ми
путями, которые неизбежно ведут к установлению единоличной диктатуры.  Можно
подумать, что поражение республиканцев  обусловлено  отдельными  ошибками  в
тактике борьбы (о них сказано выше). Но в том-то и дело, что эти ошибки были
неизбежны в силу природы тех принципов,  в  которые  верил  Брут  и  которые
отжили свой век. Настало время жестокого, бездушного  индивидуализма,  время
попрания морали во имя корыстных целей. Все это заключено в Цезаре,  Антонии
и Октавии. Под римскими масками  скрыты  люди  шекспировского  века.  Мы  не
станем утверждать,  что  цезарианцы  -  типичные  представители  буржуазного
класса эпохи Возрождения. Сам класс буржуазии еще был  на  одной  из  ранних
стадий своего  формирования.  Но  те  начала  нового  жизнепонимания,  новой
"нравственности", которые были воплощены в цезарианцах, в общем отражали  то
же самое, что позже Шекспир воплотит  в  образах  Клавдия,  Яго,  Эдмунда  и
других  индивидуалистов-хищников,  наносивших  удар   за   ударом   иллюзиям
гуманистов о возможности победы в то время принципа общего блага.
     Нередко трагедию  Брута  толкуют  как  трагедию  личную:  он  будто  бы
страдает оттого, что, восстав против Цезаря и убив  его,  нарушил  моральные
принципы своей философии и расплачивается за это. Действительная же трагедия
Брута является не субъективной, а объективной: беда не в том,  что  он  убил
Цезаря, а в том, что он не убил его - мертвый Цезарь оказался сильнее живого
Брута. Символические сцены с призраком Цезаря имеют именно этот смысл.
     Но все это лишь поверхностно раскрывает трагедию.  Ее  самый  глубинный
смысл связан с другим персонажем. Персонаж этот коллективный - народ Рима.
     Как уже сказано, от него, в конечном счете, зависят победа и  поражение
каждого из двух борющихся  начал.  С  первой  же  сцены  трагедии  мы  видим
ликование народа, окружающего Цезаря преклонением. В сознании народа  Цезарь
уже  властитель  государства.  Антоний  подносит  Цезарю  венец  при   явном
сочувствии народа. Когда же Цезарь отклоняет венец, толпа еще больше ликует:
ее радует, что человек, призванный стать властелином, якобы не  властолюбив.
Народ не понял комедии, искусно разыгранной Цезарем.
     Видя ослепление народа, республиканцы решают спасти его.  Не  спрашивая
народа, действуя на собственный страх и риск, они убивают Цезаря. Лишь после
этого  Брут  считает  нужным  объяснить  народу,  почему   необходимо   было
уничтожить тирана. Нельзя не отметить парадоксальности ситуации. Цезарианцы,
творя антинародное  дело,  устанавливая  единовластие  Цезаря,  действуют  в
открытую, опираясь хотя бы внешне  на  волю  народа.  Республиканцы-патриции
действуют тайно, в отрыве от парода и лишь после ищут у него поддержки своим
действиям. Это лишний раз подчеркивает, что идея равенства здесь ни при чем,
ибо для Брута и других заговорщиков народ - низшее сословие,  но  свой  долг
патрициев - отцов народа - они видят  в  том,  чтобы  заботиться  о  простых
людях.
     Трагедия народа с наибольшей силой проявляется в сцене на форуме  (III,
2).  Она  принадлежит  к  шедеврам  драматического  гения  Шекспира:   такое
изображение "судьбы человеческой" (Брут) и "судьбы  народной"  едва  ли  еще
можно встретить в драме.  В  одной  сцене  сконцентрировано  столько  жизни,
движения, борьбы противоречий, и притом перед нами не единичный  герой  (ср.
монолог Гамлета "Быть или не быть"), а  весь  народ!  Перед  нашими  глазами
совершается история, и мы видим все пружины решающего всемирно-исторического
события.
     Вот выступает  перед  римлянами  Брут.  Для  знающих  Шекспира  кажется
странным, что говорит он не стихами, как  на  протяжении  всей  трагедии,  а
прозой. Мы привыкли, что во  все  значительные,  патетические  моменты  речь
героя облекается в возвышенную поэтическую форму.  Отступление  от  правила,
наблюдаемое здесь, побудило  некоторых  исследователей  усомниться:  пет  ли
здесь ошибки, не напутал  ли  наборщик  или  переписчик  рукописи  Шекспира,
отбросив разбивку речи Брута на строки? Но вес правильно,  если  поверить  в
обдуманность драматических приемов Шекспира. Прежде всего, Брут снисходит до
народа, поэтому он говорит самым простым  языком.  Но  тому  есть  и  другая
причина: он не хочет словами, риторическими  украшениями  затемнить  простую
истину.  Без  обиняков  излагает  он  факт  и  объясняет   его   с   крайней
откровенностью и ясностью. Его совесть чиста, и изощряться в доводах  он  не
хочет. Его главный довод - он сам со своей честностью, прямотой и любовью  к
Риму.
     Брут думает, что парод поймет его. И народ как  будто  горячо  одобряет
речь Брута. Но на самом  деле  уже  в  этом  месте  трагедии  обнаруживается
пропасть между Брутом и римлянами.  Они  иначе  понимают  и  объясняют  себе
происшедшее.  Цезарь  был  плох,  а  Брут  хорош,  и  тогда  один  из  толпы
восклицает: "Пусть [Брут] станет Цезарем", - а другой поддерживает  его:  "В
