нал, так  это  то,  что  происходящее  ему  ужасно
нравилось. Он даже чуть было не спросил у девушки, нравится ли ей здесь.
Он даже пожалел о том, что у него  нет  с  собой  пакетика  с  земляными
орехами.
   — И тогда я спустился на улицу, — сказал Хамлинг. — У него  ведь  нет
телефона в квартире. Вот я и пошел к автомату и позвонил Соне. Она...
   — А где была в то время Соня?
   • — Здесь. Я должен был с ней встретиться в  семь  часов,  а  к  тому
времени было уже, наверное, восемь. У нее есть ключ  от  этой  квартиры,
поэтому я знал, что она сюда придет.
   — И она была здесь?
   — Да, конечно. И я предложил ей встретиться  в  центре.  Она  сказала
тогда, что не очень  хорошо  знает  этот  район,  поэтому  мне  пришлось
объяснить ей, на какой поезд метро сесть, и встретил ее у станции.
   — В котором часу это было? — Она подъехала сюда примерно  в  половине
девятого. Как ты считаешь,  Соня,  тогда  уже  была  половина  девятого?
Девушка молча кивнула.
   — И потом вы вернулись к нему на квартиру?
   — Да, — сказал Хамлинг, — и это было первой нашей ошибкой.
   — Почему?
   — Когда мы открыли  дверь,  он  уже  был  раздет  догола.  Сначала  я
подумал... черт побери, я вообще просто не знал, что и думать. А потом я
понял, что он накололся  чем-то.  Я  понял,  что  он  употребляет  очень
сильные наркотики. Тут я попытался выяснить, что он себе вколол,  потому
что, сами понимаете, наркотики бывают разные — есть хорошие,  а  есть  и
очень опасные. Если кто ему подсунул смесь наркотика со  стрихнином  или
мышьяком, то тут нужна срочная помощь. Но он  ничего  не  соображал,  не
знал, что он себе вкалывал, вообще не  понимал,  где  он  находится.  Он
просто носился по комнате с голой задницей и орал будто он умеет летать.
Соню он перепугал до смерти, правда, дорогая?
   Девушка молча кивнула.
   — И когда же он выпрыгнул в окно? — спросил Уиллис.
   — Точно не могу сказать, но мы пробыли  там  уже  минут  двадцать.  Я
пытался как-то уговорить его, ну, знаете, успокоить как-то, а  потом  он
вдруг вскакивает и бросается к окну. Я попытался схватить его,  но  было
уже поздно. Окно-то ведь было закрыто, понимаете? А он бросился  рыбкой,
так что головой выставил все стекло. О, господи! Я еще посмотрел вниз  и
увидел, что он лежит там как... — и Хамлинг сокрушенно покачал головой.
   — И что же вы тогда сделали?
   — Я прихватил Соню в охапку и мы смылись. Мне не  хотелось  оказаться
замешанным в эту историю. Если у тебя длинные  волосы,  то  тебе  готовы
пришить что угодно.
   — Ну, что ж, как я понимаю, дело это и выеденного яйца  не  стоит,  —
сказал Уиллис и захлопнул свой блокнот. — А ты как считаешь, Дик?
   — Да, и выеденного яйца не стоит, — подтвердил Дженеро, кивая.
   Ожидание необычайной развязки прошло, и он начал  подумывать  о  том,
что он ошибся в Уиллисе. Неужели столь опытный  его  коллега  весь  этот
день  только  и  занимался  тем,   что   собирал   подтверждение   факту
самоубийства? Он испытывал чувство явного разочарования.
   — Всего только один последний вопрос, — сказал Уиллис, — и, я  думаю,
мы сможем, наконец, избавить вас  от  своего  присутствия.  И  разрешите
прежде всего поблагодарить вас за оказанное нам содействие. Люди  просто
и не представляют себе, сколько  мороки  доставляют  они  другим,  когда
решают покончить с собой.
   — Да, представляю себе, — сказал Хамлинг.
   — Ведь мы вынуждены рассматривать самоубийства в точности так же, как
и настоящие убийства, с канцелярской точки зрения,  естественно.  Можете
себе представить — те же самые формы для заполнения, те же инстанции, те
же люди. Это же огромная работа.
   — Это понятно, — сказал Хамлинг.
   — Так что еще раз огромное спасибо, — сказал Уиллис  и  направился  к
двери. — Пошли, Дик.
   — Ага, — сказал Дженеро и кивнул. — Большое спасибо, —  сказал  он  в
сторону Хамлинг.
   — Рад был вам помочь, — сказал Хамлинг. — Если бы ожидал встретить  у
вас таких порядочных людей, то я ни за что не смылся бы оттуда.  Честное
слово.
