Офелии. Вскоре в журналах
начинают появляться переводы отрывков из шекспировских пьес, а Екатерина  II
пишет вольные подражания пьесам "Уиндэорские насмешницы" и "Тимон  Афинский"
- "Вот каково иметь корзину  и  белье"  и  "Расточителя",  в  которых  всюду
подставлены русские имена и нравы  и  сохранены  только  основная  фабула  и
характеристика главных персонажей.
     Более глубокое понимание и подлинную посмертную славу  Шекспир  получил
на Западе после революции 1789 года,  в  первую  половину  XIX  века,  когда
западноевропейская буржуазия переживала свой высший подъем и еще не вступила
в стадию загнивания. В эту пору творчество Шекспира, с одной стороны,  столь
богатое элементами социальной критики, с другой стороны, полное героического
и поэтического воодушевления, приобрело  огромную  убедительность  для  всех
передовых писателей, во многих отношениях служа образцом для их творчества и
доставляя аргументы и иллюстрации для их эстетических теорий. В этом  смысле
Шекспир был поднят на щит всеми романтиками, а  вместе  с  тем  он  оказался
близок и критическому реализму  на  ранних  ступенях  его  развития.  Отсюда
подчеркивание в высказываниях лучших критиков этого периода  познавательного
содержания произведений Шекспира, значения открытий,  которые  он  сделал  в
области человеческих отношений и  душевной  жизни  человека,  целостности  и
гуманистической основы его мировоззрения, наличия в его творчестве  глубокой
общественно-моральной тенденции, но тенденции внутренней, облеченной в формы
полнейшей  художественной  объективности;  наконец,  эти   критики   нередко
отмечают тот  факт,  что  Шекспир  стимулирует  наши  жизнетворческие  силы,
призывает нас к жизненной борьбе.
     Приведем  несколько  наиболее   проницательных   и   ярких   по   форме
высказываний о Шекспире западных  писателей  до  начала  кризиса  буржуазной
культуры во второй половине XIX века.
     Гете за свою долгую жизнь множество раз обращался  мыслью  к  Шекспиру.
Еще в своей юношеской речи "Ко дню Шекспира" (1771) он говорил:  "Первая  же
страница Шекспира, которую я прочел, покорила меня на всю  жизнь,  а  одолев
первую его вещь, я стоял как слепорожденный, которому чудотворная рука вдруг
даровала зрение. Я  познавал,  я  живо  чувствовал,  что  мое  существование
умножилось на бесконечность; все было мне новым,  неведомым;  и  непривычный
свет причинял боль моим глазам. Шекспировский  театр  -  это  чудесный  ящик
редкостей, в котором мировая  история  как  бы  по  невидимой  нити  времени
шествует перед нашими глазами. Его планы - не  планы  в  обыденном  значении
слова. Все пьесы его вращаются вокруг скрытой точки (которую не увидел и  не
определил  еще  ни  один  философ),  где  все  своеобразие  нашего   "я"   и
дерзновенная свобода нашей воли сталкиваются с неизбежным ходом целого...  И
я восклицаю: природа, природа! Что может  быть  больше  природой,  чем  люди
Шекспира!"
     В романе "Годы ученья Вильгельма Мейстера" (1795)  Гете  устами  своего
героя говорит: "Я  не  помню,  чтобы  какая-нибудь  книга  или  какое-нибудь
событие моей жизни произвели на  меня  такое  неотразимое  впечатление,  как
драмы Шекспира... Это не поэтические произведения. Читая их, с ужасом видишь
перед собой книгу человеческих судеб и слышишь, как  бурный  вихрь  жизни  с
шумом переворачивает ее листы...  Все  предчувствия  о  человечестве  и  его
судьбах, которые у меня были, которые незаметно  сопровождали  меня  с  юных
лет, я нашел выполненными и развитыми в шекспировских пьесах. Кажется, будто
он нам разгадал все загадки, хотя и нельзя сказать определенно: вот тут  или
там - слово разгадки. Его люди кажутся нам действительными людьми, но они не
таковы. Эти таинственнейшие и сложнейшие создания  действуют  перед  нами  в
пьесах Шекспира  словно  часы,  у  которых  и  циферблат  и  все  внутреннее
устройство сделаны из хрусталя; они, по  назначению  своему,  указывают  нам
течение времени, и в то же время нам видны  те  колеса  и  пружины,  которые
заставляют их двигаться. Эти немногие взгляды, которые  я  успел  бросить  в
шекспировский мир, более, чем  что-либо  другое,  побуждают  меня  двинуться
вперед в действительной жизни, устремиться (Б поток судеб,  лежащих  на  ней
завесой".
