плоские кисти были покрыты тонкими бронзовыми
волосами, которые курчавились на пальцах. За его спиной,
далеко на реке, буксиры бросали в небо жалобные вечерние
гудки.
   Было 6.10.
   Перед ним сидел детектив Стив Карелла.
   - Когда-нибудь ссорились со стариком? - спросил Карелла.
   - А что?
   - Мне бы хотелось знать.
   - Кристин кое-что рассказала мне о вас и ваших
подозрениях, мистер Карелла.
   - Правда?
   - У нас с женой нет друг от друга секретов. Она сказала,
что ваши мысли идут в направлении, которое я, со своей
стороны, никак не могу одобрить.
   - Мне очень жаль, мистер Скотт, что я не заслужил вашего
одобрения. Но надеюсь, убийства вы тоже не одобряете.
   - Именно это я имел в виду, мистер Карелла. И мне бы
хотелось сказать вам вот что. Мы Скотты, а не какие-нибудь
паршивые иностранцы из трущоб Калвер-авеню. Я не обязан
сидеть здесь и выслушивать ваши ни с чем не сообразные
обвинения, потому что у Скоттов имеются юристы, способные
справиться с меднолобыми детективами. Итак, если вы не
возражаете, я сейчас же вызову одного из этих юристов...
   - Сядьте, мистер Скотт!
   - Что?..
   - Сядьте и сбавьте тон. Если вам кажется, что следует
позвать одного из ваших юристов, о которых вы упомянули, вы
прекрасно сможете сделать это в трущобной дежурной комнате
87-го участка, куда мы приведем вас, вашу жену, ваших
братьев и всех прочих, кто находился в доме в тот момент,
когда ваш отец повесился, как вы утверждаете.
   - Вы не можете...
   - Я могу, и я это сделаю, если нужно. А теперь сядьте.
   - Я...
   - Сядьте.
   Дэвид Скотт сел.
   - Вот так-то лучше. Я не утверждаю, что ваш отец не
покончил с собой, мистер Скотт. Может быть, все было так,
как вы говорите. Самоубийцы не всегда оставляют записки,
так что, возможно, ваш отец действительно повесился. Но из
того, что я узнал от Роджера...
   - Роджер - это лишь лакей, который...
   - Роджер сказал мне, что ваш отец был очень веселым и
жизнерадостным человеком, богатым человеком, на которого
работала гигантская корпорация с предприятиями в шестнадцати
из сорока восьми штатов. Он был вдовцом в течение
двенадцати лет, так что мы не можем предположить, что
самоубийство было вызвано угрызениями совести из-за покойной
жены. Короче, он казался счастливым человеком, которому
было для чего жить. А сейчас скажите, почему такой человек,
как он, захотел свести счеты с жизнью.
   - Этого я не могу сказать. У отца не было привычки
исповедоваться передо мной.
   - Да? Вы никогда с ним не говорили?
   - Ну, конечно, я говорил с ним. Но по душам никогда.
Отец был очень скрытным.
   - Вы любили его?
   - Конечно! Господи, это же мой отец!
   - Согласно современной психиатрии, это может быть
достаточной причиной для ненависти.
   - Я посещал психоаналитика целых три года, мистер
Карелла, и хорошо знаком с современной психиатрией. Но я не
могу сказать, что ненавидел отца, и, конечно, не имею
отношения к его смерти.
   - Возвращаясь к старому вопросу... Вы ссорились с ним?
   - Конечно. У детей постоянно бывают небольшие
расхождения с родителями, не так ли?
   - Вы когда-нибудь были в том кабинете наверху?
   - Да.
   - А вчера днем?
   - Нет.
   - Точно?
   - Да, пока мы не увидели, что дверь заперта.
   - Кто первый увидел это?
   - Алан. Он поднялся наверх за стариком, но тот не
ответил. Алан потянул к себе дверь, но она оказалась
заперта. Тогда он позвал остальных.
   - Как он узнал, что дверь заперта?
   - Она не поддавалась. Ни на дюйм. Мы все по очереди
пытались открыть ее, но это никому не удавалось. Тогда мы
потянули дверь все вместе, но ничего не помогло. Ясно, что
она была заперта изнутри. Если вы намекаете, с
деликатностью бульдозера, на то, что здесь что-то нечисто, я
надеюсь, вы не забудете об этом факте. Невозможно, чтобы
кто-нибудь из нас убил отца, вышел из комнаты и запер ее
изнутри. Абсолютно невозможно.