   — Да, кстати, еще этот самый последний вопрос, — сказал  Уиллис,  как
бы припомнив что-то такое, что постоянно вылетало у него  из  памяти.  —
Мисс Соболев...
   Взгляд Хамлинг настороженно метнулся в сторону девушки.
   — Мисс Соболев, вы свою блузку сняли до или  после  того,  как  Скотт
выпрыгнул из окна?
   — Я не помню, — сказала девушка.
   — Я так понимаю, что это было до прыжка, — сказал Уиллис.  —  Потому,
что после того, как он выпрыгнул, вы сразу же ушли.
   — Да, наверное это было до того, — сказала Соня.
   — Мисс Соболев... а зачем вы сняли свою блузку?
   — Ну, честно говоря, я... я не  знаю,  зачем.  Просто...  Просто  мне
почему-то захотелось ее снять, я так думаю. — Я думаю, что она сняла  ее
потому...
   — Погодите, пусть она  сама  ответит,  о'кей?  Чтобы  мы  смогли  все
расставить по своим местам и уйти  со  спокойной  совестью,  о'кей?  Так
почему вы ее сняли, мисс Соболев?
   — Ну, наверное, потому... наверное, потому, что там в  квартире  было
жарко.
   — И поэтому вы сняли свою блузку?
   — Да.
   — До этого вы ни разу не встречали Скотта, но вы сняли свою блузку...
— Так там же было так жарко.
   — Он был в состоянии сильного наркотического  опьянения  и  бегал  по
комнате, выкрикивая всякую чушь, и тут вы решили снять блузку?
   — Да.
   — М-м-м, — промычал с сомнением Уиллис. — А знаете, что  я  обо  всем
этом думаю, мистер Хамлинг?
   — Что же? — спросил Хамлинг и глянул на девушку. Дженеро  смотрел  на
них обоих, а потом перевел взгляд на Уиллиса.  Он  не  мог  понять,  что
происходит, но был взволнован до предела.
   — Я думаю, что вы покрываете девушку, — сказал Уиллис.
   — Да-а? — протянул в полном изумлении Хамлинг.
   — Вот именно. Я думаю так: они там трахались  на  полную  катушку,  а
потом между ними что-то произошло, и тут девушка толкнула Скотта, и  тот
вылетел в окно. Вот как, мне кажется,  развивались  события.  —  Девушка
сидела с широко открытым ртом. Уиллис обернулся к ней и покачал головой.
— Придется нам забрать вас с собой, мисс Соболев.
   — Как... как это понять? — спросила она.
   — В участок, — сказал Уиллис. — Мистер Хамлинг, вы нам пока не нужны,
но районный прокурор, по всей вероятности, захочет задать вам  кое-какие
вопросы после того, как мы начнем следствие в  отношении  мисс  Соболев.
Поэтому вы, уж пожалуйста,  не  покидайте  города,  не  поставив  нас  в
известность относительно...
   — Эй, погодите-ка минутку, — сказала девушка.
   — Вы что, хотите взять с собой пальто? Так я не  возражаю,  —  сказал
Уиллис.
   — Послушайте, я  никого  не  выталкивала  в  это  проклятое  окно!  —
выкрикнула девушка, неожиданно подскочив с места  и  упершись  руками  в
бедра.
   — Скотт был совершенно голый, вы были  без  блузки,  так  о  чем  тут
речь?..
   — Это вообще была его идея! — выкрикнула Соня, указывая на Хамлинг.
   — Спокойно, Соня, — предупредил ее Хамлинг.
   — Это была его идея — всем раздеться, а сам  он  тем  временем  хотел
добраться до этого проклятого...
   — До чего? — резко спросил Уиллис.
   — До этого проклятого пояса с деньгами!  Хамлинг  бросился  к  двери.