нем увенчаем  все  лучшее  от  Цезаря".  Идея  цезаризма,  единовластия  уже
укрепилась в народном сознании, и этого-то Брут не в состоянии  понять!  Ему
кажется, что римляне, приветствуя его, поддерживают республику, а они  видят
в нем лишь более достойного властителя, чем Цезарь.
     Антоний свободен от политического идеализма Брута.  Он  лучше  понимает
народ, отнюдь  не  снисходя  при  этом  до  него  и  сохраняя  патрицианское
превосходство над  толпой.  В  отличие  от  Брута,  взывавшего  к  разуму  и
нравственным понятиям народа, Антоний решает играть  на  Эмоциях  толпы:  он
стремится пробудить сочувствие к своей скорби, жалость к убитому Цезарю.  Он
отличный актер и  умеет  возбуждать  эмоции.  Этим  искусством  владеют  все
шекспировские  макиавеллисты:  они  знают,  что  сначала  нужно  взволновать
человека, вывести его из состояния покоя, душевного равновесия, а потом  уже
на эту взрыхленную почву бросить семена, и тогда они  дадут  любой  желаемый
всход. Так поступил Ричард III с леди  Анной,  так  будет  действовать  Яго.
Взволнованный, эмоционально возбужденный человек слишком чутко реагирует  на
все. Для него любой случайный факт становится  неопровержимым  доводом.  То,
что так мастерски проделал Яго с Отелло, Антоний сделал с целым народом.  Он
покорил его всесильной логикой чувств, а не логикой разума, как это  пытался
сделать Брут. К тому же, начав с апелляции к благородным чувствам жалости  и
сострадания, Антоний ловко довершил это, задев личный интерес каждого, когда
Заявил римлянам, что Цезарь завещал блага, не забыв ни одного  из  них.  Тут
уже толпа была окончательно покорена.
     Мы будем односторонни, если увидим  здесь  только  искусство  демагогии
Антония. В его речи и точный расчет трезвого  политика.  Брут  полагал,  что
народу  важнее  всего  духовные  ценности  -  призрачный  идеал  свободы   и
добродетели.  Антоний  знает:  народу  нужен  хлеб.  Не  к  идеалам,   а   к
материальным интересам народа апеллирует он - и одерживает победу.
     Что же сказать о народе?  Признать  ли  правоту  критиков,  высокомерно
характеризующих его как темную, глупую и жадную толпу? Поверить ли им в том,
что и Шекспир был именно такого мнения о народе? Согласиться  с  этим  может
лишь тот, для кого суть трагедии в Бруте, Цезаре и Антонии. Но народ недаром
введен Шекспиром в центр конфликта. Его роль  отнюдь  не  служебная.  Он  не
только участник трагедии, но и главный ее  трагический  субъект,  во  всяком
случае, трагичный не менее Брута.
     Обратим внимание на то, что презрение к  народу  питает  Антоний.  Брут
уважает народ и даже после изгнания не попрекает его ни единым  словом.  Они
воплощают два полярных отношения к массе.  Для  Антония  она  средство,  для
Брута - цель, ибо общее благо включает и благо народа. Народ у  Шекспира  не
так глуп, как думает Антоний, но и не так идеален, как представляется Бруту.
Да,  он  задавлен  нуждой,  лишен   культуры,   не   очень   разбирается   в
хитросплетениях  политики.  Но  у  него  есть  здравый   смысл   и   чувство
справедливости. Вдумавшись, мы заметим,  что,  поддержав  сначала  Брута,  а
затем переметнувшись на сторону Антония, народ в  обоих  случаях  поддавался
тем аргументам, в которых  была  справедливость  или  хотя  бы  ее  подобие.
Демагог Антоний начал с апелляции к лучшим, благороднейшим чувствам  народа.
Только смутив его, сбив с толку, сумел он завоевать его поддержку  неправому
делу.
     Буржуазно-либеральные   критики   могли   сколько   угодно   трактовать
материальные интересы народа как проявление его низменности.  Автор  "Короля
Лира" не мог игнорировать значение такой  простой,  но  страшной  вещи,  как
бедность. Антоний бросил народу подачку,  и  это  довершило  его  успех.  Он
сыграл на обеих сторонах народной души, а критики хотят видеть  только  одну
ее сторону - заботу о хлебе насущном.
     Трагедия народа состоит в незрелости его сознания, в неумении  отличить
своих истинных  друзей  от  мнимых.  Толпа  оказалась  податливой  на  лесть
Антония, не оценив того, что Брут разговаривал  с  ней,  как  равной  ему  в
понимании. И свершилось самое трагическое в истории  -  народ  отверг  своих
истинных заступников, поддержав и дав власть тем, кто являлся  его  злейшими
врагами. Народ сам надел на себя цепи рабства.
     Таков объективный смысл трагедии  "Юлий  Цезарь".  Читатель,  всегда  в
таких случаях недоверчивый, подозревает критику в  том,  что  она  приписала
Шекспиру больше, чем он сам думал. Я заканчиваю этот краткий очерк  трагедии
с мыслью противоположной: Шекспир вложил  в  нее  много  больше,  чем  мы  в
состоянии понять и оценить.
     Грандиозное богатство мыслей, глубочайшее чувство противоречий истории,
выраженное в образах и ситуациях, удивительное умение сделать все это  живым
придали "Юлию Цезарю" ту  степень  художественной  завершенности,  благодаря
которой замечательное творение Шекспира стало высшим образцом исторической и
политической трагедии во всей мировой драме.