   - Откуда вы знаете?
   - Дверь очень плотно прилегает к раме. Между ними нет ни
малейшего зазора.
   - Вы, кажется, весьма тщательно изучили этот вопрос.
   - Я занялся этим только после того, как обнаружилось, что
отец умер. Должен признать, у меня мелькнула мысль, что
отец убит кем-то. Разумеется, не членом семьи, а кем-то,
понимаете? Но потом я понял, что никто не мог бы сделать
этого, потому что, выйдя из комнаты, нельзя было запереть
дверь. Внутренний засов мог закрыть только сам отец.
Значит, убийство исключается.
   - Мистер Скотт, - сказал Карелла, - можно просунуть
сквозь зазор между дверью и рамой крепкий и тонкий шнур?
   - Почему вы спрашиваете?
   - Если накинуть на рукоятку засова кусок шнура, потом
вывести концы наружу и закрыть дверь, то можно задвинуть
запор и втянуть шнур. И все это можно проделать снаружи.
   - В данном случае это было бы невозможно. Конечно, такой
наблюдательный детектив, как вы, должен был бы заметить.
   - Что заметить?
   - В верхнем коридоре всегда сильный сквозняк - дует из
окна в холле. Когда отец приспособил под кабинет эту
кладовую, в ней сначала было очень неуютно. Тогда он велел
оббить дверь и раму, как иногда оббивают наружную дверь.
   - Как это?
   - Металлическая полоса вокруг двери и металлический желоб
вокруг рамы. Полоса вплотную входит в желоб, так что дверь
закрывается почти герметически.
   - Думаю, не так плотно, чтобы нельзя было просунуть
тонкий шнур.
   - Может быть, мистер Карелла, но дело не в этом.
   - В чем же?
   - Из-за этих металлических полос дверь закрывалась с
трудом. Надо было тянуть ее на себя изо всей силы и
налегать всем весом - а у отца был немалый вес, - и потом
уже задвигать запор, фактически задвигать его в скобу,
прибитую к дверной раме. Вы понимаете, к чему я говорю это?
   - Да. Если дверь запиралась с таким трудом, то было бы
невозможно просунуть задвижку в скобу из коридора с помощью
шнура. Я понял, что вы имеете в виду.
   - Итак, предположим, что я ненавидел своего отца, жаждал
получить свою долю наследства. Предположим, что все мы
желали его смерти. Но что делать с закрытой дверью? С
дверью, запереть которую можно было только с огромным трудом
и лишь изнутри. Никакой шнур не помог бы запереть эту дверь
снаружи, и перед этим неопровержимым фактом даже вы должны
будете признать, что мой отец покончил жизнь самоубийством.
   Карелла тяжело вздохнул.
   Магазины закрывались в шесть, и Тедди Карелла бродила по
улицам, размышляя, стоит ли зайти в кафе и выпить чашку
кофе. Стив обещал роскошный пир, и ей не хотелось, чтобы
чашка кофе спутала его планы.
   Стояла чудесная, теплая погода, необычная для октября.
Октябрь - ее любимый месяц, даже когда погода капризничает.
   "Может быть, я пристрастна, - думала Тедди, - но этот
месяц - настоящий праздник для глаз. Пусть у меня никуда не
годные уши - это звучит как-то самоуничижительно, почти
по-китайски, - но зато зоркие глаза, вбирающие в себя все
краски осени.
   Интересно, как я буду выглядеть в платье для беременных.
   Ужасно.
   Я потолстею.
   А Стив - не разлюбит меня?
   Конечно, нет, что за глупые мысли. Только, потому, что
женщина раздувается и становится похожей на пузырь, теряет
талию и приобретает висячие груди и толстый зад и....
   Господи, Стив меня возненавидит!
   Нет. Не разлюбит. Любовь терпелива и великодушна,
любовь - это добро. Интересно, как я буду относиться к
Стиву, если он вдруг станет весить восемь тысяч фунтов?
   Господи, я буду любить его, даже если он будет весить
десять тысяч фунтов. Но ему нравится моя фигура и, может
быть... Я сделаю все, что в моих силах, сяду на диету и
буду следить за своим весом, и я позвоню лейтенанту Бирнсу,
попрошу его, чтобы он посылал по вызову к хорошеньким
вдовушкам только холостяков.
   Решено, никакого кофе. Может быть, в самом кофе не так
уж много калорий, но зато в сахаре... Никакого кофе. Я
похожу и буду любоваться на витрины, это полезно для фигуры.
