ли рождественские поздравления? А как сейчас  с
елками, не следовало ли ее купить заранее?
   Однако,  несмотря  на  все  хитроумные  заговоры  рекламных  агентов,
несмотря на коммерческую гонку, в которую они обратили  праздники,  было
во  всем  этом  и  нечто  иное.  У  некоторых,  наряду  со  всем   этим,
присутствовало еще и какое-то странное чувство, которое они не смогли бы
выразить словами даже при всем своем желании. Рождество — это Рождество.
Это праздник. И многие могли бы разглядеть его истинную  суть,  несмотря
на всю мишуру и шумиху, на сияние огней в витринах, на всех  этих  тощих
Санта-Клаусов с искусственными бородами, выстроившихся вдоль Холл-авеню.
И чувство это совсем не походило на то, которое пытались возбудить в них
рекламные агенты. Ибо люди испытывали просто  радость,  они  становились
добрее и просто радовались жизни. И можно  найти  достаточно  людей,  на
которых Рождество оказывало именно такое воздействие.
   — Это говорит Дэнни Джимп, — сказал сидевшему на коммутаторе сержанту
полиции мужской  голос.  —  Соедините  меня,  пожалуйста,  с  детективом
Кареллой.
   Дежурный сержант недолюбливал  тайных  осведомителей.  Он  знал,  что
Дэнни Джимп нередко поставлял весьма полезные  сведения,  но  сержант  в
принципе   считал   осведомительство   грязным   занятием   и    поэтому
разговаривать с людьми, занятыми этим,  считал  делом,  принижающим  его
достоинство.
   — Детектива Кареллы здесь нет, — сказал сержант.
   — А не скажете ли вы, где бы я мог его найти? — спросил Дэнни.
   Дэнни тайно сотрудничал с полицией, пожалуй, сколько он себя  помнил.
Он знал, что  его  не  очень-то  уважают  в  преступных  кругах  за  его
болтливость, однако отнюдь не опасался, что будет когда-либо  подвергнут
там остракизму. Дэнни зарабатывал себе на жизнь доносительством  и,  как
это ни странно, испытывал удовлетворение от того, что  оказывал  полиции
помощь. В детстве он  переболел  полиомиелитом  и  поэтому  до  сих  пор
прихрамывал на одну ногу. Сейчас ему было уже пятьдесят четыре года,  но
из-за маленького роста он больше походил на заморенного  подростка,  чем
на взрослого мужчину. Голос у него был высоким и пронзительным,  а  лицо
почти совсем не имело  морщин,  которые  могли  бы  свидетельствовать  о
нелегко прожитых годах, Честно говоря, он не  очень  любил  полицейских,
хотя ему и нравилось то, что он оказывает им помощь. Но был все же  один
полицейский, к которому  он  испытывал  самые  теплые  чувства.  И  этим
полицейским был Стив Карелла.
   — А зачем тебе  понадобилось  его  разыскивать?  —  спросил  дежурный
сержант.
   — У меня есть для него «наколка».
   — И что это за наколка?
   — А тебя что, уже успели перевести  в  детективы?  —  поинтересовался
Дэнни.
   — Если ты собираешься тут умничать, то лучше повесь трубку.
   — Мне нужен Карелла, — сказал Дэнни. — Сможете сказать ему, что я ему
звонил?
   — Карелла сейчас не принимает ничьих звонков, — сказал сержант. — Как
это понимать?
   — Его подстрелили сегодня. Он умирает.
   — Что?!
   — Ты что, оглох?
   — Что?! — снова повторил совершенно растерянно Дэнни. —  Стива...  Вы
шутите?
   — Тут не до шуток.
   — А кто его подстрелил?
   — Именно это нам всем хотелось бы поскорее выяснить.
   — А где он сейчас?
   — В Главной городской больнице. Но не вздумай идти туда. Он у них там
числится в списке больных, у  которых  критическое  состояние,  и  я  не
думаю, чтобы сейчас к нему допускали таких как ты типов.
