,  вы  не  собирались
продавать их, Ленни?
   — Нет, нет, что вы. Мы с Мартой просто хотели  немного  повеселиться.
Перед тем, как забраться в койку, мы выкурили несколько косяков.
   — Это ерунда.
   — Что же тогда серьезно? — изумленно переспросил Кронин.
   — Парень.
   — Какой парень? — не понял мистер Кронин.
   — Сын Марты, Ричард. Так его, кажется, зовут?
   — Откуда мне знать, как его зовут? Я с ним ни разу не встречался.
   — Вы с ним  не  встречались?  —  удивился  Карелла.  —  Когда  же  вы
познакомились с Мартой?
   — Вчера вечером в баре, в забегаловке под названием  "Шорт  Снортер".
Знаете? Ею заведуют два парня, которые побывали в Китае, Бирме, Индии.
   — Вы встретились с миссис Ливингстон только вчера вечером?
   — Да.
   — Но она же сказала, что любит вас, — изумился Стив Карелла.
   — Ну и что? У нас любовь с первого взгляда.
   — И вы не встречались с ее сыном?
   — Никогда.
   — Летаете, Ленни?
   — Летаю? Вы опять о марихуане?
   — Нет, я о самолетах, — объяснил Стив Карелла.
   — Никогда. Боюсь разбиться.
   — Давно носите черное, Ленни?
   — Черное? О чем вы? — не понял Леонард Кронин.
   — О вашей одежде. Брюки, галстук, плащ, зонтик. Черные.
   — Я купил их для похорон, — ответил Кронин.
   — Чьих?
   — Моего друга. Мы занимались крэпом.
   — Ленни, вы занимались  еще  и  крэпом?  Однако  довольно  энергичный
коротышка!
   — Ничего нелегального. Мы никогда не играли на деньги.
   — Ваш друг умер недавно?
   — Да, всего несколько дней назад. Я купил все черное для  похорон  из
уважения. Если хотите, можете  проверить.  Могу  рассказать,  где  я  их
купил.
   — Мы оценим это, Ленни, по достоинству. В среду они у вас уже были? —
Среда? Дайте-ка подумать. Сегодня у нас что?
   — Суббота.
   —  Точно,  суббота.  Нет,  я  купил  эту  одежду  в  четверг.  Можете
проверить. В магазине наверняка имеются записи.
   — А у вас, Ленни?
   — Что у меня?
   — У вас в полиции тоже есть записи?
   — Ну, маленькие.
   — Какие маленькие?
   — Я когда-то совершил  небольшое  ограбление.  Ничего  серьезного,  —
заверил Кронин.
   — Вы можете еще раз сесть, —  намекнул  Стив  Карелла.  —  Но  ничего
серьезного.
   В комнате допросов лейтенант Берне беседовал с миссис Ливингстон.
   — А вы довольно откровенная женщина,  миссис  Ливингстон,  —  заметил
Берне.
   — Мне не нравится, когда меня вытаскивают из моей же постели.
   — Вас не смутило, что вы вышли на улицу в одной комбинации?
   — Нет, я слежу за своим телом. У меня хорошая  фигура,  —  парировала
Марта Ливингстон.
   — Что вы хотели скрыть с  мистером  Кронином,  миссис  Ливингстон?  —
спросил лейтенант Берне.
   — Ничего. Мы любим друг друга. Я готова об этом кричать где угодно.
   — Почему он хотел уйти?
   — Он не хотел уйти. Он уже рассказывал вашим полицейским.  Он  просто
хотел посмотреть, не кончился ли дождь, — объяснила миссис Ливингстон.
   — И для этого он попытался вылезти на пожарную лестницу?
   —Да.
   — Вы понимаете, миссис Ливингстон, что вашего сына сейчас, может, нет
в живых?
   — Плевать я хотела на него. Слишком много чести этой дряни.  Для  тех
типов, с которыми он водился, по крайней мере, было бы лучше, если бы он
был мертв. Я вырастила не сына, а никчемного оболтуса.
