.  Люди
никак не могли взять в толк, на что же он живет. Наконец сообразили, что ему
немного нужно. Почему? Да потому, что в оперу у него  контрамарка.  В  конце
концов он решил, что пора заткнуть всем глотку, и нашел выход из  положения,
придумав  себе  профессию.  Он  избрал  профессию  писателя.  Занимая   пост
рейхсканцлера, он отказался получать жалованье, потому что  эта  служба  для
него одно удовольствие, но, с другой стороны, он велел  купить  у  него  его
произведение "Моя борьба", вследствие чего его борьба  обернулась  для  него
полным триумфом. На гонорар он купил себе рейхсвер и дворец  рейхсканцелярии
и стал жить вполне прилично.
     Циффель. Забавно, как они изо всех сил пытаются  доказать,  что  вполне
безвозмездно истребляют миллионы людей, угнетают и духовно калечат целые на-
роды и что им от этого никакого профита.
     Калле. Они должны показать, что занимаются  не  пустяками.  Они  решают
великие проблемы, и все низменное им чуждо, когда они готовят войну.

   На этом их беседа закончилась, они попрощались и разошлись - каждый в
                               свою сторону.


6

     Перевод под редакцией Е. Эткинда.

 Печальная судьба великих идей. Гражданское население становится проблемой

Циффель мрачно смотрел на пыльный газон перед Министерством иностранных дел,
где  им нужно было продлить вид на жительство. Только что в одной витрине он
    видел шведскую газету с сообщением о продвижении немцев во Франции.

     Циффель. Все великие идеи гибнут из-за того, что есть люди.
     Калле. Мой шурин согласился бы с вами. Ему отхватило руку трансмиссией,
и тогда его осенила идея открыть  табачную  лавку  и  заодно  продавать  там
всякую мелочь для шитья, иголки, нитки и штопку, потому что теперь почти все
женщины курят, но не всякая зайдет в табачную лавку.  Но  идея  эта  погибла
из-за того, что он не получил лицензии. Это было не так уж и важно, ему  все
равно негде было взять денег.
     Циффель. Я не это называю великой идеей. Великая идея - это,  например,
тотальная война. Вы читали, что  сейчас  во  Франции  гражданское  население
испортило  всю  тотальную  войну?  Пишут,  что  оно  расстроило  все   планы
командования. Оно тормозит ход военных операций, потоки беженцев забили  все
дороги и мешают продвижению войск. Танки увязли в людях - и это после  того,
как наконец были созданы такие типы машин, которые не вязнут даже в глубокой
трясине  и  могут  повалить  лес.  Голодные  люди  уничтожали   все   запасы
продовольствия,  необходимые  для  войск,  так  что  гражданское   население
оказалось хуже саранчи. Один военный обозреватель с тревогой  отмечает,  что
гражданское население стало серьезной проблемой для военных властей.
     Калле. Для немцев?
     Циффель. Нет, для своих; французское население для французских  военных
властей.
     Калле. Это саботаж.
     Циффель. Во всяком случае, по своим последствиям.  Как  бы  дотошно  ни
разрабатывали штабы свои планы, что  толку  в  них,  если  народ  все  время
путается под  ногами  и  создает  ненормальные  условия  на  театре  военных
действий? Тут, как видно, не могли помочь ни приказы, ни предупреждения,  ни
угрозы, ни призывы к благоразумию. Стоило самолетам противника появиться над
каким-нибудь городом и сбросить несколько зажигалок, как  все  -  давай  бог
ноги! Никому и в голову не приходило, что тем  самым  нарушается  нормальный
ход военных операций. Безответственные жители спаслись бегством.
     Калле. Почему же так получилось?
     Циффель. Нужно было своевременно  подумать  об  эвакуации  Европейского
континента.  Воевать  рационально,  до  конца  используя  современные   виды
вооружения, можно лишь тогда, когда плацдарм будущей войны полностью  очищен
от проживающих на нем народов. Причем их следовало бы эвакуировать  надолго,
потому что современные войны вспыхивают мгновенно, и если плацдарм не  будет
должным образом подготовлен, то есть расчищен, то все пропало.  Лучше  всего
эвакуировать весь мир, потому  что  войны  распространяются  с  молниеносной
быстротой и никогда не знаешь, откуда ждать удара.
     Калле. Эвакуировать весь мир, да  еще  надолго?  Это  потребует  четкой
организации.
     Циффель. Генерал Амадеус Штульпнагель выдвинул концепцию, которую можно
было бы принять за основу  хотя  бы  на  первых  порах.  Генерал  предлагает
перебросить  гражданское  население  своей  страны  за  линию   фронта,   на
территорию противника, используя для этого транспортные самолеты и парашюты.
Таким образом был бы достигнут двойной положительный  результат.  Во-первых,
на своей территории создается оперативный простор - передвижения войск будут
осуществляться без всяких помех, а все запасы продовольствия пойдут для нужд
армии; во-вторых, это внесет хаос  в  тыл  противника.  Все  его  подходы  и
коммуникации будут блокированы.
     Калле. Прямо-таки колумбово яйцо!  Как  сказал  фюрер,  колумбовы  яйца
валяются повсюду на дороге, нужно только кому-то прийти и  поставить  их  на
попа, - при этом он, ясное дело, намекал на себя.
     Циффель. По своей смелости и необычности это истинно немецкая идея. Все
же окончательного решения проблемы она  не  дает.  Понятно,  что  противник,
стремясь восстановить равновесие сил, немедленно перебросит  свое  население
на вражескую территорию, потому что, как  известно,  в  основе  войны  лежит
принцип: око за око, зуб за зуб. Одно  ясно:  если  тотальная  война  вообще
осуществима, то следует найти решение данной  проблемы.  Вопрос  стоит  так:
либо убрать с дороги  гражданское  население,  либо  признать  невозможность
войны. Когданибудь, и даже очень скоро, этот выбор придется сделать.