Дженеро следил за ним, совершенно оцепенев. Уиллис  находился  прямо  на
пути Хамлинга, оказавшись между ним и дверью. Хамлинг был на голову выше
Уиллиса и сантиметров на тридцать шире в  плечах,  поэтому  Дженеро  был
уверен, что этот парень просто сметет Уиллиса со своего пути. В какой-то
мере, ему даже хотелось этого, потому что ему  ужасно  хотелось  узнать,
что будет дальше. Хамлинг рванул к двери с неудержимостью локомотива,  и
Дженеро казалось, что он не только сметет его коллегу со своего пути, но
и вытолкнет его за дверь, протащит по коридору и лестнице, а  потом  еще
будет тащить по улице хоть до самого Китая. Будь он на месте Уиллиса, он
бы обязательно отскочил в сторону, потому что человек не может  быть  не
искалечен мчащимся  локомотивом.  Однако,  вместо  того  чтобы  сойти  с
дороги, Уиллис бросился навстречу Хамлингу, а потом внезапно  припал  на
правое  колено.  Прием,  который  применил  Уиллис,  был  молниеносен  и
сработал великолепно. Поднырнув под Хамлинга, он ухватил  его  за  левое
колено и, рванув ногу противника вперед и  вверх,  разгибаясь,  вдобавок
резко толкнул правым плечом назад. Результат получился  примерно  такой,
какой  получается  в  американском  футболе,   когда   двое   защитников
одновременно толкают  нападающего  в  верхнюю  часть  туловища  в  одном
направлении, а ноги  подсекают  в  другом.  Хамлинг  вертанул  сальто  и
грохнулся головой об пол.
   Дженеро только недоуменно хлопал глазами.
   Уиллис сразу оказался над  распростертым  на  полу  Хамлингом,  держа
револьвер в одной руке и наручники — в другой. Он защелкнул наручники на
одном запястье Хамлинга, рванул их на себя, заставляя того подняться  на
ноги, повернул лицом к стене, завел вторую руку за спину и защелкнул  на
ней второй браслет.
   Только теперь Дженеро сообразил, что все это время он не дышал.
   Дэнн Джимп был тайным осведомителем, который говорил всем и  каждому,
что  он  вор-взломщик.  И  это  можно  было  как-то  оправдать,   Владея
профессией, которая требует доступа к сплетням подпольного мира,  просто
необходимо, чтобы люди этого круга считали тебя своим парнем.
   Честно говоря, никаким вором Дэнни никогда не был, хотя в свое  время
и был задержан и даже осужден  именно  за  кражу  со  взломом  в  городе
Лос-Анджелес, штат Калифорния. Произошло это в тысяча девятьсот тридцать
восьмом году. Дела со здоровьем у него уже и тогда обстояли неважно и он
отправился на Запад, чтобы избавиться наконец  от  вечных  бронхитов.  В
баре на Ла-Бреа он встретился с веселым и компанейским собутыльником,  а
потом этот парень попросил Дэнни подбросить его до дома, где он  возьмет
денег, чтобы потом продолжить веселую ночь. Они вдвоем  поехали  к  дому
нового знакомого Дэнни, расположенному где-то на Ла-Синега. Оба вошли  в
дом через заднюю дверь. Парень попросил Дэнни подождать на кухне, а  сам
пошел в комнату и вскоре вернулся оттуда.  Он  взял  с  собой  несколько
сотен долларов наличными, не говоря уже об  ожерелье  из  бриллиантов  с
рубинами,  стоимостью  в  четыре  тысячи  семьсот  долларов.   Но,   как
выяснилось, не только Дэнни дожидался выхода  веселого  собутыльника  из
спальни. Оказывается,  поджидали  их  также  сотрудники  полиции  города
Лос-Анджелес. Честно говоря, Дэнни узнал о стоимости ожерелья именно  от
работников полиции. Всю эту историю Дэнни потом  честно  изложил  судье.
При этом он ссылался на том, что в детстве он переболел полиомиелитом, в
результате чего стал практически калекой, высказывая вполне обоснованное
предположение, что тюрьма отнюдь не будет способствовать  улучшению  его
здоровья. Судья очень любезно выслушал все его доводы и объяснения и, по
всей вероятности, учел их, влепив Дэнни и его веселому  собутыльнику  по
пять лет минимальной отсидки и еще пять — в  зависимости  от  поведения.
Больше Дэнни так и не пришлось поговорить со своим  собутыльником,  хотя
они сидели в тюрьме в одном и том же корпусе.  Парень  этот  вскоре  был
убит чернокожим преступником, гомосексуалистом, который нанес ему удар в
горло обеденным ножом, специально заточенным для этой  цели  до  остроты
бритвы. Черного гомосексуалиста судили за убийство, приговорили к смерти
и привели приговор в исполнение. Дэнни  отсидел  свой  срок,  предаваясь
размышлениям относительно причуд юриспруденции,  и  вышел,  наконец,  из
тюрьмы,  получив  единственную   квалификацию,   которая   могла   потом
пригодиться в его дальнейшей карьере — он  стал  бывшим  заключенным.  А
если не верить бывшему заключенному, то кому же тогда верить, скажите на
милость? Таково, по крайней мере, бытующее  в  сферах  подпольного  мира
убеждение, благодаря которому Дэнни Джимпу  удавалось  получать  отрывки
довольно достоверной информации,  которые  он  с  завидным  постоянством
передавал полиции за определенную мзду.  Таким  образом  он  обеспечивал
себе прожиточный минимум и считал этот минимум вполне приемлемым.
