д, что вы можете это доказать. Я вам прямо  скажу,  если
бы пришла одна законная невеста, я бы особенно не стал интересоваться. Но  я
узнаю голос масс, где бы я  его  ни  услышал.  Предлагаю  организовать  союз
невест господина Пунтилы. И тут возникает любопытный вопрос: что  вам  здесь
нужно?
     Телефонистка. Рассказать ему, что ли? Видите ли, господин Пунтила лично
пригласил нас к себе в гости, всех четырех, на праздник, на помолвку дочки,
     Матти. Ну, этому приглашению цена - как прошлогоднему снегу. Он на  вас
посмотрит как на уток, которые прилетели с болота, когда охотник  уже  давно
ушел домой.
     Эмма-самогонщица. Ой, что-то не похоже на хороший прием!
     Матти. Я не говорю, что он вас плохо примет. Вы рановато пришли, вот  в
чем беда. Надо будет мне улучить минуту и провести  вас  к  нему,  когда  он
будет в подходящем настроении, тогда он вас  узнает  и  приветит  как  своих
невест.
     Фармацевтка.  Ну,  это  только  шутка,  мы  просто  хотим  потанцевать,
повеселиться.
     Матти. Если выбрать время удачно, любая шутка сойдет. Когда  настроение
хорошее, можно и пошутить. Тогда могут прийти сразу четыре  невесты.  Пастор
обалдеет от удивления, а судья будет  рад  и  счастлив,  когда  увидит,  как
пастор обалдел. Только нужно, чтобы все  было  в  порядке,  не  то  господин
Пунтила не захочет вас признать, если мы ввалимся в зал как союз невест -  с
пением тавастландского гимна и со знаменем, сшитым из нижней юбки.

                            Все громко хохочут.

     Эмма-самогонщица.  Значит,  по-вашему,  нас  и  кофейком   угостят,   и
потанцевать можно будет?
     Матти. Может быть, вашему союзу и удастся  провести  эти  требования  в
жизнь - они вполне справедливы: вам подали надежду, вы пошли  на  расходы  -
ведь вы приехали поездом, верно?
     Эмма-самогонщица. Во втором классе.

                       Фина несет в дом глыбу масла.

     Коровница. Сливочное масло!
     Фармацевтка. Мы прямо с вокзала. Скажите - не знаю вашего имени,  -  не
можете ли вы дать нам по стакану молока?
     Матти. Стакан молока? Только не перед обедом: нельзя портить аппетит.
     Коровница, Не беспокойтесь, не испортим.
     Матти. Для вас было бы полезнее, если б я мог вашему жениху дать стакан
чего-нибудь - только не молока, конечно.
     Телефонистка. Да, голос у него был суховат.
     Матти. Сандра - она телефонистка, она  все  знает  и  все  узнает.  Она
понимает, почему я не бегу за молоком для  вас,  а  соображаю,  как  бы  мне
напоить спиртом его!
     Коровница. А разве неправда, что у вас в "Пунтиле" девяносто  коров?  Я
так слыхала.
     Телефонистка. А голоса его ты не слыхала.
     Матти. Будьте умницами, пока что с вас хватит и запаха еды.

                   Конюх и Лайна несут в дом тушу свиньи.

     Женщины (хлопают в ладоши). Всем хватит!
                                 - Только бы корочка поджарилась!
                                 - Майорану положить не забудьте!
     Эмма-самогонщица. Как вы думаете, можно  будет  за  обедом  расстегнуть
крючки так, чтобы никто не видел? Мне юбка узковата.
     Фармацевтка. А вдруг господин Пунтила посмотрит?
     Телефонистка. За обедом он на тебя смотреть не будет.
     Матти.  Знаете,  какой  это  будет  обед?  Вы  будете  сидеть  рядом  с
господином окружным судьей из самого Выборта. Я ему скажу (втыкает  в  землю
метлу и говорит, обращаясь к ней): "Ваша честь, вот четыре  бедные  женщины,
они очень боятся, что им откажут в иске. Они долго шли по пыльным дорогам  и
наконец пришли к своему жениху. Потому что рано утром десять  дней  назад  к
ним в деревню приехал толстый  господин  в  студебекере,  обменялся  с  ними
кольцами и назвал их невестами, а теперь он как будто хочет от них отречься.
Исполните свой долг, вынесите свой приговор, и я вас предупреждаю,  если  вы
их не защитите, так в один прекрасный день ни вас, ни вашего суда и в помине
не будет!"
     Телефонистка. Браво!
     Матти. С вами и адвокат будет чокаться за столом. Что ты  ему  скажешь,
Эмма Такинайнен?
     Эмма-самогонщица. Скажу, что рада с ним познакомиться,  может,  он  мне
составит налоговый листок, да пускай построже обойдется с акцизными. У  вас,
скажу, язык хорошо подвешен, может, уговорите начальство,  чтоб  не  держали
так долго моего мужа на военной службе, мне в поле одной  не  справиться,  а
полковник у него препротивный. Похлопочите, скажу,  чтоб  меня  лавочник  не
обставлял, когда я беру у него в долг сахар и керосин.
     Матти. Вот что значит  правильно  использовать  знакомство.  Но  насчет
налогов тебе придется заботиться, только если не выйдешь за Пунтилу. Кто его
получит в мужья, может платить сколько угодно! Вам с доктором тоже  придется
чокнуться, что вы ему скажете?
     Телефонистка. Господин доктор, скажу, у меня опять поясницу  ломит,  не
смотрите таким зверем, не бойтесь терять на меня время, я вам заплачу, когда
выйду за господина Пунтилу. И не торопитесь, нам еще только подали  кашу,  а
кофе еще даже не поставили кипятить, а вы отвечаете за здоровье народа.