   Циффель так медленно тянул свое пиво, словно это была последняя кружка
  в его жизни. Затем они попрощались и разошлись - каждый в свою сторону,

7

     Перевод В. Сушковского и В. Френкель.

                 Мемуары Циффеля, глава III. Об образовании

  Пока Циффель извлекал из кармана несколько листков рукописи, Калле успел
                             задать ему вопрос.

     Калле.  Вы  эмигрировали  по  каким-нибудь  особым  причинам?  В  ваших
мемуарах ничего об этом не сказано, кроме того, что вам просто  не  хотелось
оставаться.
     Циффель. Я не касался этого вопроса,  потому  что  он  не  представляет
широкого интереса. У нас в институте был младший сотрудник, который  не  мог
отличить протон от яйцеклетки. Он  был  убежден,  что  еврейское  засилье  в
государственном аппарате мешает ему сделать  карьеру,  и  потому  вступил  в
партию. Мне довелось редактировать одну его статью, после чего он нашел, что
я не проникся чувством национального подъема и преследую его  из  ненависти,
поскольку он  приверженец  этого  Какевотамма.  Уже  одно  это  сделало  мое
пребывание в  стране  делом  весьма  проблематичным,  после  того  как  этот
Какевотамм  пришел  к  власти.  По  своей  натуре  я  неспособен  беззаветно
предаваться великим,  захватывающим  порывам  и  не  гожусь  в  объекты  для
энергичного руководства. В великие эпохи люди, вроде  меня,  нарушают  общую
гармонию. По дошедшим до меня слухам, были даже созданы специальные  лагеря,
чтобы таких людей, как я, оградить  от  народного  гнева,  но  меня  они  не
привлекли. Буду читать дальше.
     Калле. (Вы думаете, что казались себе недостаточно благовоспитанным для
этой страны?
     Циффель.  Да,  совершенно  недостаточно,  чтобы  продолжать  жить   как
человек, сидя в куче  дерьма.  Можете  считать  это  моей  слабостью,  но  я
недостаточно  гуманен,  чтобы  оставаться  человеком   перед   лицом   такой
бесчеловечности.
     Калле. Был у меня один  знакомый  химик,  он  синтезировал  отравляющие
вещества. В личной жизни он был  пацифистом  и  выступал  перед  пацифистски
настроенной молодежью с докладами о том, что война - безумие. В докладах  он
был резок, всегда приходилось ему напоминать, чтобы он выбирал выражения.
     Циффель. Зачем вы давали ему говорить?
     Калле. Потому что он был прав,  когда  говорил,  что  не  имеет  ничего
общего с тем, что производит, - какой-нибудь рабочий на велосипедном  заводе
тоже не имеет ничего общего с велосипедом. Он, как и мы,  был  против  того,
чтобы люди не имели никакого  отношения  к  тому,  что  они  производят.  Мы
наверняка знали, что работаем на войну, раз уж мы вообще работаем. Ведь если
велосипед - предмет сам по себе безобидный - не может быть переправлен через
границу, потому что там рынок перенасыщен велосипедами, то в один прекрасный
день через границу переправляется танк, это же ясно. Некоторые люди говорят,
что экономика и торговля -  занятия  гуманные,  негуманна,  дескать,  только
война. Но, во-первых, и экономика и  торговля  сами  по  себе  негуманны,  а
во-вторых, у нас эти занятия ведут к войне. Тогда  они  говорят,  что  война
должна быть гуманной. Воюйте, но только не  против  гражданского  населения!
Воюйте, пожалуйста, пушками, но не применяйте газов!  Говорят,  американский
конгресс ограничил прибыль от производства вооружений десятью процентами,  и
притом в законодательном порядке. С таким же успехом  конгресс  мог  принять
законопроект об ограничении потерь на войне десятью  процентами.  Варварство
порождает варварство, а войну порождает экономика. Простите, что  я  увлекся