     В своей статье "Шекспир и несть  ему  конца"  (1813-1816)  Гете,  между
прочим, писал: "Если мы считаем Шекспира одним из величайших поэтов, мы  тем
самым признаем, что мало кто познал мир так, как он его познал, мало кто  из
высказавших свое  внутреннее  видение  сумел  в  большей  степени  возвысить
читателя осознания мира. Мир становится для нас  совершенно  прозрачным,  мы
внезапно оказываемся поверенными добродетели и порока, величия, ничтожности,
благородства, низости, - и все это пои помощи простейших средств... Все, что
веет в воздухе, когда  совершаются  великие  мировые  события;  все,  что  в
страшные минуты таится в людских сердцах; все,  что  боязливо  замыкается  и
прячется в душе, - здесь выходит на свет свободно и непринужденно: мы узнаем
правду жизни и сами не знаем, каким образом". Уже  в  глубокой  старости,  в
1825 году, Гете, рассматривая альбом с гравюрами к пьесам  Шекспира,  сказал
Эккерману: "Ужасаешься, рассматривая  эти  картинки!  Только  таким  образом
отдаешь себе отчет в том, как бесконечно богат и велик Шекспир! Ведь нет  ни
одного мотива в человеческой жизни, который он не изобразил бы и не  выразил
бы. И все это с такой легкостью и свободой!"
     Под  сильным  воздействием  Шекспира  написаны  драмы  Гете  "Гец   фон
Берлихинген" (1773) и "Эгмонт" (1787). Очень велико также значение  Шекспира
для формирования драматургии Шиллера, хотя последний был более восприимчив к
внешним сторонам поэтики Шекспира и в  меньшей  степени,  чем  Гете,  уловил
сущность шекспировского реализма.
     Гейне, называвший произведения Шекспира "светской библией" и написавший
замечательный этюд "Девушки и женщины Шекспира" (1838), говорил, что неправы
те, кто утверждает, будто у Шекспира нет "трех единств": "Арена его  драм  -
земной шар: это - его единство места;  вечность  -  тот  период  времени,  в
течение которого разыгрываются его пьесы;  это  -  его  единство  времени...
Человечество - тот герой его,  который  непрестанно  умирает  и  непрестанно
воскресает, непрестанно любит и непрестанно ненавидит... сегодня заслуживает
дурацкий колпак, завтра - лавровый венок,  еще  чаще  -  оба  одновременно".
Гейне  отмечает  то  глубокое  значение,  которое  Шекспир  придает  каждому
частному явлению: "Когда  его  взору  предстает  внешний  вид  ничтожнейшего
обрывка из мира явлений, он вскрывает всю мировую слитность Этого обрывка  с
целым; ему словно ведомы законы вращения и центры всех вещей;  он  постигает
все вещи в их широчайшем объеме и их глубочайшем средоточии".
     Английский романтик, поэт и критик Кольридж говорил, что  Шекспир,  как
поэт, "обладал десятью тысячами душ" (myriad - minded) и что он "больше, чем
кто-либо другой, был одарен способностью вкладывать  глубочайшие  проявления
мудрости туда, где их меньше всего можно было бы ожидать и где тем не  менее
они оказываются самыми естественными".
     В  кругах  французских  романтиков  и  реалистов  20-х  м  30-х  годов,
боровшихся против общего врага - классицизма, - за создание более правдивого
и свободного искусства, Шекспир становится знаменем  этой  борьбы.  Стендаль
ставит имя Шекспира в заголовке  своего  этюда  -  манифеста  романтического
направления (в том  особом  смысле  этого  термина,  в  каком  Стендаль  его
понимал): "Расин и Шекспир" (две части. 1823-1825).