   — А с кем же он водился? — спросил Берне.
   — Ричард попал в уличную банду, как часто случается в  этом  паршивом
городишке. Стараешься вырастить хорошего сына,  и  что?  Пожалуйста,  не
заводите меня.
   — Раньше вас сын предупреждал, когда уходил из дома?
   — Нет. Я уже все рассказывала детективу, когда делала на  него,  пока
платят из фонда помощи. Вот так-то!
   — Вы сказали полицейским, что ваш муж мертв. Это правда?
   — Его нет.
   — Когда он умер?
   — Три года назад.
   — Он умер или ушел?
   — Разве это не одно и то же?
   — Не совсем.
   — Он ушел из дома.
   В комнате неожиданно воцарилась тишина.
   — Три года назад?
   — Да, три года назад, когда Дики как раз исполнилось шестнадцать.  Он
собрался и ушел. Не думайте, что легко вырастить сына одной. А теперь  и
этот ушел. Мужики — дрянь, все подлецы! Они все хотят одного и того  же.
От вас всех, мужчин, воняет, от каждого.
   — Как по-вашему, ваш сын мог убежать со своими друзьями?
   — Я не знаю, что сделал этот  маленький  негодяй.  Мне  наплевать  на
него. После того, как его папаша смылся, я его вырастила сама. А  он  со
мной поступил так же, как его отец, — убежал, бросил работу и смылся. Он
такой же, как все вы. От него тоже  несло.  Нельзя  доверять  ни  одному
живому мужчине. Где бы он ни был, надеюсь, он сдох. Как было бы  хорошо,
если бы этот маленький подонок сдох...
   Неожиданно Марта Ливингстон заплакала.
   Женщина сорока пяти лет со смешными огненно-рыжими волосами,  высокой
грудью, в одной комбинации тихо сидела на стуле с жесткой спинкой. По ее
лицу неслышно текли слезы. Марта закусила нижнюю губу.
   — От меня все убегают. — Она напряженно замерла, борясь  со  слезами,
которые стекали по щекам и шее и пачкали шелковую комбинацию.
   — Я принесу вам что-нибудь из одежды, миссис Ливингстон,
   — предложил Бернс.
   — Ничего не нужно. Мне плевать, что меня увидят. Мне нечего скрывать.
Пусть все смотрят. Пальто ничего не спрячет,
   — заявила Марта Ливингстон.
   Лейтенант Берне тихо вышел из комнаты, а  Марта  Ливингстон  осталась
плакать на стуле с жесткой спинкой.
   В квартире Марты Ливингстон  обнаружили  ровно  34  унции  марихуаны.
Очевидно, что Леонард Кронин не принадлежал к числу хороших математиков.
Также очевидно, что он очутился чуть в более затруднительном  положении,
чем думал. Если бы на квартире находились одна-две унции травки, как  он
утверждал, его бы просто  могли  обвинить  в  хранении  наркотиков,  что
грозило сроком от двух до десяти лет тюрьмы. Но 34  унции  далеко  не  2
унции. Считается, что обладание 16 и более унциями наркотиков  (исключая
морфий, героин и кокаин) подразумевает намерение торговать ими.  А  срок
за это — 10 лет и уже без всяких поблажек.
   У Леонарда были еще кое-какие основания для беспокойства. По  его  же
словам, они  с  Мартой  Ливингстон  выкурили  перед  постелью  несколько
косяков, а в  параграфе  2010  "Уголовного  кодекса"  черным  по  белому
написано:  "Совершение  полового  акта  не  со  своей  женой,  если  она
находилась под действием наркотиков, карается лишением свободы  на  срок
до двадцати лет".