политикой.
     Циффель. Культура вообще никак не связана с экономикой.
     Калле. К сожалению.
     Циффель. Что значит - к сожалению? Говорите яснее. Я ученый  и  поэтому
туго соображаю.
     Калле. Я  пошел  в  народный  университет.  Долго  колебался,  чем  мне
заниматься: Вальтером фон дер Фогельвейде, химией или флорой каменного века.
С практической точки зрения это было все равно - в жизни я ничего  из  этого
применить бы не мог. Вот  вы,  изучая  физику,  всегда  имели  в  виду  свой
заработок и приобретали лишь те знания, которые можно впоследствии  продать.
Для тех, кто учился со мной, речь шла только об образовании и о том, в какую
сторону направить свое развитие.
     Циффель. И какое же вы направление избрали?
     Калле. Я остановился на Вальтере фон дер Фогельвейде. Сначала  все  шло
хорошо, но потом я остался без работы  и  потому  к  вечеру  очень  уставал.
Пришлось бросить занятия. Лекции были безвозмездными, они ничего не стоили и
ничего не приносили, но томик издания "Реклам"  стоил  столько  же,  сколько
дюжина сигарет. Может быть, у меня не та конституция и потому у меня сил  не
хватило, чтобы преодолеть все трудности. А вот сын моей  квартирной  хозяйки
постепенно вызубрил весь растительный мир, он обладал железным упорством, ни
разу не сходил вечером в  кино  или  прогуляться,  а  только  и  делал,  что
занимался, и это ему даже повредило, ему понадобились очки,  которые  мешали
ему работать на токарном станке, впрочем, это в конце концов было все равно,
потому что он остался без работы.
     Циффель. Как вы сказали, только от вас зависит, получите вы образование
или нет. Я уверен, что сын вашей хозяйки мог бы добиться  еще  большего.  Он
наверняка не полностью использовал свое время, а  если  бы  он  подумал,  то
убедился бы, что ему случалось сидеть  в  уборной  без  книги,  а  иногда  и
отвлекаться во время чтения. Пусть он  отвлекался  хотя  бы  только  на  три
секунды, но сложите вместе  все  эти  перерывы,  сосчитайте,  сколько  таких
отвлечений от чтения за двадцать, за тридцать лет - и  выйдет  целая  неделя
упущенного времени! Растительный мир так велик,  это  колоссальная  область,
чтобы получить исчерпывающие знания, нужно  быть  страстно  увлеченным  этим
предметом, в особенности механику, у которого  есть  и  другие  дела.  И  вы
совершенно не правы, когда ставите вопрос о том, дают ли знания какие-нибудь
доходы, потому что тот, кто не стремится к науке  ради  самой  науки,  пусть
лучше не тянется к ним - у него ненаучный склад ума.
     Калле. Когда я начинал учиться, я такого вопроса и не ставил.
     Циффель. Значит,  у  вас  было  призвание,  и  наука  не  имеет  к  вам
претензий. Вы были вправе до самой старости слушать лекции  о  Вальтере  фон
дер Фогельвейде, а с этической точки зрения вы стояли даже выше  профессора,
читавшего вам лекции, потому что тот все же зарабатывал своей наукой деньги.
Жаль, что вы не выдержали до конца.
     Калле. Не знаю, имело ли смысл продолжать.  К  чему  развивать  в  себе
чувство прекрасного, глядя на картины Рубенса, - ведь потом  встречаешься  с
девушками, у которых у всех одинаковый цвет лица,  испорченный  на  фабрике.
Сын моей хозяйки изучает растительный мир, а у нее самой нет денег на  кочан
капусты!
     Циффель. Подведем итог: если в какой-нибудь стране тяга  к  образованию
приобретает  столь  героический  и  бескорыстный  характер,  что  привлекает
всеобщее внимание и расценивается как высокая добродетель,  то  это  бросает
тень на репутацию данной страны.