                 Два работника катят к дому две бочки пива.

     Эмма-самогонщица. И пива припасли!
     Матти. Ну а вам придется сидеть за столом рядом с пастором. Что вы  ему
скажете?
     Коровница. Скажу: теперь у меня будет время, смогу ходить в церковь  по
воскресеньям, если придет охота.
     Матти. Какой же это разговор? Я уж от себя  добавлю:  господин  пастор,
скажу, видите, Лизи-коровница сегодня ест с  фарфоровой  тарелки,  уж  вы-то
должны радоваться больше всех, в Писании сказано - перед богом все равны,  а
уж перед господином Пунтилой и подавно. Если она станет хозяйкой  в  имении,
вам непременно  что-нибудь  перепадет,  ко  дню  рождения  пошлют  вам,  как
полагается, две бутылки белого, проповедуйте на здоровье про небесные  луга,
потому что, слава богу, на земных лугах ей больше коров доить не придется!

   Пока Матти разглагольствует, Пунтила вышел на балкон и мрачно слушает.

     Пунтила. Когда закончите - скажите. Кто эти бабы?
     Телефонистка (со смехом). Ваши невесты, господин  Пунтила!  Неужели  не
узнали?
     Пунтила. Что? Я вас не знаю!
     Эмма-самогонщица. Сейчас узнаете - по кольцам!
     Телефонистка. От занавесок, из кургельской аптеки.
     Пунтила. Что вам тут нужно? Скандалить пришли?
     Матти. Господин Пунтила, может, сейчас время неудачное,  рановато  еще,
но мы тут обсуждали, как поразвлечь гостей за обедом, мы организовали  "Союз
невест господина Пунтилы".
     Пунтила. Почему уж сразу  не  профсоюз?  Там,  где  ты  околачиваешься,
что-нибудь такое может прямо из-под земли вырасти,  я  тебя  знаю,  я  знаю,
какую ты газету читаешь!
     Эмма-самогонщица. Да мы же в шутку, нас бы только угостили кофейком.
     Пунтила. Знаю я ваши шутки! Шантажировать меня пришли, чтоб  я  заткнул
вам глотки подачкой!
     Эмма-самогонщица. Ну-ну, потише!
     Пунтила. Я вам покажу, пришли тут покутить  на  мой  счет,  пользуетесь
моей любезностью? Убирайтесь-ка подобру-поздорову, пока я не позвал полицию!
Ты там, я тебя узнал, ты телефонистка, вот  я  позвоню  в  контору,  спрошу,
разрешают они своим служащим вытворять такие безобразия? Я и  про  вас  всех
узнаю, кто вы такие!
     Эмма-самогонщица.  Все  понятно.  Знаете,  господин  Пунтила,  хотелось
просто повеселиться, чтобы было что вспомнить на старости лет. Ну-ка, сяду я
на вашу землю, чтобы можно было сказать: посидела и я в гостях у Пунтилы, он
сам меня пригласил. (Садится на землю.) Вот, теперь никто не посмеет спорить
- села и сижу. А рассказывать,  что  я  не  на  стуле  сидела,  а  на  голой
тавастландской земле, я не стану, хоть про  нашу  землю  во  всех  учебниках
пишут: труда в нее надо вкладывать много, но и прибыли она  много  приносит,
только вот не пишут, кто труд вкладывает, а кому прибыль идет. Нанюхалась  я
и жареной телятины, видела, сколько масла понесли, да и  пива  тут  хватало!
(Поет.)