   Этим  же  днем  Карл  Капек  позвонил  Дэнни.   Они   встретились   в
Гроувер-Парк без семи пять. День подходил к концу. Они сидели на садовой
скамье и глядели на нянек, которые развозили своих  питомцев  в  детских
колясках по домам, на ребятишек,  заканчивающих  свои  вечные  игры,  на
маленькую девочку, которая шла по дорожке, волоча за  собой  скакалку  и
оглядываясь по сторонам именно  так,  как  это  могут  делать  маленькие
девочки, во взгляде которых уже явно просматривается  вся  женственность
мира.
   — Значит, Белинда, говоришь? — спросил Дэнни.
   — Да. Белинда.
   Дэнни шмыгнул носом. Капек отметил  про  себя,  что  Дэнни  последнее
время выглядит постоянно простуженным. А может, он просто стареет.
   — И ты не знаешь фамилии этой Белинды, я правильно понял?  —  спросил
Дэнни.
   — Именно поэтому я и позвонил тебе, — сказал Капек.
   — Она пиковой масти, говоришь, чернокожая?
   — Ага.
   —  Просто  не  представляю  себе,  —  сказал  Дэнни.  —  Опять   зима
надвигается, ты тоже чувствуешь?
   — Что ж, это неплохо, — сказал Капек.
   — Паршиво, — отозвался Дэнни. — А зачем она тебе понадобилась?
   — Она ограбила военного моряка.
   — Разыгрываешь, — усмехнулся недоверчиво Дэнни.
   — Она была не одна.
   — С нею был мужчина?
   — Ага. Она прикадрилась к морячку в баре на Семнадцатой  и  дала  ему
знак идти вслед за ней. А когда он  пошел,  она  навела  его  на  своего
напарника и они вместе вырубили его.
   — А этот ее напарничек — тоже пиковой масти?
   — Нет, он белый.
   — Белинда, — задумчиво проговорил Дэнни, красивое имя. Я когда-то был
знаком с девушкой  по  имени  Белинда.  Единственной  девушкой,  которая
совсем не обращала внимания на мою ногу, единственная из всех,  каких  я
встречал. Это было еще в Чикаго. Я когда-то жил в Чикаго и  там  у  меня
было  много  знакомых...  Белинда  Колчаковская  Полька.  Красивая   как
картина, белокурые волосы, голубые  глаза,  высокая  грудь.  —  И  Дэнни
жестами рук пояснил детали ее внешности, но потом снова засунул  руки  в
карманы. — Однажды я прямо так и спросил у нее, с  чего  это  вдруг  она
ходит с таким парнем, как я. Я имел  тогда  в  виду  свою  хромую  ногу,
понимаешь? А она и говорит мне: «А с каким  это  таким  парнем,  что  ты
имеешь в виду?» Я тогда посмотрел ей прямо в  глаза  и  говорю:  «Ты  же
знаешь, о чем я говорю, Белинда». А она  мне  говорит:  «Нет,  никак  не
пойму, о чем ты, Дэнни». Тогда я ей прямо и сказал: «Белинда, но я  ведь
хромой». И тогда она улыбнулась и  говорит:  «Разве?».  Мне  никогда  не
забыть этой ее улыбки. Клянусь богом, доживя хоть до ста десяти лет, я и
тогда не забуду, как улыбнулась мне Белинда тогда в Чикаго.  Ей-богу,  в
тот день  я  мог  участвовать  в  забеге  на  милю,  так  я  себя  тогда
чувствовал.  Я  чувствовал,  что  мог  бы  завоевать  даже  эту  чертову
олимпийскую медаль, — он  удивленно  покачал  головой  и  снова  шмыгнул
носом. Рядом с ними разом взлетела целая стайка голубей, заполняя воздух
шумом крыльев. Они промелькнули  на  фоне  неба,  развернулись  и  снова
опустились на землю неподалеку от них у скамьи, на которой сидел  старик
в потертом пальто и бросал на дорожку хлебные крошки.
   — Во всяком случае, это совсем не та Белинда, которая нужна  тебе,  —
сказал Дэнни. Он еще какое-то время молча обдумывал что-то, может  быть,
перебирал в уме прошедшие  события.  Он  посидел  так  немного,  упрятав
голову в воротник и глубоко засунув руки в карманы. — А можешь  ты  хотя
бы описать ее внешность? — прервал он наконец молчание.