  Вскоре Циффель и Калле попрощались и разошлись - каждый в свою сторону.


8

     Перевод Е. Иоффе.

      О понятии "доброта". Немецкие зверства. Конфуций о пролетариях.
                               О серьезности

     Калле. У слова "добрый" какой-то противный привкус.
     Циффель. У американцев  для  доброго  человека  есть  свое  словечко  -
"sucker",  произносится  "саккер".  Чтобы  его  правильно  произнести,  надо
сплюнуть сквозь зубы. Точное его значение:  молокосос;  простак;  неудачник,
попавшийся на удочку; жертва шарлатана, которому надо заработать.
     Калле. Лучше всего представить  себе  "пекаря  с  открытым  добродушным
лицом" рука об руку с литейщиком, "поблескивающим белыми  зубами",  -  тогда
это все становится достаточно ясным. В сущности, добры только  те,  кого  не
принято считать людьми из порядочного общества.  Текстильщики  нас  одевают,
батраки - кормят, пивовары - поят, каменщики и металлисты строят  нам  дома,
наборщики нас просвещают - и все это, как  известно  каждому,  за  гроши.  К
такой самоотверженности не призывает даже нагорная проповедь.
     Циффель. Кто говорит, что они добрые? Вот если  бы  они  были  довольны
тем, что им платят гроши, и счастливы тем, что нам живется хорошо,  -  тогда
бы они были добрые. Но это не так.
     Калле. Не прикидывайтесь дурачком. Мне стоит только задать вам  вопрос:
скажите положа руку  на  сердце,  что  же  им,  по-вашему,  радоваться  этим
нищенским заработкам?
     Циффель. Нет.
     Калле. Значит, вы не хотите, чтобы они были добрые?  Или  прикажите  им
быть добрыми только в нерабочее время,  например  по  отношению  к  котенку,
который не может слезть с дерева, то есть когда им это ничего не стоит.
     Циффель. Я  никому  бы  не  посоветовал  поступать  по-человечески,  не
соблюдая величайшей осторожности. Слишком большой  риск.  В  Германии  после
первой мировой войны появилась  книга  с  сенсационным  названием:  "Человек
добр!" - и я тотчас же почувствовал тревогу и только тогда успокоился, когда
прочел в одной  рецензии:  "Человек  добр,  а  телятина  вкусна".  С  другой
стороны, мне вспоминаются стихи одного драматурга, моего школьного товарища,
в которых доброта не выставляется как нечто героическое. Там сказано так:

                На стене висит японская скульптура -
                Резная из дерева маска злого духа, покрытая
                                                  золотым лаком.
                Я сочувственно рассматриваю
                Набухшие вены на лбу, свидетельствующие,
                Как это тяжко и трудно - быть злым.