                Синь озер, выси гор, стаи тучек над горой -
                Все так мило тавастландскому люду:
                И зеленый лес, и в Або корабельных верфей строй.

Правильно  я  говорю?  Ну-ка,  подымите  меня,  не  век  же мне тут сидеть в
исторической позе!
     Пунтила. Убирайтесь из моего дома!

   Женщины снимают соломенные венки, бросают их на землю и уходят. Матти
                           сметает солому в кучу.


VIII

                             Финские рассказы.

           Проселочная дорога. Вечер. Четыре женщины идут домой.

     Эмма-самогонщица. Откуда же можно знать, в каком  настроении  они  тебя
встретят? Когда хорошенько насосутся, они шутят и щиплют  тебя  где  попало.
Вырываться приходится, а то совсем распояшутся  и  затащут  тебя  тут  же  в
малинник. А то вдруг им что-то  заскочит  в  печенку,  и  они  готовы  звать
полицию. У меня в башмаке, кажется, гвоздь торчит.
     Телефонистка. И подметка отваливается.
     Коровница. Не для таких дорог наши башмаки сшиты.
     Эмма-самогонщица. Совсем истрепала башмаки, а они  должны  бы  еще  год
послужить. Мне бы камешек найти.

                                Все садятся.

(Забивает  гвоздь в башмаке.) Вот я и говорю, нельзя на господ рассчитывать.
Они   то   такие,   то   эдакие,   а   потом  опять  такие.  Вот,  например,
полицмейстерша  часто  посылала  за  мной среди ночи, чтобы я массировала ей
ноги  - они у нее отекали. И каждый раз она была разная - смотря как поладит
с  мужем.  У  него  что-то там было со служанкой. Когда она мне раз подарила
шоколад, я уж знала, что он эту служанку прогнал. А потом он, верно, опять с
ней  спутался,  потому  что  полицмейстерша сразу позабыла, сколько раз я ее
массировала - шесть или десять. Такая скверная память у нее вдруг сделалась.
     Фармацевтка. Иногда у них память бывает чересчур хорошая. Вроде  как  у
нашего Пекка-американца. Он  там  нажил  состояние,  а  через  двадцать  лет
вернулся к родным. Они были до того бедные  -  у  моей  матери  картофельную
шелуху выклянчивали. А когда он приехал, они его угостили жареной телятиной,
чтобы задобрить. А он телятину съел и  давай  вспоминать,  как  он  когда-то
одолжил бабушке двадцать марок. И все только головой покачивал,  жалел,  что
им так плохо приходится, даже долг отдать не могут.
     Телефонистка. Это они умеют. Ну да ведь с чего-то им и  надо  богатеть.
Вот у нас зимой в тысяча девятьсот восьмом году  один  помещик  хотел  ночью
перейти озеро по льду. Он знал, что где-то  есть  полынья,  так  он  мужику,
который его вел, велел идти двенадцать километров впереди дорогу  пробовать.
Обещал ему за это лошадь подарить. Вот они дошли до середины, и тут  помещик
говорит: "Если доведешь до берега и я не провалюсь, получишь теленка". Потом
показались огни деревни, и он сказал: "Ты уж постарайся - часы заработаешь".
Когда до берега оставалось шагов пятьдесят, он уже  стал  говорить  о  мешке
картошки. А как добрались до места, дал он ему одну марку и говорит:  "Долго
же ты, брат, провозился!" Мы, глупые, не разбираемся в господских штучках. А
что же? Они ведь с виду такие же люди, как мы. Вот мы и попадаемся. Были  бы
они похожи на медведей или гадюк, мы бы уж как-нибудь поостереглись.
     Фармацевтка. Не надо с ними шутки шутить. И брать у них ничего не надо!
     Эмма-самогонщица. Ничего не брать! Как же это: ведь у них в руках  все,
а у нас - ничего. Попробуй-ка ничего не взять у реки, когда пить хочется!
     Фармацевтка. Да, что-то здорово пить хочется.
     Коровница. Мне тоже.
     Телефонистка. Мы всегда в накладе остаемся.
     Коровница.  В  Каузале  одна  связалась  с  хозяйским  сыном,  где  она
батрачила. Он сделал ей ребенка, а на суде в  Хельсинки  от  всего  отрекся,