   — Но не может быть, чтобы он  умирал,  —  проговорил  Дэнни,  как  бы
пытаясь внушить себе это. —  Послушайте,  неужели  он  и  в  самом  деле
умирает?
   — Его нашли почти замерзшим, а кроме того, у него вытекла  почти  вся
кровь. Сейчас его там накачивают плазмой, но  ему  всадили  три  пули  в
грудь, и все это выглядит очень паршиво.
   — Послушайте, а вы... — начал было Дэнни. — О, господи. — И он  умолк
на некоторое время. — У тебя ко мне все?
   — Нет, я... Так в Главной городской больнице, вы сказали?
   — Да, именно так я и сказал, но я еще сказал, что тебе  незачем  сюда
соваться. Тебе там нечего делать. Там и без тебя сидит  сейчас  половина
«быков» участка.
   — Верно, — задумчиво согласился Дэнни. — Господи, и  надо  же,  чтобы
такое случилось именно с ним, правда?
   — Он хороший полицейский, — просто сказал сержант.
   — Да-а, — протянул Дэнни. Он скова помолчал, а потом сказал в трубку:
— Ну, пока.
   — Пока, — сказал в ответ сержант.
   Послушавшись  сержанта,  Дэнни  Джимп  не  появился  в  больнице   до
следующего утра. Он промучился, решая эту проблему всю ночь,  раздумывая
над тем, уместен ли будет его  визит,  не  уверенный  даже  в  том,  что
Карелла вообще узнает его. Но даже и в том случае, если бы Карелла и мог
разговаривать, Дэнни весьма сомневался в том,  что  всем  своим  близким
друзьям  Карелла  предпочел  бы  именно   его.   У   них   были   вполне
установившиеся служебные отношения, но Дэнни отлично сознавал тот  факт,
что осведомители не могут быть отнесены к категории людей,  пользующихся
уважением. И Карелле, скорее всего, просто плевать на его визит.
   Вот так, мучительно решая, как ему поступить, он и  глаз  не  сомкнул
всю ночь. А в субботу он встал с той же проблемой, засевшей как заноза в
его мозгу. Он и сам не мог бы сказать, в чем тут дело, но ему непременно
хотелось во что бы то ни стало повидаться с Кареллой, пока тот еще  жив.
Ему очень хотелось поздороваться с ним, а может, даже и пожать ему руку.
Скорее всего, дело было в том, что наступало  Рождество.  Но  не  важно,
Рождество было тому причиной или что-нибудь там еще, однако Дэнни  выпил
кофе с печеньем, а потом очень старательно оделся в лучший свой  костюм,
надел белую сорочку и долго и тщательно подбирал галстук.  Ему  хотелось
выглядеть как можно приличнее. Он шел в больницу с солидным  визитом,  и
общая несолидность его повседневной жизни как-то вдруг  предстала  перед
ним во всей своей неприглядности. И для него вдруг стало очень важным  —
поехать безотлагательно с визитом к Стиву Карелле и  засвидетельствовать
ему свое почтение. Конечно же, было бы еще важнее,  если  бы  и  Карелла
оценил его поступок по достоинству.
   По дороге к больнице он купил  коробку  пирожных.  Относительно  этих
пирожных  у  него  тоже  возникли  немалые  сомнения.  Ведь  в  больнице
наверняка  будут  полицейские.  Разве  не  говорил  ему  этого  дежурный
сержант? И не будет ли тайный осведомитель с коробкой пирожных  в  руках
выглядеть глупо в их глазах? Он уж решил было выбросить эти пирожные, но
потом все же передумал. Когда человек навещает кого-то там  в  больнице,
он обязательно должен принести  с  собой  что-нибудь,  этим  он  как  бы
говорит больному: «Ты все еще по-прежнему с нами и все у тебя закончится
благополучно». Если  уж  Дэнни  Джимп  решился  войти  в  воспитанный  и
респектабельный мир цивилизованных людей, то он не станет уклоняться  от
выполнения всех правил, установленных там.