                                                                   А. Аникст

ПРИМЕЧАНИЯ К ТЕКСТУ "ЮЛИЯ ЦЕЗАРЯ"

     Действующие лица.
     Юлий Цезарь(100-44 гг. до н. э.) был  убит  15  марта  44  года.  Душой
заговора был Кассий, но руководящая роль в нем была предоставлена Марку Юнию
Бруту (79-42 гг. до н. э.), отчасти из уважения к памяти  его  предка  Люция
Юния Брута, свергнувшего с престола царя Тарквиния Гордого  (509  г.  до  н.
э.), после чего в Риме установился республиканский  строй.  После  того  как
Марку Антонию удалось своей демагогической речью восстановить римский  народ
против заговорщиков, Брут удалился в Грецию, а  затем  проследовал  в  Малую
Азию, где соединился с Кассием. Совместно с Кассием Брут получил от римского
сената верховную власть над всеми провинциями  Востока.  Вскоре,  однако,  в
Риме  восторжествовал  второй  триумвират  в  составе  Октавия,   внучатного
племянника и наследника Юлия Цезаря (род. в 63 г. до н.  э.)  Марка  Антония
(род. в 82 г. до н. э.) и Лепида.
     Первые двое выступили против  республиканцев  с  сильным  войском.  При
Филиппах, в Македонии, был сначала разбит Кассий, покончивший с собой  после
поражения, затем через двадцать дней вынужден был принять бой в той же самой
местности Брут, после поражения также умертвивший себя.
     Молодой Катон был сыном Катона Младшего, или  Утического,  и  правнуком
Катона Старшего Цензора. Порция, жена Брута, была его сестрой.

     Сарды - столица Лидии в Малой Азии.

     Праздник Луперкалий - праздник в честь оплодотворяющего божества, фавна
Луперка, справлявшийся 15 февраля. По  время  этого  празднества  происходил
"священный бег" знатных юношей, стегавших  ремнем  на  бегу  всех  встречных
(женщин  эти  удары  будто  бы  делали  плодовитыми).  Такой   бег   Антония
упоминается в следующей сцене.