чтобы не платить алиментов. Ее мать взяла адвоката, и тот все его письма  из
армии выложил на стол судье. Письма были такие, что из них все было ясно.  И
он должен был получить свои пять лет за лжесвидетельство.  Но  только  судья
начал читать первое - нарочно медленно стал читать,  -  она  сразу  говорит:
давайте письма обратно. Никаких алиментов ей и не  присудили.  Идет  она  из
суда, слезы ручьем текут, мать  сердится,  а  он  хохочет.  Вот  она  какая,
любовь!
     Телефонистка. Ну и глупо ничего с них не брать.
     Эмма-самогонщица. Нет, иногда умно. Один парень из-под Выборга ничего у
них не брал. В восемнадцатом году он был у  красных,  а  потом  его  за  это
посадили в лагерь в Таммерфорсе, он был  совсем  молодой  парнишка,  он  там
траву жрал с голоду, им ничего есть не давали. Мать его навестила и  кое-что
принесла. Она пришла за восемьдесят километров. Она батрачила у помещика,  и
помещица дала ей с собой  рыбу  и  фунт  масла.  Она  шла  пешком,  а  когда
какой-нибудь крестьянин подсаживал ее на телегу, она ехала часть дороги. Она
говорила крестьянину: "Я иду в Таммерфорс навестить моего сына Ати. Он сидит
в лагере для красных, а помещица, добрая душа, дала мне для него рыбу и фунт
масла". Когда крестьянин слышал это, он говорил, чтобы она  слезала,  потому
что у нее сын - красный,  но,  когда  она  проходила  мимо  женщин,  которые
стирали на речке, она опять рассказывала:  "Я  иду  в  Таммерфорс  навестить
моего сына в лагере для красных, а помещица, добрая душа, дала мне для  него
рыбу и фунт масла". И когда  она  пришла  в  лагерь  в  Таммерфорсе,  она  и
коменданту сказала эти самые слова, и он засмеялся и позволил ей войти, хотя
это вообще запрещалось.  Перед  лагерем  еще  росла  трава,  но  за  колючей
проволокой не было ни одной зеленой травинки, ни одного листика на деревьях,
они там все съели. Это все правда, слышите вы? Своего Ати она не видела  два
года, пока он был на гражданской войне, а потом в  плену,  и  он  был  очень
худой. Она говорит: "Ну, здравствуй, Ати, вот я тебе принесла рыбу и  масло,
помещица дала". Ати поздоровался с  ней,  спросил  насчет  ее  ревматизма  и
насчет некоторых соседей, но рыбу и масло он не хотел взять  ни  за  что  на
свете, он очень разозлился и сказал: "Ты это выклянчила у помещицы?  Ну  так
можешь нести все это обратно, от них я ничего не возьму". И она должна  была
снова завернуть свои подарки, а ее Ати был такой голодный,  и  она  сказала:
"Прощай"  -  и  отправилась  обратно,  снова  пешком,  и,  только  когда  ее
подсаживали, ехала в телеге. Батраку, который ее подвез, она  сказала:  "Мой
Ати в лагере для военнопленных, он не  взял  рыбу  и  масло,  потому  что  я
выклянчила их у помещицы, а от них он ничего не берет". Дорога была длинная,
а она уже старая, и она по временам присаживалась у края дороги и откусывала
немного рыбы и масла, потому что это все уже начало портиться и даже немного
провоняло. Но женщинам у реки она теперь сказала:  "Мой  Ати  в  лагере  для
военнопленных. Он не захотел рыбы и масла, потому  что  я  выклянчила  их  у
помещицы, а он  ничего  у  них  не  берет".  Это  она  говорила  всем,  кого
встречала, так что люди узнали про Ати по  всему  ее  пути,  а  путь  был  -
восемьдесят километров.
     Лизи-коровница. Да, бывают такие, как ее Ати.
     Эмма-самогонщица. Мало их очень.

                      Они встают и молча идут дальше.

IX

             Пунтила обручает свою дочку с настоящим человеком.

Столовая  с маленькими столиками и огромным буфетом. Пастор, судья и адвокат
стоя  курят  и  пьют  кофе.  В  углу  молча сидит и пьет Пунтила. В соседней
                        комнате танцуют под патефон.