   Или, может быть, пойти прямо в участок?
   Может, Карелла вернется немного раньше, чем думал. Я
сделаю ему сюрприз. Да, я так и сделаю. Пойду к нему на
работу и подожду его.
   Может быть, он обрадуется, когда войдет в дежурку и
увидит меня".

   Человек шел по улице с опущенной головой. Ветра не было,
по крайней мере сильного, воздух словно ласкал легкими
прикосновениями, но человек тащился с опущенной головой,
потому что никогда не чувствовал себя человеком в этом
городе, никогда не был самим собой. Он старался держать
голову пониже, втягивая ее как можно больше в плечи, словно
черепаха, ожидающая неизбежного удара.
   Человек был хорошо одет. Твидовый костюм, аккуратный
синий галстук приколот к белой рубашке тонкой золотой
булавкой, на ногах - темно-синие носки и черные туфли. Он
знал, что выглядит точно так же, как любой другой прохожий,
но казался сам себе нереальным, чужим. Человек шел, засунув
руки глубоко в карманы и опустив голову.
   Поскольку он смотрел себе под ноги, то заметил лист
голубой бумаги, лежащей на тротуаре. И так как ему некуда
было особенно спешить в этом враждебном городе, заставлявшем
чувствовать себя ничтожеством, он поднял бумагу и стал
изучать ее, пробегая по строчкам любопытными карими глазами.
   Голубой лист бумаги был первым экземпляром шедевра,
сочиненного Мейером, который он пустил по ветру, просунув
сквозь решетку окна на втором этаже полицейского участка №
87. Остальных двух экземпляров на тротуаре не было. Лежал
только один голубой лист бумаги, и человек, изучив его,
подошел к большой уличной урне, установленной прямо под
лампой утла дома. На урне было написано: "Соблюдайте
чистоту в нашем городе".
   Человек скомкал послание Мейера и бросил его в урну.
Потом сунул руки в карманы, опустил голову и продолжал путь
по враждебному городу.
   Имя этого человека было Хуан Альверра, и он прибыл всего
три месяца назад из Пуэрто-Рико. Никто в этом городе не
позаботился о том, чтобы научить Хуана английскому языку,
которым пользовался Мейер, трудясь над своим сочинением.
   Хуан Альверра умел читать и писать только по-испански.

                     Глава 10

   Коттон Хейвз закрыл одно окно, затем второе. С улицы
словно напирал душный мрак, просачиваясь сквозь решетку за
стеклом. Свисающие с потолка шесть лампочек, которые
включались одним выключателем, находившимся у самого барьера
возле вешалки, слабо защищали от натиска темноты. В
дежурной комнате установилась напряженная тишина, тишина
ожидания.
   Анджелика Гомес сидела, положив ногу на ногу и
нетерпеливо покачивая носком модной лодочки на высоком
каблуке.
   Она снята жакет и побесила его на спинку стула. Ворот
блузы разошелся, еще больше открывая ничем не стесненную
грудь. Она думала о своем - может быть, о человеке по имени
Касым, которому она перерезала глотку и чьи друзья имели
право отомстить ей; может быть, о безжалостном законе;
возможно, об острове в Карибском море, где живут простые
люди, где всегда сияет солнце и где она работала на сахарных
плантациях во время сбора тростника и по ночам пила ром под
звуки гитары, доносившейся с черных бархатных холмов.
   За столом сидела Вирджиния Додж, одетая во все черное -
черное платье, черный плащ и черные туфли. Даже ее
бесформенная кожаная сумка была черная. В руке - вороненая
сталь револьвера. Перед ней - бесцветная маслянистая
жидкость, готовая взорваться от малейшего толчка. Пальцы
Вирджинии отбивали дробь на столе. Ее карие глаза
беспокойно шныряли по комнате, словно птицы, бьющиеся об
оконное стекло, и постоянно возвращались к барьеру в
ожидании детектива, который послал на смерть ее мужа.
   На полу, за высокими металлическими ящиками картотеки,
лежал Алф Мисколо, полицейский клерк. Он был без сознания,
дышал с трудом и не сознавал, что, может быть, умирает. Ему
казалось, что он снова стал ребенком и подносит к
карнавальному костру кипу бумаги, чтобы костер разгорелся
еще ярче на самой середине улицы. Ему казалось, что он
счастлив.
   Коттон Хейвз спрашивал себя, поднялась ли температура в
комнате.
