ают  пять
тысяч голов отборного убойного скота. Это печально, - но  это  не  внезапный
кровожадный порыв. Если бы дело обстояло именно так, то было бы  не  так  уж
печально.  При  уничтожении  рогатого  скота  и  культуры  главной  движущей
пружиной отнюдь не являются варварские инстинкты. В обоих случаях _часть_  с
трудом произведенных благ уничтожается,  потому  что  они  стали  балластом.
Перед лицом голода, который свирепствует во всех пяти  частях  света,  такие
действия, вне всякого сомнения, преступны, но они не имеют ничего  общего  с
беспричинной жестокостью. В настоящее время в большинстве стран земного шара
господствует  такой  порядок,  при   котором   всякого   рода   преступления
вознаграждаются,  а  добродетель  обходится  дорого.   "Добрый   человек   -
беззащитен, а  беззащитного  бьют.  Жестокостью  же  можно  всего  добиться.
Подлость удобно устраивается на десять тысяч лет вперед. А доброта нуждается
в личной охране, но, увы, ее не находит".
     Поостережемся же просто требовать от людей, чтоб они были добрыми! Ведь
и мы не должны требовать невозможного! Не следует давать повод для упреков в
том, что и мы якобы взываем к людям и требуем совершить деяния, которые выше
человеческих сил, а именно, руководствуясь высокими добродетелями, терпеливо
сносить жестокие порядки, которые, хотя  и  можно,  но  не  должно  изменять
силой! Давайте выступать не только в защиту культуры!
     Пожалеем культуру, но сначала пожалеем людей!  Культура  будет  спасена
тогда, когда будут спасены люди.
     Не дадим  же  увлечь  себя  утверждением,  будто  люди  существуют  для
культуры, а не культура  для  людей!  Это  слишком  напоминало  бы  картину,
обычную для больших рынков, где люди существуют для  убойного  скота,  а  не
убойный скот для людей!
     Друзья, давайте подумаем о корне зла!
     Ныне великое учение, охватывающее все  большее  число  людей  на  нашей
планете, которая очень молода, говорит, что корень всех зол  -  это  частная
собственность. Это учение, простое, как все великие учения,  овладело  умами
огромной  массы  людей,  которые  больше  всего  страдали  от   существующих
частнособственнических отношений и от варварских методов, с помощью  которых
капиталисты защищают эти  отношения.  Новое  учение  претворено  в  жизнь  в
стране, составляющей одну  шестую  часть  земного  шара,  где  угнетенные  и
неимущие  захватили  власть.  Там  не  уничтожают  больше  продовольствие  и
культуру.
     Многие из нас, писателей, испытавших ужасы фашизма и  до  глубины  души
возмущенных  ими,  еще  не  поняли  этого  учения,  еще  не  открыли  корней
жестокости, вызывающей гнев в наших сердцах. И сейчас сохраняется опасность,
что  эти  писатели  рассматривают   зверства   фашизма   как   бессмысленные
жестокости. Они, эти писатели,  крепко  держатся  за  частнособственнические
отношения, ибо верят, что для их защиты жестокости фашизма не нужны. Но  для
сохранения   господствующих   частнособственнических   отношений    подобные
жестокости необходимы. Тут фашисты не лгут, в этом случае они правы.  Те  из
наших друзей, которые столь же сильно возмущены зверствами  фашизма,  как  и
мы, но хотят сохранить частнособственнические порядки или  относятся  к  ним
безразлично, 'не в силах достаточно упорно и долго вести борьбу  против  все
более и более усиливающегося фашистского варварства, потому  что  они  не  в
состоянии вскрыть пороки существующего общественного строя  и  так  изменить
его, чтобы фашистское варварство стало  невозможным.  Те  же  из  писателей,
которые в своем стремлении добраться до истоков зла  столкнулись  с  властью
частнособственнических отношений, опускались все ниже и ниже, по кругам ада,
пока не попали туда, где небольшая горстка  людей  вершит  свое  беспощадное
господство. Эта горстка людей, намертво став на  якорь  в  пристани  частной
собственности, использует ее  для  эксплуатации  ближнего  и  защищает  свои
привилегии когтями и  зубами.  При  этом  культура,  не  согласная  либо  не
способная больше защищать частную собственность, выбрасывается за борт,  как
выбрасываются за борт и все законы человеческого общежития, во  имя  которых
человечество так долго и мужественно боролось.