   В этот субботний день двадцать третьего декабря небо  над  больничным
садом  было  серым  и  мрачным.  «Похоже,  что  скоро  пойдет  снег»,  —
подумалось Дэнни, и ему сразу же пришло  на  ум,  что  не  один  он,  а,
пожалуй, тысячи людей мечтают о том, чтобы  Рождество  обязательно  было
снежным. С чувством необъяснимой  грусти  он  толкнул  вертящуюся  дверь
больницы и вошел в  просторный  холл.  На  противоположной  стене  висел
огромный, сплетенный из хвои, рождественский  венок,  но  больше  ничего
радостного в стенах больницы не было. Девушка в белом халате, что сидела
за служебным столиком, красила ногти. У стены напротив нее сидел старик,
держа шляпу в руках. Он все время испуганно поглядывал на видневшуюся  в
конце коридора дверь с надписью «Срочная медицинская помощь».
   Дэнни тоже снял шляпу и подошел к столу. Девушка даже  не  глянула  в
его  сторону.  Со  старанием  и  искусством  японского  кукольника   она
продолжала наносить краску на ногти.
   Дэнни откашлялся.
   — Мисс? — сказал он.
   — Да, — сказала девушка, обрабатывая кисточкой ноготь на оттопыренном
указательном пальце, тщательно размазывая на нем лак карминного цвета.
   — Я хотел бы навестить Стива  Кареллу,  —  сказал  Дэнни.  —  Стефена
Кареллу, — тут же поправил он себя.
   — Ваша фамилия, сэр? — спросила девушка.
   — Дэниэл Нельсон, — ответил он.
   Девушка отложила в сторону кисточку. Продолжая держать  оттопыренными
окрашенные пальцы правой руки, она потянулась к отпечатанному  на  листе
какому-то списку. Она взяла его чисто автоматически, не глядя даже в  ту
сторону. Положив перед собой список, она внимательно изучила его.
   — Вашей фамилии нет в списке, сэр, — сказала она.
   — В каком списке? — спросил Дэнни.
   — Состояние мистера Кареллы критическое,  —  сказала  девушка.  —  Мы
допускаем к нему только членов его семьи, а также, учитывая характер его
работы  и  причину  его  пребывания  здесь,  некоторых  сотрудников   из
полицейского управления. Так что вы уж извините, сэр.
   — А с ним все  в  порядке?  —  спросил  Дэнни.  Девушка  окинула  его
равнодушным взглядом.
   — Видите ли, было бы странным, если бы о пациентах, состояние которых
критическое, можно было бы сказать, что с ними все в порядке, —  сказала
она.
   — А когда... а когда станет известно, не улучшается ли его состояние?
— спросил Дэнни.
   — Это трудно сказать, сэр. Он может и выкарабкаться, но этого может и
не произойти. К сожалению, сейчас это от нас не  зависит.  —  А  ничего,
если я подожду здесь?
   — Конечно, сэр, — сказала девушка. — Если хотите, можете посидеть  на
скамейке. Сами понимаете, ждать вам возможно, придется достаточно долго.
   — Я понимаю, — сказал Дэнни. — Благодарю вас.
   И он задумался о том, почему должно обязательно  так  случиться,  что
когда он чуть ли не впервые в жизни поддался  благородным  чувствам,  то
ему неизбежно пришлось столкнуться лицом к лицу с такой заразой, которую
больше интересует цвет ее  ногтей,  чем  жизнь  или  смерть  порядочного
человека. Он молча пожал плечами и,  обвиняя  во  всем  царящие  в  мире
бюрократические порядки, направился к скамейке и  уселся  там  рядом  со
стариком.
   — Девочка у меня порезала себе руку, — сразу же оповестил его старик.
   — Да? — отозвался Дэнни.
   — Она открывала  консервную  банку  и  порезала  себе  руку.  Как  вы
думаете, это опасно? Порез о консервную банку, я хочу сказать?
   — Сомневаюсь, — сказал Дэнни.