     Остерегись ид мартовских. -  Мартовские  иды  соответствуют  нашему  15
марта.

     ...и на обеих я взгляну спокойно. -  Некоторые  издатели  считают,  что
слово "обеих" (both) поставлено  ошибочно  вместо  слова  "смерть"  (death).
Тогда бы эту строку надо было читать: "И равнодушно я взгляну на смерть".

     Как славный предок наш Эней из Трои  вынес  на  своих  плечах...  -  Во
второй песне "Энеиды" Вергилия рассказывается,  что  Эней  на  плечах  вынес
своего отца Анхиза из пылающей  Трои.  Далее  в  тон  же  поэме  описывается
основание троянскими беглецами римской державы.

     ...возвысясь, как Колосс. - Намек  на  Колосса  Родосского  -  огромную
статую Аполлона, стоявшую двумя ногами на двух  берегах  входа  в  Родосский
порт, так что корабли проходили между ног ее.

     В какой же  век  с  великого  потопа...  -  Это  отнюдь  не  анахронизм
Шекспира, так как у древних было свое сказание о потопе, в котором роль  Ноя
и его жены играли Девкалион и Пирра.

     ...что Брут - не ты, а славный предок твой... -  Имеется  в  виду  Брут
Старший, свергнувший тиранию паря Тарквипия и учредивший в  Риме  республику
(VI в. до н. э.).

     Когда б я Брутом был, а он был Кассий, ему б я не поддался.  -  Неясное
место в подлиннике. "Ему" можно отнести и к Цезарю и к Бруту.

     ...у входа брат твой Кассий... -  Кассий  был  женат  на  Юнии,  сестре
Брута.

     Эреб - в античной мифологии подземное царство мрака.

     ...что ловят деревом единорога... - Ловлю легендарного зверя  единорога
надо  себе  представлять  так:  охотник,  разъярив  единорога,  прятался  за
деревом, и тогда зверь вонзал свой рог в дерево с такой силой, что потом уже
не мог его вытащить. Все эти сведения о способах охоты  на  разных  животных
Шекспир мог почерпнуть частью из Плиния (о слоне), частью  из  средневековых
легенд (о единороге), частью из рассказов путешественников.

     ...лишь на окраине твоих утех я жить должна? -  Обитатели  окраин  были
менее полноправны, чем жители города.

     И ты, о Брут! ("Et tu, Brute!") - Откуда  Шекспир  взял  это  латинское
восклицание, неизвестно. У  Плутарха  оно  не  приводится.  Но  современники
Шекспира, несомненно, знали предание о  таких  словах  Цезаря.  Например,  в
анонимной "Правдивой трагедии о Ричарде III" (изд. в 1594 г.) король  Эдуард
говорит Кларенсу: "Et tu, Brute, ты тоже хочешь поразить Цезаря?"  Некоторые
критики думают, что слова эти содержались в латинской пьесе "Убиение Цезаря"
и дошли из нее до Шекспира понаслышке.

     ...омоем руки Цезаревой кровью... - Омовение  рук  в  крови  убитого  -
древний  обряд,  выполнявшийся  в  тех  случаях,   когда   убийство   носило
"священный" характер.  Плутарх,  не  упоминая  о  таком  омовении,  сообщает
только, что заговорщики появились перед народом с окровавленными руками.

     Как олень затравлен... - В подлиннике - игра созвучием  слов  "hart"  -
"олень" и "heart" - "сердце". Благодаря этому  стих  может  получить  смысл:
"Цезарь был сердцем мира".

     Воздвигнем статую ему, как предкам. - В Капитолии стояла  статуя  Люция
Юния Брута.

     Рим. Комната в доме Антония. - Одно из немногих отступлений Шекспира от
Плутарха: в его рассказе беседа триумвиров происходит не в Риме, а на  одном
островке (на Тибре) близ Рима.

     ...жить не будет и Публий, сын твоей сестры...  -  Ошибка  Шекспира:  у
Плутарха Лепид называет дядю Антония, Люция Цезаря.

     Плутон - бог богатств.

      Рифмует  циник  очень  плоско.  -  Здесь  имеется  в  виду
философская   школа   "циников",   проповедовавших   первобытную    простоту
человеческих отношений.