     В связи с этим мне хочется задать вам один вопрос: как вы относитесь  к
немецким зверствам? Кстати, у меня есть возражения против слова  "немецкий".
"Быть немцем - значит быть основательным" - натирая полы и истребляя евреев.
"В каждом немце сидит профессор философии". Если б прилагательное "немецкий"
употребляли, только чтобы отличать немцев от других наций, - это бы полбеды,
но вы ведь знаете героически кровожадный тон, которым оно произносится. Я бы
не удивился, если бы немец, побывав в Париже, под Сталинградом и  в  Лидице,
испытал наконец потребность назваться другим именем. Как же ему начать новую
жизнь, если каждый его знает? Чтобы отличать себя от других наций, мы  могли
бы  назваться,  скажем,  страной  номер  девять,  Девятией,  девятьянами,  с
девятской душой или что-нибудь в этом роде. Но и тогда пришлось бы время  от
времени менять номер, чтобы он вновь не приобрел героического  звучания.  На
что это похоже, когда каждый  олух  задирает  нос,  словно  это  он  написал
"Страсти по Матфею" или "Веселую  вдову".  Я  несколько  отвлекся.  Я  хотел
только спросить вас: верите ли вы в немецкие зверства?
     Калле. Да.
     Циффель. И не думаете, что это пропаганда?
     Калле. Чья? Союзников?
     Циффель. Союзников или самих нацистов.
     Калле. Я безусловно  верю  тому,  что  в  немецкой  армии  господствует
жестокость. Хотите подчинять и грабить - бейте, пока  не  отобьете  кулаков.
Уговорами и заигрыванием вы не заставите человека  отдать  вам  свое  добро.
Ничего он вам не отдаст, как бы вы его ни умасливали.
     Циффель. "В немецкой армии господствует жестокость" - согласитесь,  это
двусмысленно.
     Калле. Слово "господствовать" некоторыми людьми понимается неправильно.
Это же факт, что многие могут прожить жизнь и не знать, что над ними  кто-то
господствует. Они  думают,  что,  не  будь  над  ними  начальства  и  вообще
господствующего класса, они все равно делали бы все то, что  делают  сейчас.
Но едва ощутив эту власть на  себе,  они  иногда  совершенно  звереют.  Одни
думают, что если Гитлер  господствует  в  Германии,  то  он  там  над  всеми
господин, но многие придерживаются других взглядов; и только потому, что  он
там господствует, они подчас не могут (а  может  быть,  никогда  не  смогут)
провести эти взгляды в жизнь. К сожалению,  все  гораздо  сложнее.  В  самом
деле, такие люди есть, но главное в том, что с установлением его  господства
очень скоро наступает и господство его взглядов. У него к тому же достаточно
средств, чтобы подчинить себе  их  мыслительные  способности.  Например,  он
информирует их о том, что  происходит.  Пусть  они  считают  эту  информацию
ложной,  но,  не  получая  правильной,  они  остаются  вообще   без   всякой
информации. Кроме того, когда он хочет подбить людей на грабительский поход,
он волен обратиться к  их  "самым  прекрасным  и  благородным  чувствам".  Я
переписал стихотворение, которое ходило по рукам в Стокгольме. По-моему, это
неплохо. (Порылся в бумажнике, до отказа набитом истрепанными документами  и
замусоленными бумажками, и вытащил  листок,  исписанный  карандашом.  Читает
стихотворение "Сбор пороков и добродетелей" из "Штеффинского сборника".)
     "На недавно состоявшемся вечере у господина Угнетения выступали  видные
деятели и под  гром  литавров  демонстрировали  свою  приверженность  власть
имущим.
     _Мстительность_, наряженная и  причесанная  под  Совесть,  на  примерах
показала свою память, которая никогда еще ее  не  подводила.  Эта  маленькая
уродливая особа имела шумный успех.
     _Грубость_, беспомощно озиравшаяся по сторонам, начала свое выступление
неудачно. Она поскользнулась на подмостках, но  все  исправила  тем,  что  в
гневе топнула ногой и проломила пол.
     За ней выступило _Мракобесие_ и с пеной у рта заклинало невежд сбросить
с себя иго познания. "Долой умников!"  -  таков  был  его  лозунг,  и  неучи
вынесли его из зала на своих истомленных плечах.
     _Покорность_ тоже вышла на сцену и продемонстрировала свое несравненное
искусство голодания. Перед тем как  уйти,  она  еще  поклонилась  нескольким
разжиревшим мошенникам, которых пристроила на высокие должности.
     Особое оживление  вызвал  любимец  публики,  известный  комик  господин
_Злорадство_. Правда, с ним случилась небольшая авария: он так смеялся,  что
у него произошло ущемление грыжи.
     Во второй части агитпрограммы первым  выступил  господин  _Честолюбие_