     Пастор. Настоящую веру нынче редко найдешь. Везде сомнения, равнодушие,
тут и сам усомнишься в нашем народе. Я им вбиваю в головы,  что  без  божьей
воли ни одна черничная ягода не вырастет, а они принимают дары  природы  как
должное, жрут все, как будто так и надо. Отчасти их неверие объясняется тем,
что они в церковь не ходят, -  сколько  раз  я  проповедовал  перед  пустыми
скамьями, как будто нельзя приехать на велосипедах, у каждой коровницы  есть
велосипед. Но, конечно, это и от врожденной испорченности. Представьте себе,
на прошлой неделе у постели умирающего я рассказываю, что ждет  человека  на
том свете, а он мне вдруг преподносит: "А не повредят, по-вашему, эти  дожди
картофелю?" После этого поневоле спросишь себя, а кому мы  нужны,  вся  наша
работа идет псу под хвост!
     Судья. Отлично вас понимаю. Нести культуру в эту чернь - не сахар.
     Адвокат.  Нам,  адвокатам,  тоже  нелегко.  Мы  всегда  жили  за   счет
хозяйственных мужичков с железным характером, они лучше  по  миру  пойдут  с
клюкой, чем поступятся своими правами. Теперь они тоже любят  ссориться,  да
им скупость мешает. Они бы с удовольствием оскорбляли друг друга, даже  ножи
в ход пускали бы, сбывали бы хромых кляч, но как только начинаются  судебные
издержки, так они сразу сдают,  они  из-за  денег  готовы  прекратить  самое
роскошное дело.
     Судья. Коммерческий век, ничего не  поделаешь!  Мельчают  люди,  прошло
старое доброе время. Сколько сил  надо,  чтобы  не  разочароваться  в  нашем
народе и все время пытаться приобщить его хоть немножко к культуре.
     Адвокат. Пунтиле хорошо: у него хлеб сам растет в поле.  А  выпестовать
хороший процесс - нелегкое дело, тут поседеешь, прежде чем у  тебя  вырастет
хорошее толстенькое дельце. Иногда  думаешь  -  ну,  конец,  дальше  никакие
кляузы не помогут, все доказано, и дело испустит дух, не успев расцвести,  а
потом,  глядишь,  оно  и  ожило,  поправилось.  Опаснее  всего,  когда  дело
только-только  вылупилось,  когда  оно,  так  сказать,  еще   сосунок.   Тут
смертность выше всего - того и гляди  прекратят.  А  если  довести  дело  до
солидного возраста, выкормить, вынянчить, тут оно само дальше пойдет, и если
протянет лет пять-шесть, так есть надежда, что до седых  волос  доживет.  Но
попробуй затяни его на столько лет! Нет, у нас собачья жизнь!

                         Входят атташе с пасторшей.

     Пасторша. Господин Пунтила, вы забыли своих  гостей.  Господин  министр
сейчас танцует с вашей дочерью, но он уже спрашивал о вас.

                              Пунтила молчит.

     Атташе. Госпожа пасторша только что изумительно сострила -  министр  ее
спрашивает, по вкусу ли  ей  джаз.  Никогда  в  жизни  я  не  ждал  с  таким
интересом: как-то, думаю, она выйдет из такого  щекотливого  положения?  Она
немножко подумала и говорит: "Под орган танцевать нельзя, так  пусть  играют
на каких угодно инструментах - мне все  равно!"  Министр  чуть  не  умер  от
смеха. Что ты скажешь, Пунтила?
     Пунтила. Ничего, я своих гостей не осуждаю! (Жестом  подзывает  к  себе
судью.) Фредрик, нравится тебе эта физиономия?
     Судья. Ты про кого?
     Пунтила. Про атташе. Нет, серьезно.
     Судья. Осторожней, Иоганнес, пунш очень крепкий.
     Атташе (напевает мелодию, которую играют рядом, и пританцовывает).  Так
и подмывает, не правда ли?
     Пунтила (еще раз подзывает судью, тот старается не обращать  внимания).
Фредрик! Говори правду: нравится или нет? Я за эту морду отдал целый лес!

       Все остальные напевают: "Везде ищу Хитину, Титину, Хитину..."

     Атташе (ничего не подозревая). Я никогда не запоминаю слов, еще в школе
не мог ни одного слова запомнить, но ритм у меня в крови.
     Адвокат (видя, что Пунтила упорно подзывает его). Здесь  что-то  душно,
пойдем в гостиную. (Хочет увести атташе.)
     Атташе. Но недавно я  все-таки  запомнил  целую  строчку:  "Уи  хев  но
бананас" {"У нас нет бананов" (англ.).}. Значит, можно надеяться, что память
у меня исправится, - я вообще оптимист!
     Пунтила. Фредрик! Смотри - и суди! Слышишь, Фредрик!
     Судья. Знаете анекдот, как еврей забыл свое пальто  в  кафе?  Пессимист
говорит: "Ему обязательно вернут  пальто!"  А  оптимист  говорит:  "Нет,  не
вернут никогда!"

                                Все смеются.

     Атташе. Ну и как, вернули?

                                Все смеются.

     Судья. Вы, кажется, не поняли, в чем соль.
     П