   Если к этому добавить обвинение в незаконном  ношении  огнестрельного
оружия и крэп и даже  забыть  элементарный  адюльтер,  который  карается
лишением свободы на срок до  шести  месяцев  или  максимальный  штраф  в
двести пятьдесят баков, то можно понять, что Леонард Кронин  станет  еще
более занятым, чем раньше.
   Что  касается  Марты  Ливингстон,  то  лучше   бы   она   отправилась
исследовать дебри Африки. Даже если согласиться с миссис Ливингстон, что
все мужчины — подонки, на этот раз она, конечно, влипла. Кому бы они  ни
принадлежали, в ее берлоге нашли наркотики. Леди, полюбившая  с  первого
взгляда такого энергичного парня, едва ли  может  надеяться  остаться  в
стороне.
   Что бы, однако,  ни  грозило  незадачливым  любовникам,  обвинение  в
убийстве с отягчающими обстоятельствами к этим обвинениям не относилось.
Проверка в магазине одежды, который назвал Леонард Кронин, показала, что
он действительно купил свой похоронный наряд в четверг. После дальнейшей
проверки его гардероба выяснилось, что мистер  Кронин  больше  не  имеет
ничего черного. Никакой черной одежды не нашли и у миссис Ливингстон.
   Глава 8
   В воскресенье утром, перед  тем  как  идти  на  работу,  Коттон  Хоуз
отправился под дождем в церковь.
   Когда он вышел из церкви, дождь не прекратился. Хоуз чувствовал  себя
так же, как и перед посещением храма. Он не  знал,  почему  надеялся  на
чудо. Он никогда не испытывал того религиозного рвения, которым  обладал
его отец. Тем не менее каждое воскресенье при любой погоде  Коттон  Хоуз
отправлялся в храм Божий. Каждое воскресенье  он  выслушивал  проповедь,
распевал псалмы и чего-то ждал. Коттон  даже  не  знал,  чего  он  ждет.
Наверное, он надеялся, что разверзнутся небеса  и  появится  лик  Божий.
"Скорее  всего,  —  думал  он,  —  я  хочу  увидеть   проблеск   чего-то
фантастического, отличающегося от того, что окружает меня каждый день".
   О полиции  можно  сказать  очень  много  —  и  плохого,  и  хорошего.
Несомненно,  однако,  что  благодаря  своей  работе  полицейские   живут
полнокровной реальной жизнью, такой же реальной, как  хлеб,  который  мы
едим. Копам приходится иметь дело с  голыми  человеческими  инстинктами,
очищенными от позолоты и мишуры балаганной цивилизации двадцатого века.
   Идя на работу под дождем в это воскресное утро,  Коттон  Хоуз  думал,
как странно, что люди тратят большую часть  времени,  разделяя  фантазии
других. В распоряжении каждого живущего на земле маньяка имеются  тысячи
способов побега от реальности — книги, журналы,  кино,  театры,  короче,
все то, что заменяет реальность нашего повседневного  мира  на  фантазии
мира нереального.
   "Наверное, фараон не должен так думать, — мелькнула у него  мысль,  —
потому что он сам является действующим лицом детективных историй,  одним
из тех способов побега  от  реальности".  Загвоздка  заключается  в  том
(возразил сам себе Хоуз), что героем  детективов  служат  фантастические
полицейские, а он реальный коп, самый обычный  человек.  "Как  глупо,  —
думал Коттон Хоуз, — что самые уважаемые в этом  реальном  мире  люди  —
художники, режиссеры, писатели, актеры, все те, чьей единственной  целью
является развлечение остального человечества. Создается впечатление, что
действительно живет только крошечная часть людей. Но и  эти  люди  живут
по-настоящему только до тех пор, пока играют отведенные им роли  в  мире
фантазии.  Остальное  же  человечество  наблюдает  за  игрой.  Остальное
человечество — простые зрители. Было бы не так  печально,  если  бы  эти
зрители  наблюдали  за  реальной  жизнью,  а  не  за  ее  инсценировкой,
отдаляясь таким образом от реальной жизни еще дальше".