   Это трудно было определить. Сам Хейвз сильно потел, но
он всегда потел, когда нервничал. Он не понимал до конца,
что решил Бирнс. Может, пожертвовать Кареллой, чтобы его
остальные подчиненные остались в живых. Но Хейвз никак не
мог примириться с этим. Ему не приходилось много потеть,
когда он служил в 30-м участке. Участок находился в
фешенебельном районе, и, по правде говоря, Хейвз не очень-то
радовался переводу в 87-й участок. Это произошло в июне, а
теперь был октябрь, - несчастные четыре месяца, а он уже
чувствовал себя частью 87-го участка, работал вместе со
всеми, всех знал, и его очень беспокоила судьба одного из
полицейских 87-го участка по имени Стив Карелла. Может
быть, лейтенант был прав.
   Хейвз сделал для себя открытие: 87-й участок находился в
странном районе, и в нем работали странные люди. Он отнесся
крайне враждебно к своему переводу, не желая иметь дела с
трущобами и их обитателями, заранее считая детективов 87- го
участка безнадежными циниками, утратившими всяческие иллюзии
и идеалы. Но очень быстро убедился в противном.
   Он понял, что в трущобах живут обычные люди. Им хотелось
любви, хотелось уважения, и не всегда стены трущобы были
звериной клеткой. Хейвз узнал все это от своих товарищей, и
был крайне удивлен, когда понял, что люди, работающие в 87-м
участке, руководствуются принципами, нисколько не снижавшими
эффективности их борьбы за соблюдение закона, -
человечностью и честностью. Когда нужно, они проявляли
жестокость, но старались понять того, кто нарушил закон. По
их мнению, житель трущоб необязательно преступник. Вор был
вором, но оставался человеком. Человечность и честность.
Эти принципы, казалось, не очень подходили людям, ежедневно
встречавшимся лицом к лицу с насилием и внезапной смертью.
   И вот теперь, в этой комнате, люди столкнулись с
ситуацией, которая никак не согласовывалась ни с
человечностью, ни с логикой. Вирджиния Додж сидела за
столом, ожидая свою жертву, как воплощение алогичности и
бесчеловечности.
   Может быть, Вирджиния Додж по-своему была права. Око за
око, зуб за зуб - разве не так сказано в Библии? Отец
Хейвза был религиозным человеком и назвал сына в честь
Коттона Мезера, воинствующего пуританского священника, ярого
охотника за ведьмами.
   Джеремия Хейвз не мог согласиться с тем, что суды над
ведьмами в Селеме были порождением врожденных суеверных
страхов, зависти и желания отомстить за мелкие обиды. Он не
считал Коттона Мезера виновным в том, что лихорадочная охота
за ведьмами в Селеме приняла характер массового психоза.
   И вот теперь в роли охотника за ведьмами выступает
Вирджиния Додж. Она жаждет мести. Стив Карелла нанес ей
непоправимый вред, отправив ее супруга в тюрьму, где тот
скончался. Может быть, блаженной памяти преподобный Перрис
в 1692 году счел, что жители Селема нанесли ему подобный же
вред, когда торговались относительно того, сколько дров ему
понадобится на зиму. Может быть, преподобный Перрис
совершенно бессознательно подбросил дров в костры, на
которых сжигали ведьм, давая против них показания, чтобы
отомстить мелочным горожанам. Но в поведении Вирджинии Додж
не было и намека на то, что она действует бессознательно.
Она пришла сюда, чтобы убить Кареллу, чтобы утолить жажду
мести.
   "Интересно, стало у нас жарче?" - подумал Хейвз, оглядел
комнату и увидел, что Виллис развязывает галстук. Коттон
надеялся, что, если температура в комнате действительно
повысилась, никто не скажет об этом и никто не пойдет к
термостату, чтобы переставить его стрелку на нормальный
уровень.
   Прислонившись к стене у вешалки, лейтенант Бирнс смотрел
на Хейвза, прищурившись.

   Единственным, кто заметил, что Хейвз перевел стрелку
термостата, был Бирнс. Во время разговора с Гроссманом он
увидел, как Хейвз быстро шагнул к стене и взялся за
термостат. Позже он наблюдал за Хейвзом, когда тот закрывал
окна, и понял: у него что-то на уме, его действия не
случайны, а связаны между собой.
   Бирнс старался понять, в чем заключается план Хейвза.