   — Единственное, что я о ней знаю, так это, что  она  чернокожая  и  с
хорошей фигурой. В тот вечер она была в красном платье.
   — Да ведь таких в городе наберется по  меньшей  мере  тысячи  две,  —
сказал Дэнни. — А ее напарник?
   — Абсолютно ничего не знаю.
   — Просто великолепно!
   — Ну, и что ты думаешь?
   — Я думаю, что твою загадку со  множеством  неизвестных  можно  будет
поразгадывать на досуге, когда наступят длинные зимние вечера.
   — Но ты берешься помочь нам или нет?
   — Попытаюсь поразнюхать в округе, послушать, о чем толкуют. А  так  —
трудно сказать. Ты будешь у себя?
   — Я буду где-нибудь поблизости.
   — Ладно, в случае чего я постараюсь тебя найти.
   Бывают такие моменты в жизни города, когда ночь как  бы  отказывается
от своих прав.
   Вечер как бы  затягивается,  освещение  меняется  почти  незаметно  и
возникает момент какой-то общей неопределенности.
   Сегодня был именно такой день.
   Воздух был плотным, бодрым и насыщенным, каким он никогда  не  бывает
весной. При этом вечерний воздух как бы светился сам собой, а небо  было
столь пронзительно голубым, что казалось — оно никогда не  уступит  свои
права надвигающейся темноте. И когда в половине шестого зажглись уличные
фонари, то сделали они это совершенно напрасно — им просто  нечего  было
освещать,  потому  что  на  улице  все  еще  стоял  ясный  день.  Солнце
неподвижно застыло на западе над крышами Мажесты и Калмс-Пойнта, как  бы
противореча вращению Земли своим нежеланием исчезнуть за коньками крыш и
каминными трубами. Жители города запрудили улицы его. Казалось,  они  не
желают  расходиться  по  своим  жилищам,  стремясь  воочию  убедиться  в
произошедшем астрономическом  беспорядке,  возможно  даже  в  исполнении
пророчества Нострадамуса о наступлении вечного дня,  о  победе  дня  над
ночью и о том, что народ на улицах будет праздновать эту победу весельем
и плясками на улицах.
   Однако небо на западе все же начинало сдаваться.
   Потемнело наконец и в  квартире  Герберта  Гросса.  Карелла  и  Браун
находились в ней уже добрых три часа, производя самый тщательный  обыск.
Они обшарили все комнаты от пола до потолка, исследовали пол от стены до
стены, заглядывали даже в туалетный бачок, но так и не смогли найти хоть
каких-нибудь намеков на то, куда так торопился Гросс, поспешно вскочив в
направляющийся к центру автобус.
   А таких указаний было полно вокруг них, однако они как-то не попадали
в поле зрения детективов.
   Квартира сама по себе была полна противоречий. Она была  маленькой  и
тесной — обычная конура в пришедшем в упадок доме,  окруженном  со  всех
сторон складами. Но она была битком набита  мебелью,  которую  подбирали
явно где-то в начале тридцатых годов, когда  солидность  была  одним  из
главных достоинств, а фанеровка красным деревом  считалась  чуть  ли  не
законом. Одного только огромного  дивана,  разместившегося  в  гостиной,
вполне хватило бы для создания тесноты. Но диван был еще дополнен  двумя
такими же гигантскими  креслами  и  буфетом,  явно  забредшими  сюда  из
какой-то просторной  семейной  столовой.  Все  это  дополняли  торшер  с
обширнейшим абажуром, старинный радиоприемник, который сам по  себе  был
величиной в нормальный буфет, а по  обеим  сторонам  дивана  еще  стояли
маленькие столики, на каждом из которых стояло по большой лампе.
   В одной из спален стояла огромная двуспальная кровать со спинками  из
красного дерева и ничем не покрытым матрасом.  Туалетный  столик  и  два
шкафа соответствовали по размерам кровати, но  явно  не  соответствовали
площади комнаты.
   Вторая спальня была обставлена более современно — две  узкие  кровати
были застелены  мексиканскими  покрывалами.  Напротив  мексиканского  же
ковра на стене висела книжная полка. Помимо кухни и  ванной  в  квартире
была еще одна комната, которая с пола и до потолка была забита  мебелью,
фарфоровой и стеклянной посудой в картонных коробках с надписями  и  без
таковых (кстати  на  одной  из  таких  коробок  сохранилась  типографски
выполненная  надпись:  «Всемирная  ярмарка  1939»),  пачками   связанных
шпагатом книг, кухонным инвентарем и даже отдельными предметами  одежды,
развешанными по спинкам  стульев  или  просто  валяющимися  где  попало.