   "Даже самые обычные разговоры, — думал детектив Хоуз, — имеют  больше
общего с миром вымышленным, чем с миром реальным. "Видели вчера  вечером
Джека Паара?", "Читали "Доктора Живаго"?", "Драгнет" понравился?",  "Как
вам  рецензия  на  "Сладкоголосую  птицу  юности"?"  Говорят,   говорят,
говорят, но почти все разговоры имеют  основой  вымышленный,  нереальный
мир.
   Телевидение  пошло  еще  дальше.  Все  больше  людей  на  телеэкранах
занимаются разговорами обо всем.  Таким  способом  с  плеч  телезрителей
сняли бремя говорить о выдуманном мире. Сейчас за них это делают  другие
люди".
   А где-то вдали, в центре этого  трижды  удаленного  от  повседневного
мира существования, находится реальность. Для него, Коттона Хоуза,  этой
реальностью является отсеченная кисть.
   Интересно, черт возьми, что бы он сделал  с  этой  кистью  в  "Пустом
городе"?
   Он не знал этого. Он только знал, что каждое воскресенье он  ходит  в
церковь в ожидании какого-то чуда.
   В это воскресенье Коттон Хоуз вышел из церкви с тем  же  чувством,  с
каким вошел в нее. Он шел по мокрому блестящему  тротуару  вдоль  ограды
парка, расположенного рядом с участком. Синие шары над дверью повернули,
чтобы защитить от дождя. В сером свете слабо мерцали  цифры  "87".  Хоуз
посмотрел на  мокрый  каменный  фасад  здания,  взобрался  по  невысоким
ступенькам и вошел. В комнате дежурного за столом сидел Дейв Мерчисон  и
читал киножурнал.
   Коттон Хоуз поднялся по  металлическим  ступенькам  на  второй  этаж,
следуя стрелке с надписью "Сыскной отдел", прошел  по  длинному  темному
коридору и вошел в комнату детективов. Швырнул шляпу на вешалку, стоящую
в углу, и направился к своему столу.  Стояла  необычная  тишина.  Коттон
Хоуз  почувствовал  себя   почти   как   в   церкви.   Фрэнк   Эрнандес,
пуэрториканец, который родился и  вырос  на  территории  87-го  участка,
посмотрел на Хоуза и поздоровался:
   — Привет, Коттон.
   — Хэллоу, Фрэнки. Стив пришел?
   — Он звонил минут десять назад и  просил  тебе  передать,  что  сразу
поедет в порт к капитану "Фаррена".
   — О'кей. Что-нибудь еще?
   — Получили заключение Гроссмана о ноже для мяса.
   — Какой еще нож?.. Ах да, жена Андровича. Ну и как? — поинтересовался
Хоуз.
   — Отрицательно. Ничего, кроме вчерашнего ростбифа.
   — А где все? — удивился Хоуз.
   — Вчера ночью ограбили  гастроном  на  Калвере.  Энди  и  Мейер  там.
Лейтенант звонил и сказал, что задержится. У его жены температура, и  он
ждет доктора, — объяснил Фрэнк Эрнандес.
   — Разве у Клинга сегодня выходной?
   — Он поменялся с Кареллой, — покачал головой Фрэнки.
   — Кто сегодня на телефоне? — спросил Коттон Хоуз.
   — Я.
   — Да, Фрэнки, что-то сегодня здесь необычно тихо, — повторил Хоуз.  —
Мисколо у себя? Я бы выпил чаю.
   — Только что был здесь. Кажется, он болтает с капитаном.
   — В такие дни... — начал Коттон Хоуз, но  не  закончил  фразу.  После
небольшой паузы он добавил:  —  Фрэнки,  у  тебя  никогда  не  возникало
ощущение, что жизнь нереальна?