     Друзья, давайте же говорить о частнособственнических отношениях!
     Вот что я хотел сказать по поводу борьбы с  усиливающимся  варварством,
чтобы это было сказано и здесь или хотя бы повторено также и мною.

     Париж, 1935


ЛЕГЕНДА О ХОРСТЕ ВЕССЕЛЕ

                                                      Веют с крестами
                                                      Крючкастыми флаги.
                                                      Эти крюки
                                                      Для тебя, для бедняги!

     Почти  невозможно  представить   себе,   какие   трудности   приходится
преодолевать, чтобы в наше время создать такой образ героя,  который  найдет
мало-мальский сбыт. И не потому, что требования мелкобуржуазной публики,  на
которую рассчитана пропаганда,  стали  выше:  эта  публика,  как  и  прежде,
отличается трогательной непритязательностью. Но товар, который  должен  быть
разрекламирован, стал заметно хуже по качеству. А состояние товара для того,
кто его рекламирует, некоторое значение все-таки имеет. Разумеется,  хороший
пропагандист может из ничего сделать что-то; чем лучше он,  тем  хуже  может
быть товар. Для того  чтобы  продать  селедку  как  селедку,  первоклассного
продавца  не  требуется,  но  для  того,  чтобы  выдать  селедку  за   щуку,
первоклассный продавец необходим. Ибо это совсем не так просто. Пропагандист
не может, конечно, рассчитывать на зоологов, но и все  остальные  люди  тоже
поверят ему не совсем слепо. Лучше всего иметь дело с теми, кто еще  никогда
не ел щуки. Его клиенты должны быть очень сытыми или очень голодными.  А  он
сам должен быть в  состоянии  поглощать  бесчисленное  множество  селедки  с
выражением самого искреннего удовольствия. Короче говоря, во всем этом  есть
немало такого, на что не каждый способен, тем не менее приходится  признать,
что национал-социалистское движение в целом, когда оно выдает  свою  селедку
за щуку, выручает неплохую прибыль.
     Нацистское  движение  должно  выбирать  своих   героев   с   величайшей
тщательностью.  Не  следует   говорить,   что   здесь   невозможен   никакой
произвольный выбор и все решает счастливый случай. Чтобы имя было у всех  на
устах, его надо вложить каждому в рот. А вложить можно то  или  другое  имя.
Общее  правило,  правда,  несколько  грубое,  -  выбирать  мертвецов,   ибо,
рассказывая о мертвых, мы, хотя и можем наткнуться на людей,  которые  также
наживаются на историях о них, но одним рассказчиком  у  нас  все-таки  будет
меньше -  самим  покойником.  Жизнеописания  некоторых  людей  выглядели  бы
получше, если б их жизнь была покороче. Многие из тех, кто  сидит  сейчас  в
виллах и дворцах, еще несколько лет  назад  ютились  в  жалких  комнатушках;
насколько легче было в те времена рассказывать об их абсолютном бескорыстии,
и если бы смерть унесла их из этих жалких, плохо обставленных комнат, они  в
эти виллы так и не переехали бы. Смерть - вот,  пожалуй,  единственное,  что
могло удержать их от этого  переезда.  Однако  главное:  герой  должен  быть
выбран так, чтобы даже людям с самой бедной фантазией было понятно,  что  он
символизирует собой движение. Он должен подходить  для  этого,  и  не  одной
какой-либо чертой или одним поступком, а так, чтобы, думая о нем, мы  думали
о движении, а думая о движении, думали бы о нем. Очень многое здесь  зависит
от профессии. Например, совсем не все равно,  скажем  ли  мы  о  гражданской
профессии какого-нибудь фюрера "маляр" и "шпик рейхсвера" или  "художник"  и
"чиновник службы информации". Шпик - это уже с самого начала  звучит  плохо.
Маляр всего-навсего мажет краской более или менее разрушенные  стены,  -  не
слишком-то созидательная деятельность. Художник зато может скрыть трещины  и
изъяны стен прекрасными фантастическими картинами, подлинными произведениями
искусства, которые, если и  не  облегчают  жизнь  за  этими  потрескавшимися
стенами, могут облегчить сдачу  квартир  за  ними  и  послужат  удовольствию
прохожих.