   Он видел действия Хейвза, но был совершенно уверен, что
никто, кроме него, не заметил этого. Хейвз явно
рассчитывал, что духота в комнате поможет ему осуществить
его план. Кто первый пожалуется на духоту? Берт Клинг уже
снял пиджак и вытирал пот со лба. Виллис развязал галстук.
Анджелика Гомес задрала юбку, открыв колени, будто сидела на
скамейке в парке, обдуваемая речным ветерком.
   Кто первый скажет: "Здесь жарко, как в пекле"?
   Прежде всего, для чего Хейвзу понадобилась жара?
   Бирнс надеялся, что план Хейвза не авантюра.
   Но тут же подумал, что всякий план будет авантюрой, пока
на столе стоит бутыль с нитроглицерином.
   Берт Клинг начал потеть...
   Он чуть было не подошел к окну, чтобы открыть его, но тут
же вспомнил одну вещь.
   Ведь Коттон недавно подходил к окну, чтобы его закрыть!
   Кажется, он видел, как Коттон...
   Ведь температура в комнате контролируется термостатом.
Кто перевел стрелку? Коттон?
   Может быть, у него есть план?
   Может, есть, а может, нет. Во всяком случае, Берт Клинг
скорее растает и превратится в лужу на деревянном полу
дежурной комнаты, чем откроет окно. Он ждал с любопытством
и потел все сильнее.

   Хел Виллис хотел было сказать о том, как жарко стало в
комнате, но тут заметил, что рубашка Берта Клинга промокла
от пота. Закрыв на минуту глаза, Берт провел рукой по лбу и
стряхнул на пол капли пота.
   Внезапно Хел Виллис понял, что в комнате стало жарко не
случайно.
   Он попытался поймать взгляд Клинга, но ничего не прочел в
его глазах.
   Чувствуя, что нижнее белье начинает прилипать к телу, Хел
стал ерзать на стуле, пытаясь устроиться поудобнее.
   Мейер Мейер вытер капли пота на верхней губе.
   Жарко, как в пекле, подумал он, интересно, нашел
кто-нибудь мои бумажки? Почему никто не выключит этот
проклятый термостат? Мейер посмотрел на аппарат. Коттон
Хейвз стоял у стены, и его глаза не отрывались от Вирджинии
Додж. Он был похож на часового, охраняющего что-то важное.
   "Эй, Коттон, - подумал Мейер, - опусти немного руку и
поверни этот проклятый термостат".
   Он чуть не произнес эти слова вслух.
   Но потом снова стал думать, нашел ли кто-нибудь его
записки.
   Думая об этом, совершенно отвлекся от жары и стал про
себя читать древнюю еврейскую молитву.
   Анджелика Гомес расставила ноги и закрыла глаза. В
комнате было очень жарко. Она опустила веки и представила
себе, что загорает на плоском камне где-нибудь в горах. В
Пуэрто-Рико она часто взбиралась высоко в горы по тропинкам,
древним, как само время, почти скрытым пышной тропической
растительностью, находила скрытую среди деревьев поляну,
сплошь заросшую папоротником. На этой поляне обязательно
лежал плоский камень, и тогда Анджелика раздевалась и
подставляла тело поцелуям солнца.
   Она рассеянно подумала: почему на улицах этого города
так мало солнца?
   Охваченная истомой, она не открывала глаза, чувствуя, как
жара обволакивает ее. Представляя себе родной остров, она
наслаждалась жарой и надеялась, что никто не станет
открывать окно.

   Раздался телефонный звонок.
   Сидя за своим столом, Вирджиния Додж, у которой на лбу
блестели капельки пота, кивнула Клингу. Клинг поднял
трубку.
   - 87-й участок, детектив Клинг.
   - Привет. Карелла на месте?
   - Кто говорит?
   - Этчисон, из лаборатории. Где Карелла?
   - Вышел. Передать ему что-нибудь?
   - Да, я думаю. Как, вы говорите, ваше имя?
   - Берт Клинг.
   - Мне кажется, я вас не знаю.
   - Какая разница?
   - Мне хочется знать, с кем я имею дело. Так вот,
относительно дела этого Скотта.
   - Да?
   - Сэм Гроссман попросил меня изучить несколько
фотографий. Дверную раму.
   - Да?
   - Вы знакомы с этой дверной рамой?
   - Карелла мне кое-что рассказывал о ней. Если у вас есть
что-нибудь новое, я передам ему.
   - К чему такая спешка? Вы что, не любите разговаривать?
   - Обожаю. Но мы немного заняты сегодня.
   - Я любл