   Наверное, он задал вопрос не  тому  человеку.  Для  Фрэнки  Эрнандеса
жизнь была очень реальна. Понимаете,  Эрнандес  взвалил  на  себя  почти
"невыполнимую" задачу — доказать всему  миру,  что  пуэрториканцы  могут
быть тоже неплохими парнями в этой маленькой драме,  которая  называется
жизнью.  Он  не  знал,  что   несет   ответственность   за   тот   образ
пуэрториканцев, который сложился в Америке. Он  только  знал,  что  этот
образ искажен. Лично  у  Фрэнка  Эрнандеса  никогда  даже  не  возникало
желания кого-нибудь избить, пырнуть ножом или даже затянуться  сигаретой
с марихуаной. Он вырос на территории  87-го  участка,  в  районе,  может
быть, самых ужасных в мире трущоб. Но Фрэнки ни разу в жизни  ничего  не
украл — даже почтовой марки. Он ни разу не бросил даже искоса взгляд  на
проституток,  разгуливающих  на  Ля  Виа  де  Путас.  Он  был  настоящим
католиком, чей  отец  в  поте  лица  своего  добывал  хлеб  насущный.  А
единственной заботой матери являлось желание дать  своим  четырем  детям
приличное воспитание. Когда Эрнандес решил  стать  копом,  мать  и  отец
искренне одобрили его выбор. Он начал с патрульного в 22 года, прослужив
четыре года в морской  пехоте  и  отличившись  в  аду  на  Иво-Джиме.  В
кондитерском магазинчике Эрнандеса-старшего, на зеркале за стойкой рядом
с  эмблемой  "кока-колы",  висела  фотография  Фрэнки  в  полном  боевом
сняряжении.  Отец  Фрэнки  рассказывал  каждому  покупателю,   что   это
фотография его сына, который сейчас работает детективом в полиции.
   Нелегко было Эрнандесу  стать  детективом.  Во-первых,  он  обнаружил
немало  расовых  предрассудков  в  самой  полиции,  несмотря  на  законы
братства,  царившие  среди  полицейских.  К  этому  добавилось  довольно
необычное отношение со стороны части жителей района. Они считали  Фрэнка
своим и надеялись, что он будет вести себя не как страж закона, когда  у
них с этим законом возникнут неприятности. К  своему  несчастью,  Фрэнки
Эрнандес не мог вести себя по-другому. Ведь он поклялся. Сейчас он носил
форму, и у него была работа, которую он должен делать.
   И еще для Фрэнки Эрнандеса существовало Дело.
   Фрэнки должен был доказать соседям, полиции, городу  и,  может  быть,
всему свету, что пуэрториканцы тоже люди. Коллеги, вроде  Энди  Паркера,
иногда усложнили Дело. Он и до Энди встречал таких людей. Эрнандес  даже
думал, что если он станет шефом детективов всего города или  полицейским
комиссаром, то и тогда его будут окружать Энди Паркеры,  всегда  готовые
напомнить, что он пуэрториканец.
   Так что для Фрэнка Эрнандеса жизнь всегда была реальной,  порой  даже
чересчур реальной.
   — Нет, у меня никогда не возникало такого чувства, —  ответил  Фрэнки
Эрнандес.
   — Наверное, это все из-за дождя, — зевнул Коттон Хоуз.
   Корабль "Фаррен" назвали в честь знаменитого и почтенного джентльмена
из Уайт Плейнс, которого звали Джеком Фарреном.  Однако,  в  отличие  от
Джека Фаррена, доброго, дружелюбного и  симпатичного  человека,  который
всегда  имел  при  себе  чистый  носовой   платок,   его   тезка-корабль
представлял из себя ржавую, старую, некрасивую и грязную посудину.
   Капитан был под стать своему кораблю.