     В поисках подходящего героя, такого, чтобы, думая о нем, мы думали бы о
движении,  а  думая  о.  движении,  мы  сейчас  же  подумали   бы   о   нем,
национал-социалистское   движение,   наверное   после   долгих    колебаний,
остановилось на сутенере.
     Разумеется, они не восклицали: где взять сутенера? Они спрашивали:  где
sex appeal, красноречие, невежество и жестокость? На это отозвался  сутенер.
То, что обладатель столь ценных качеств  был  сутенером,  делало  его  почти
непригодным.  Еще  и  сегодня  создатели  легенды  продолжают  отрицать  его
знакомство с этой профессией.
     Профессия сутенера не очень красивая профессия. Он выступает в качестве
предпринимателя на самом глубоком дне большого города, на том рынке, где акт
любви обменивается на горячие сосиски. Он заставляет работать на  себя  тех,
кто не может  поддерживать  свою  жизнь  иначе,  чем  продавая  себя,  и  он
извлекает  из  этой   работы   прибыль.   Конечно,   он   совсем   маленький
предприниматель, разумеется, он не Крупп.
     Мелкий буржуа считает проститутку "плохой", а если  он  пописывает,  то
изображает ее романтической фигурой, жертвой  общественного  строя.  Рабочий
видит ее недостатки, он не романтизирует  ее,  а  последствия  общественного
устройства  он  чувствует  на  своей  шкуре.  Он  смотрит  на  нее  как   на
профессионалку и видит, что профессия у нее тяжелая. Он  понимает,  что  она
нуждается   в   защитнике,   но   он    знает,    что    ее    защитник    -
эксплуататор-кровопийца.
     Иозефа Геббельса не устраивало, что его герой или то, что  должно  было
стать его героем, - тот ком глины, в который он хотел вдохнуть свой  дух,  -
был сутенером, то есть сам открыл свои качества:  sex  appeal,  красноречие,
невежество  и  жестокость,  -  и  решил   стать   сутенером.   Вся   Большая
Франкфуртская улица знала и каждый может на ней узнать о том,  что  Вессель,
студент-правовед, жил с Эрной Енике в доме 18 по Большой Франкфуртской улице
и какая у нее была такса.
     Почему Вессель жил на Большой Франкфуртской? Иозефу Геббельсу ясно, что
его герой или то, что должно было стать его героем, жил там совсем  по  иным
причинам, чем все остальные. Такой,  как  Вессель,  должен  иметь  в  высшей
степени идеальные, потрясающие, героические  причины  для  этого.  Без  этих
причин нечего было и думать о причислении его к лику святых.
     Для создания окончательного жизнеописания юного героя Геббельс  выписал
специалиста и обратился к преуспевающему порнографу. Этот эксперт  по  имени
Ганс Гейнц  Эверс  среди  прочего  написал  книгу,  в  которой  изображалось
изнасилование извлеченного из могилы трупа. Этот автор удивительно  подходил
для составления жизнеописания мертвого Весселя: трудно было сыскать во  всей
Германии другого человека с такой фантазией.
     Мастер порнографии и  мастер  пропаганды,  специалист  по  обнажению  и
специалист по охмурению, объединились и выработали идеальные, потрясающие  и
героические  причины,  которые  заставили  студента-правоведа  переехать  на
Большую Франкфуртскую улицу к проститутке. Они открыли, что он снял  дешевую
комнату в квартале, пользующемся дурной славой,  не  потому,  что  она  была
дешевой, а потому, что он хотел быть ближе к народу. Народ жил в этом районе
потому, что у  него  не  было  денег,  чтобы  жить  в  приличных  квартирах,
следовательно,  по  очень  низменной  причине,  потому-то  эта  местность  и
пользовалась дурной славой. Но национал-социалист отправился в народ,  чтобы
придать хоть какой-нибудь блеск этому району, и,  несмотря  на  всевозможные
неудобства, решил поселиться там.  Одни  только  коммунисты  порочат  память
героя, распространяя слухи, что у него просто не было денег. Нет, он не  был
одним  из  них,  он  был  не  пролетарием,  а  студентом.  Разве  кто-нибудь
когда-нибудь слышал, чтобы студенты жили в дешевых комнатах из-за того,  что
у них нет денег, как у пролетариев? Они живут  там  потому,  что  они  любят
народ. Они хотят разделить с народом свою судьбу, хотя и не свои деньги, - о
чем говорит хозяйка квартиры (Вессель редко платил за комнату). Этот студент
хотел поднять народ до себя, но не приглашая его в лучшие квартиры.