     Ты философию свою забыл... - Брут - приверженец стоицизма, который учит
быть выше невзгод; Кассий - эпикуреец.

     Гибла - город в Сицилии, славившийся особенно сладким медом.

     ...иль новый Цезарь... - Октавий имеет в виду самого себя.

     ...я сторонник Эпикура, но мнение свое переменил  и  склонен  верить  в
предзнаменованья. - Эпикур отрицал всякое вмешательство богов в человеческую
жизнь, объясняя все ее явления естественными причинами.

     Ты, Пиндар, поднимись на холм повыше... - На шекспировской сцене Пиндар
поднимался на "верхнюю сцену" (балкон), изображавшую в данном  случае  холм,
и, следовательно, оставался все время видимым для зрителей.

     Фазос - остров в северной части Эгейского моря.

     Статилий поднял факел... - Смысл "факела" выясняется только  с  помощью
описания этого эпизода у Плутарха. Статилий должен  был,  пробившись  сквозь
ряды неприятелей в свой лагерь, в случае если там все благополучно,  поднять
в качестве сигнала зажженный факел.

                                                                  А. Смирнов



   Уильям Шекспир.
   Генрих V


     Перевод Е. БИРУКОВОЙ
     ПСС в восьми томах. Издательство "Искусство", 1959, т. 5.
     OCR Бычков М.Н.


ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

    Король Генрих V.

    Герцог Глостер |
                   } братья короля.
    Герцог Бедфорд |

    Герцог Эксетер, дядя короля.
    Герцог Йоркский, двоюродный брат короля.

    Граф Солсбери.
    Граф Уэстморленд.
    Граф Уорик.
    Архиепископ Кентерберийский.
    Епископ Илийский.
    Граф Кембриджский.
    Лорд Скруп.
    Сэр Томас Грей.

    Сэр Томас Эрпингем |
    Гауэр              |
    Флюэллен           } офицеры армии короля Генриха.
    Мак-Моррис         |
    Джеми              |

    Бетс    |
    Корт    } солдаты.
    Уильямс |

    Пистоль.
    Ним.
    Бардольф.
    Мальчик.
    Герольд.
    Карл VI, король французский.
    Людовик, дофин.
    Герцог Бургундский.
    Герцог Орлеанский.
    Герцог Бурбонский.
    Коннетабль Франции.

    Рамбюр  |
            } французские вельможи.
    Гранпре |

    Комендант Гарфлера.
    Монжуа, французский герольд.
    Французские послы.
    Изабелла, королева французская.
    Екатерина, дочь Карла и Изабеллы.
    Алиса, придворная дама Екатерины.
    Хозяйка трактира в Истчипе (бывшая миссис
      Куикли, недавно ставшая женой Пистоля).
    Хор.

                      Лорды, леди, офицеры, солдаты,
                         горожане, гонцы, слуги.

                    Место действия - Англия и Франция.


АКТ I

ПРОЛОГ

                                Входит Хор.
                                    Хор

                     О, если б муза вознеслась, пылая,
                     На яркий небосвод воображенья,
                     Внушив, что эта сцена - королевство.
                     Актеры - принцы, зрители - монархи!
                     Тогда бы Генрих принял образ Марса,
                     Ему присущий, и у ног его.
                     Как свора псов, воина, пожар и голод
                     На травлю стали б рвался. Но простите,
                     Почтенные, что грубый, низкий ум
                     Дерзнул вам показать с подмостков жалких
                     Такой предмет высокий. И вместит ли
                     Помост петуший - Франции поля?
                     Вместит ли круг из дерева те шлемы,
                     Что наводили страх под Азинкуром?
                     Простите! Но значки кривые могут
                     В пространстве малом представлять мильон.
                     Позвольте ж нам, огромной суммы цифрам,
                     В вас пробудить воображенья власть.
                     Представьте, что в ограде этих стен
                     Заключены два мощных государства,
                     Что поднимают гордое чело
                     Над разделившим их проливом бурным.
                     Восполните несовершенства наши,
                     Из одного лица создайте сотни
                     И силой мысли превратите в рать.
                     Когда о конях речь мы заведем,
                     Их поступь гордую вообразите;
                     Должны вы королей облечь величьем,
                     Переносить их в разные места,
                     Паря над временем, сгущая годы
                     В коротк