     Ссылки на Шекспира испещряют страницы "Предисловия к  Кромвелю"  (1827)
В. Гюго, многим обязанного в  своей  драматургии,  хотя  и  односторонне  им
понятому, художественному методу Шекспира. Впоследствии, уже на склоне  лет,
Гюго написал целую книгу о Шекспире (1865) - этом "человеке-океане", как  он
его  называет,  в   которой,   правда,   идеалистическая   риторика   сильно
перевешивает  и  заслоняет  верные  мысли  и  наблюдения.   Даже   романтики
реакционного лагеря, как, например, А. де Виньи (его переделки шекспировских
пьес: "Шейлок", 1828, "Отелло", 1829), пытались на свой лад  использовать  и
освоить Шекспира. Хорошо знал и  очень  любил  Шекспира  Мериме,  во  многом
следовавший Шекспиру в своей  "Жакерии"  (1828).  Высоко  ценил  Шекспира  и
Бальзак, у которого в восприятии и оценке процесса  жизни  есть  несомненное
внутреннее родство с Шекспиром.
     В конце рассматриваемого периода мы встречаем фигуру Флобера,  который,
несмотря на  чрезвычайное  несходство  его  мировоззрения  с  мировоззрением
Шекспира, безгранично восхищался последним и живо ощущал силу и величие  его
реализма. В письмах к своей подруге Луизе  Коле  за  1846-1854  годы  Флобер
писал: "Читая Шекспира, я становлюсь больше, умнее, чище. Когда я дохожу  до
вершины его произведения, мне кажется, что я на высокой горе, - все исчезает
и все появляется в новом виде...". "Кто посмеет сказать, что Шекспир  любил,
ненавидел, что он чувствовал? Это колосс, он ужасает; трудно даже  поверить,
что он был человеком". И еще, по поводу 1-й сцены III  акта  "Короля  Лира":
"Этот человек сведет меня с ума. В сравнении с ним другие кажутся мне, более
чем когда-либо, детьми".
     Во второй половине XIX века оценки Шекспира  в  Западной  Европе  резко
меняются. После 1848 года, когда "революционность буржуазной демократии  уже
умирала (в Европе), а революционность социалистического пролетариата еще  не
созрела" {В. И. Ленин, Соч., т. 18, стр. 10}, когда буржуазия перестала быть
заинтересованной  в  расширении  активного  познания   действительности,   в
западноевропейской философии, науке, критике все более и более  утверждаются
позитивизм и агностицизм, которые выражают  начинающийся  распад  буржуазной
мысли. В связи с этим  в  западной  шекспирологии,  как  и  во  всех  других
областях литературоведения и литературной  критики,  проявляется  сильнейшая
реакция  против  того,  что  многие  буржуазные   литературоведы-позитивисты
произвольно и очень неточно называют "романтическими  идеями".  Возражая  по
существу против всякого целостного понимания творчества  великого  писателя,
как выражения определенного этапа в истории общественного сознания его нации
и всего человечества, они сводят изучение писателя к  рассмотрению  оболочки
или внешнего облика его творчества,  считая  внутреннюю  сущность,  то  есть
объективный исторический  смысл  его,  несуществующим  или  недоступным  для
познания. Это анализ с принципиальным отказом от синтеза.
     Очень отчетливое  выражение  этот  позитивизм  и  агностицизм  нашли  в
посвященной Шекспиру главе "Истории английской литературы" (1865)  И.  Тена,
который видел в Шекспире  лишь  соединение  "национального  темперамента"  и
богатой фантазии, не  замечая  в  его  творчестве  никакого  познавательного
содержания.
     Такое  затушевывание  или  обесцвечивание  идейной  стороны  творчества
Шекспира, доходящее очень часто до полного и  принципиального  ее  отрицания
или, наоборот, искажения, еще усилилось  с  наступлением  эры  империализма,
когда  названные  тенденции  осложнились  крайними,  наиболее   реакционными
формами  идеализма,  безудержным  эстетизмом,  декадентством,   символизмом,
мистицизмом. Равнодушие к связи искусства с действительностью или недооценка
этой  связи  сменяется   теперь   решительным   ее   отрицанием:   искусство
противопоставляется действительности как якобы  "высшая  форма  реальности".
Уже Суинберн, один из предтеч новейшего эстетства, в своей книге о  Шекспире
(1880) восхищался сильнее всего тем  "редким",  "странным",  "таинственным",
что он находил у  великого  драматурга.  О  шекспировских  образах  Суинберн
писал: "Место, отведенное для них в тайнике нашего сердца, непроницаемо  для
света  и  шума  повседневной  жизни.  Есть   часовни   в   соборах   высшего
человеческого искусства, не созданные для того,  чтобы  быть  открытыми  для
глаз и ног мира". С предельной отчетливостью  выразил  эту  мысль  несколько
позднее О. Уайльд: "Шекспир - не безупречный  художник.  Он  чересчур  прямо
подходит к жизни, заимствуя у жизни естественное выражение мысли".