     Правда, коммунисты говорят, что  люди  с  Большой  Франкфуртской  улицы
предпочли бы, вероятно, переехать к национал-социалистам в отель  Кайзерхоф,
чем смотреть, как национал-социалисты переезжают к ним.
     Но летописцы Третьего рейха очень трогательно  повествуют  о  том,  как
"студент" - поистине новый _Барабанщик_ - снизошел  до  жалкой  квартиры  на
трущобной улице. Германия проституток тоже должна была пробудиться  от  сна.
Она должна была пробудиться от сна на ложе совокуплений, на которое она была
повержена (за наличные деньги).
     Штурмовые отряды Третьего рейха преподали бы Эрне Енике высокие  идеалы
национал-социализма: честная работа  {Работа  Енике  была  нечестной.  В  ее
профессии было что-то нечистое. Но не те, кто забрасывал ее грязью, она сама
была грязной. Нечестными были не те, кто имел кусок хлеба и давал его  ей  в
награду за совокупление, но она, у которой не было  хлеба  и  которая  брала
этот хлеб. Не те, кто покупал страсть и испытывал страсть,  были  развратны,
но она, та, которая продавала страсть, не испытывая ее. Разве речь идет не о
легкомысленной девушке? Ее легкомыслие состояло в том, что  она  не  хотела,
подобно многим девушкам своего класса, умереть от туберкулеза  в  подвальной
квартире, а предпочитала смерть от сифилиса в  больнице  призрения.  Она  не
хотела стоять в ожидании работы у фабричных ворот, где стоят уже  так  много
людей. Она предпочитала ложиться в постель с мародерами любви, а  ведь  и  в
них тоже был недостаток.}, связь с народом, борьба против Версаля и т. п.
     Нельзя не признать, что в  легенду  о  Хорсте  Весседе  вложено  немало
пропагандистской работы. Честолюбие министра и порнографа  не  позволяло  им
просто обойти молчанием некоторые  не  вполне  благовидные  поступки  своего
героя. Они чувствовали себя достаточно сильными, чтобы именно  эти  поступки
представить наиболее героическими. Мастеру своего дела это ничего не  стоит.
Допустим, что его герой в  какой-то  период  своей  жизни  украл  серебряные
ложки. Вместо того чтобы доказать, что  он  был  героем,  несмотря  на  это,
пропагандист, сияя, говорит: он герой именно  благодаря  этому.  Студент  не
хотел учиться: что  же,  ему  предстояло  нечто  более  великое.  Он  жил  с
проституткой: ну что ж, он делал это из любви к  Германии.  Чего  только  не
сделал бы он из любви к Германии! Если это нужно Германии,  он  разрешил  бы
проститутке и содержать себя.
     Отсюда следует, что раз он разрешал проститутке содержать себя, значит,
он должен был это сделать из любви к Германии.
     Но работа не была еще закончена. У легенды еще не было конца. Уже  было
не вполне ясно, почему юный национал-социалист жил на Большой  Франкфуртской
улице. Теперь оставалось разрешить проблему, почему он умер.
     Он умер профессиональной смертью. Один сутенер застрелил другого.
     Желательный вариант героической смерти юного гения было не так-то легко
сфабриковать, за один присест этого не сделаешь. Здесь  нужны  прилежание  и
дотошность. Прежде всего надо было решить все относительно виновников.