   — А я слышал, что это очень опасно. Сейчас ей делают перевязку. Крови
натекло столько, будто свинью закололи. Надеюсь, что никаких  осложнений
не будет.
   — Все будет в порядке, — сказал Дэнни. — Вы не волнуйтесь.
   — Господи, я надеюсь. А вы пришли сюда навестить кого-нибудь?
   — Да, — сказал Дэнни.
   — Наверное, друга?
   — Угу, — сказал Дэнни.
   Он неопределенно пожал плечами и, чтобы хоть как-то убить время, стал
изучать список ингредиентов, отпечатанный на коробке с пирожными, однако
сразу же споткнулся о непонятное слово «лицетин». Интересно, что бы  это
могло быть?
   Вскоре из-за дверей с надписью  «Срочная  медицинская  помощь»  вышла
девочка с забинтованной рукой.
   — Ну как, у тебя все в порядке? — спросил ее дедушка.
   — Да, — сказала девочка. — Мне там дали леденец на палочке.
   И они вместе вышли из холла больницы.
   Оставшись один, Дэнни  Джимп  расположился  на  скамейке  и  принялся
ждать.
   Тедди Карелла сидела в палате своего мужа и пристально вглядывалась в
него. Портьеры на окнах были задернуты, но и в царящем  здесь  полумраке
она прекрасно видела его лицо, полуоткрытый рот и плотно закрытые глаза.
Рядом с кроватью стояла  какая-то  угловатая  стойка,  на  которой  была
закреплена перевернутая вверх дном бутылка  с  плазмой,  трубка  которой
тянулась к руке Кареллы. Он лежал совершенно неподвижно. Натянутое почти
до подбородка одеяло  закрывало  бинты  на  его  груди.  Раны  были  уже
обработаны и перебинтованы, но он успел до этого потерять столько крови,
что просто не верилось, что какая-то там плазма может  восполнить  столь
существенный ущерб. Он лежал бледный и неподвижный, как бы уже несущий в
себе смерть.
   «Нет, — подумала она, — он не умрет.
   Господи, не дай этому человеку умереть, молю тебя».
   Мысли у нее сейчас текли ничем не смущаемым потоком, и  она  даже  не
понимала, что молится в  данный  момент,  потому  что  мысли  у  нее  не
облекались в слова, а были просто мыслями, вполне естественными в данной
ситуации у постели умирающего мужа. И тем не менее она молилась.
   Она вспоминала сейчас, как они впервые встретились, как Карелла в тот
день появился в маленькой конторке, где она тогда работала.  Они  тогда,
помнится, сообщили в полицию  о  том,  что  у  них  произошла  кража  со
взломом. Она помнила все очень хорошо, в деталях — и как он вошел  тогда
в комнату, и какое у него тогда было выражение лица. Он тогда пришел  не
один. С ним был еще один мужчина, тоже детектив, которого потом перевели
в другой участок, но лица того детектива  она  вовсе  не  запомнила.  Ее
интересовало только лицо  Кареллы.  Он  вошел  в  их  конторку  и  сразу
показался ей очень высоким и элегантным. Он держался очень прямо, а одет
был так, что можно было подумать,  будто  он  не  детектив,  а  роскошно
наряженный манекен с витрины очень дорогого магазина. Он показал ей свой
служебный жетон и представился, а она быстро написала на листке, что она
глухонемая, и  приписала,  что  секретарь  вышла,  а  она  работает  тут
машинисткой, но что ее хозяин тут же примет их, сразу же после того, как
она доложит об их приходе. Некоторое удивление отразилось на его лице. А
когда она поднялась со своего места  и  направилась  к  кабинету  своего
шефа, то чувствовала, что он провожает ее взглядом.
   Она совсем не удивилась, когда он предложил  ей  встретиться.  В  его
глазах она сразу уловила интерес к себе и поэтому  ничуть  не  удивилась
тому, что он пригласил ее. Скорее она была удивлена именно тем,  что  он
вообще проявил к ней интерес. Она, конечно,  понимала,  что  могут  бы