     С внешней стороны  популярность  Шекспира  на  Западе  в  XX  веке  еще
усиливается. Постановки  его  пьес  учащаются,  и  академически-научная  или
популярная критическая литература о нем чрезвычайно возрастает.  Но  слишком
часто в буржуазных кругах Шекспир  воспринимается  в  основном  уже  не  как
носитель  идейных  ценностей,  а  как  виртуоз,  гениальный  техник,  мастер
развлекать и будить воображение, писавший произведения, привлекающие  именно
тем, что смысл их - если только  в  них  заключен  действительно  какой-либо
смысл - загадочен и непонятен.
     Значительная часть научной литературы  о  Шекспире  носит  Эмпирический
характер. Несомненные достижения  имеются  в  изучении  биографии  Шекспира:
уточнены фактические сведения о жизни великого драматурга, тщательно изучена
вся документация, собран  обширный  материал,  характеризующий  условия  его
деятельности и т. д. (Э. К.  Чемберс,  Дж.  К.  Адаме,  Л.  Хотсон,  Дж.  Б.
Харрисон,  П.  Александер,  Э.  Николл  и  др.).  Шекспировская  текстология
разрабатывает  тонкие,  научно  обоснованные  методы  рекомендации  (Э.   У.
Поллард, У. У. Грег, Дж. Досер Уилсон и др.). Углубляется знание театральных
условий, в которых работал Шекспир  (У.  Дж.  Лоуренс,  Т.  У.  Болдуин,  А.
Харбейдж и др.).
     В шекспировской критике XX в. на Западе идет напряженная идеологическая
борьба. Почти все течения буржуазной философской, эстетической и критической
мысли притязали на право толкования Шекспира в своем духе. Идеализм лежал  в
основе    работ    неогегельянского    направления    (Э.    С.     Бредли),
духовно-исторической школы (Ф. Гундольф); прилагали  свою  руку  к  Шекспиру
фрейдисты   (Э.   Джоунз)   и   декаденты    всякого    рода    вплоть    до
мистиков-символистов (У. Найт). В реакционном духе  толкуют  также  Шекспира
литературоведы и критики, отрицающие прогрессивный  характер  Ренессанса,  в
котором они видят лишь поздний Этап  развития  средневековой  идеологии  (Т.
Спенсер, Э-М. У. Тильярд и др.).
     Всем этим разновидностям упадочной  буржуазной  идеологии  империализма
противостоят те критики  и  литературоведы,  которые  остаются  на  позициях
признания  Ренессанса   прогрессивным   явлением   культуры   и   искусства,
подчеркивают  гуманистический  и  демократический  характер   шекспировского
творчества. Хотя и эта критика носит печать  буржуазной  ограниченности,  но
все же ее оценки и суждения приближают к пониманию подлинного  Шекспира  (У.
Роли, X. Гренвилл-Баркер, Л. Л. Шюкинг, Г. Б. Чарлтон, К. Сперджен и др.).
     Среди огромной массы узкоэмпирической или  идеологически  неполноценной
литературы о Шекспире звучат,  как  глубоко  положительное  явление,  голоса
критиков, настроенных подлинно демократически и близких к сознанию  народных
масс. Таков - назовем  самого  яркого  представителя  этой  группы  -  Ромен
Роллан, видевший в Шекспире прежде всего критика современного ему  общества,
разоблачителя лицемерия и силы денег, великого гуманиста, стимулирующего нас
к борьбе с  социальным  злом  своими  произведениями,  содержащими  элементы
революционности. "Его музыка - писал  Роллан  в  своих  "Четырех  очерках  о
Шекспире", - не отвлекает нас от забот настоящего. Если прислушаться,  то  с
удивлением начинаешь узнавать в этом ревущем потоке голоса  нашего  времени,
мысли, которые кажутся прямым выражением того что мы  думаем  об  угнетающих
нас событиях...". Он писал также: "Шекспир, творчество которого отражает все
содрогания мира порой улавливает  в  них  отдаленные  раскаты  революции..."
("Истина в творчестве Шекспира", в книге "Спутники").
     История  восприятия  Шекспира  в  России  заслуживала  бы  специального
исследования, так богаты материалы русской литературы и критики откликами на
творчество великого  драматурга.  Мы  коснемся  здесь  лишь  самых  основных
фактов.