   Этот здоровяк с трехдневной щетиной во время всего разговора  ковырял
в зубах замусоленной щепкой от спичечного коробка, постоянно втягивая  с
шумом воздух через зубы, чтобы облегчить себе  задачу.  Капитан  и  Стив
Карелла сидели в капитанской каюте, напоминающей гроб, в которой  воняло
потом и ржавчиной. Капитан постоянно цыкал зубом и тыкал в рот щепкой. В
единственный иллюминатор стучал дождь. В каюте стоял не  очень  приятный
запах жилья, плохой еды и отходов человеческого тела.
   — Что вы можете сказать о Карле Андровиче? — спросил Карелла.
   — А что вы хотите знать? — ответил  моряк  вопросом  на  вопрос.  Его
звали Кисовский. Разговаривал капитан Кисовский, как медведь, а двигался
с грацией танка.
   — Он долго плавал с вами?
   — Два-три года, — пожал плечами Кисовский. — У него неприятности? Что
он натворил?
   — Нам ничего не известно. Он хороший матрос?
   — Такой же, как и большинство  других.  Сейчас  матросы  не  те,  что
раньше. Вот в пору моей юности были матросы. — И он  с  шумом  втянул  в
себя воздух.
   — Корабли тогда были из дерева, а люди — из железа, — сказал Карелла.
   — Что? Ах, да, — Кисовский попытался улыбнуться,  но  вышла  какая-то
гримаса. — Я не настолько стар, дружище. Во времена моего  детства  были
настоящие матросы, а не  эти  битники,  которые  только  и  делают,  что
занимаются своим... этим, как его?.. дзеном. Да, раньше  были  настоящие
мужчины.
   — Значит, Андрович не был хорошим моряком?
   — Он был таким же, как все, до тех пор, пока не  покинул  корабль,  —
ответил капитан Кисовский. — В ту самую минуту, когда он  не  явился  на
"Фаррен", он стал плохим моряком. Я здорово поработал в то плавание — не
хватало одного матроса. Пришлось  погонять  команду.  Корабль  похож  на
маленький город, дружище. В городе есть парни,  которые  метут  улицы  и
водят поезда и трамваи, включают ночные фонари и работают в  ресторанах,
то есть делают то, что и является городом. Понимаете?  О'кей.  Допустим,
исчез парень, который зажигает фонари. Вы ничего не  видите  ночью,  так
ведь? Ушел человек из ресторана, и никто не может поесть. Все будет  или
так, или вы должны найти им какую-то замену. А  это  значит,  что  нужно
отрывать человека от другой работы. Так что, как ни крутись,  все  равно
будет плохо. То же самое случилось и с Андровичем, хотя он был и дрянным
матросом.
   — Как это?
   — Где бы мы ни останавливались, Андрович  возвращался  на  корабль  в
стельку пьяный. И везде у него были дамы! Удивительно, как это он ничего
не подхватил. Ведь он бегал за бабами, как  кобель.  Кроме  удовольствий
ему в этой жизни ничего не требовалось.
   — В каждом порту по девочке? — уточнил Стив Карелла.
   — Ага, и пил, как свинья. Я ему говорил: "Тебя же ждет  дома  молодая
жена, а ты, наверное, хочешь привезти ей в подарок какую-нибудь  заразу.
Ты этого хочешь?" — спрашивал я его. А он в ответ только смеялся. Ха-ха,
большой шутник. Вся жизнь большая шутка. Он смылся с корабля. Разве  это
моряк? — возмущенно спросил капитан.
   — Здесь у него тоже была девочка, капитан Кисовский?
   — Бросьте этого "капитана", — попросил Кисовский.  —  Называйте  меня
Арти, о'кей? А я буду звать вас Джорджем или как вас там зовут?
   — Я - Стив.
   — О'кей, Стив. Хорошее имя. У меня брата  зовут  Стивом.  Силен,  как
бык. Может поднять грузовик.
   — Арти, в нашем городе у него тоже была девочка?
   Кисовский цыкнул зубом, сунул щепку подальше в рот и задумался. Затем
он сплюнул на пол, пожал плечами и ответил:
   — Не знаю.
   — А кто знает?
   — Может, кто