     О сутенере, который стрелял, конечно, не могло  быть  и  речи.  Грязные
свары  среди  сутенеров  не  редкость.  Здесь  требовались  коммунисты.   Но
существовало одно препятствие. Когда уже сочинили начало легенды - а это был
роман с продолжениями, - в деле фигурировал судебный приговор, оправдывавший
коммунистов, которых привлекали к суду. Суд вновь  проявил  вполне  понятную
нервозность, которую всегда проявляют наши суды при виде  сутенеров,  словно
при взгляде в зеркало.  Генерал  Геринг  еще  не  заполнил  навозом  авгиевы
конюшни Пруссии, а полиция, к которой можно было спокойно  причислить  суды,
каждый день показывала свою слабость. Только после  того  как  эта  слабость
была  устранена  посредством  поджигательных  аргументов  генерала,  министр
пропаганды мог позволить себе (наклеив фальшивую бороду  и  надев  настоящую
мантию) в качестве судьи приговорить к смерти  двух  коммунистов,  якобы  за
политическое убийство студента {11 апреля 1935 года коммунисты Ганс Циглер и
Салли Эпштейн были казнены якобы за участие в убийстве Хорста Весселя.}.
     Вот теперь Можно было закончить легенду.  У  нее  было  начало,  теперь
появился  и  конец.  Хорст  Вессель,  его  жизнь  (идеальная,   потрясающая,
героическая) и его смерть (идеальная, потрясающая,  героическая).  Это  и  в
самом деле была отличная пропаганда.
     Из целого ряда темных пятен возник такой же ряд сияющих бликов. Вот что
такое пропаганда.
     Это  не  коммунистическая  пропаганда,  у  нее  нет  ничего  общего   с
низменной, приземленной материалистической пропагандой коммунистов,  которая
вообще не понимает таких бескорыстных поступков,  как  поступки  Весселя,  и
предпочитает масло для народа пушкам на пустой желудок.
     Но ведь коммунисты-то и убили юного героя. И сделали  они  это  потому,
что боялись его. Даже квартирная хозяйка боялась его, потому что  он  всегда
размахивал револьвером, когда она требовала  у  него  квартирную  плату.  Но
коммунисты боялись его гораздо сильнее, потому что он все  больше  и  больше
открывал глаза жителям Большой Франкфуртской улицы. Все  больше  проституток
узнавали от него, что и для них пушки важнее, чем масло,  и  даже  настоящие
рабочие начинали понимать, что лучше  пойти  войной  на  французов,  чем  на
фабрикантов, как они думали до сих пор.
     Коммунисты отрицали,  что  его  убили  по  политическим  причинам,  они
говорили: его убил другой сутенер за то, что он отбил у него Эрну Енике.  Но
коммунисты отрицают все, даже то, что у  фюрера  нет  ни  денег,  ни  виллы.
Коммунисты - это вообще люди, у которых нет  веры  и  которым  всегда  нужны
доказательства.  Но  приличные  люди,  порядочные  люди  не  всегда   должны
приводить друг другу доказательства своей порядочности; они просто  верят  в
нее.
     Так  как  коммунисты  низкие  и  неверующие  люди,   в   основе   своей
преступники,  -  это  следует  хотя  бы  из  того,   что   верховные   судьи
приговаривают их к смерти и  к  многолетнему  заключению,  а  так  поступают
только с преступниками, - то лучше  их  не  слушать  и  просто  верить,  что
Вессель не был сутенером.
     Кем же он в таком случае был? Кем он был, если  действительно  переехал
на Большую Франкфуртскую улицу только для того, чтобы  вербовать  народ  для
национал-социалистов? Если он пришел туда  не  как  бедный  студент,  а  как
национал-социалист?
     По нашему мнению: _в таком случае он был сутенером_.
     Что же это означает; он не был сутенером, значит, он был сутенером? Это
означает следующее.
     Существуют разные сорта сутенеров. Есть обычные сутенеры,  те,  которые
заставляют  проституток  зарабатывать  для  них  деньги,  и  есть   сутенеры
политические.
     Если обычный сутенер становится  между  работающей  проституткой  и  ее
клиентом, контролирует акт сделки и вносит в дело порядок,  то  политический
сутенер становится  между  рабочими  и  их  покупателями,  контролирует  акт
продажи товара - рабочей силы и вносит в дело порядок.
     Действительно,  для  национал-социализма   нет   лучшей   школы,   'чем
сутенерство. Национал-социализм - это политическое сутенерство. Он живет  за
счет того, что поставляет эксплуататорскому классу  классы  эксплуатируемые.
Соединению капитала и труда, чудовищному насилию он  придает  законность  и,
став тотальным государством, заботится о том,