     Еще в конце XVIII века оценил мощный психологический реализм  Шекспира,
а вместе с тем его поэтическую стихию Н. М. Карамзин, который R  предисловии
к  своему  переводу  "Юлия  Цезаря"  (1787)   писал:   "Шекспир   знал   все
сокровеннейшие побуждения человека, отличительность каждой страсти,  каждого
темперамента, каждого рода жизни. Для каждой мысли  находил  он  образ,  для
каждого ощущения выражение, для  каждого  движения  души  наилучший  оборот.
Гений его, подобно Гению Натуры, обнимал взором своим и солнце  и  атомы.  С
равным искусством изображал он героя и  шута,  умного  и  безумца,  Брута  и
башмачника.  Драмы  его,  подобно  неизмеримому  театру  Натуры,   исполнены
многоразличия, все же вместе составляет совершенно целое". Позже, в "Письмах
русского путешественника",  Карамзин  писал:  "Величие,  истина  характеров,
занимательность  приключений,  откровение  человеческого  сердца  и  великие
мысли, рассеянные в драмах британского гения, будут  всегда  их  магиею  для
людей  с  чувством.  Я  не  знаю  другого  поэта,  который  имел  бы   такое
всеобъемлющее, плодотворное, неистощимое воображение; и вы найдете все  роды
поэзии в шекспировских произведениях. Он есть любимый  сын  богини  Фортуны,
которая  отдала  ему  волшебный  жезл  свой;  а  он,  гуляя  в  диких  садах
воображения, на каждом шагу творит чудеса!"
     Исключительно интересны и разнообразны высказывания о Шекспире Пушкина,
находившего, что  произведения  Шекспира  "стоят  на  высоте  недосягаемой",
составляя  "вечный  предмет  наших  изучений  и  восторгов".  "Правдоподобие
положений и правда диалога, - писал Пушкин Н. Раевскому-сыну в 1825 году,  -
вот настоящие законы трагедии. Я не читал ни Кальдерона, ни Вегу, но что  за
человек этот Шекспир! Не могу придти в  себя!  Как  Байрон-трагик  мелок  по
сравнению с ним!.. Каждый человек любит, ненавидит, печалится, радуется,  но
каждый на свой лад - читайте  на  этот  счет  Шекспира...  Читайте  Шекспира
(таков мой припев): он никогда не боится скомпрометировать свое  действующее
лицо, он заставляет его говорить со всею  жизненною  непринужденностью,  ибо
уверен, что в свое время и в своем месте он заставит это  лицо  найти  язык,
соответствующий  его  характеру",  В  статье  1826  года  "О  народности   в
литературе" Пушкин замечает: "Но мудрено отъять у Шекспира в  его  "Отелло",
"Гамлете", "Мера  за  меру"  и  проч.  достоинства  большой  народности".  В
набросках предисловия  к  "Борису  Годунову"  от  1827  и  1829  гг.  Пушкин
заявляет: "Твердо уверенный,  что  устарелые  формы  нашего  театра  требуют
преобразования,  я  расположил  свою  трагедию  по   системе   отца   нашего
Шекспира..." (1827). "Изучение Шекспира, Карамзина и старых наших  летописей
дало мне мысль облечь в драматические формы одну из самых драматических эпох
новейшей истории. Не смущаемый никаким иным влиянием - Шекспиру я подражал в
его  вольном  и  широком  изображении  характеров,  в  небрежном  и  простом
составлении типов" (1829). В наброске статьи о драме М. П.  Погодина  "Марфа
Посадница" (1830) Пушкин писал: "Что развивается в трагедии? Какая цель  ее?
Человек и народ - судьба человеческая, судьба  народная.  Вот  почему  Расин
велик, несмотря на узкую форму своей трагедии.  Вот  почему  Шекспир  велик,
несмотря на неравенство, небрежность, уродливость отделки".
     Очень    содержательны    высказывания    о    Шекспире     Лермонтова,
писателя-декабриста В. К. Кюхельбекера, который  переводил  его  на  русский
язык, другого писателя-декабриста - А. А. Бестужева-Марлинского.
     Необыкновенно  высоко  ценили  Шекспира  наши   великие   революционные
демократы - Белинский,  Добролюбов,  Чернышевский,  отмечавшие  глубину  его
проникновения  в  действительность,  ум