х и
Андреа  Сарти,  который  стал  уже  юношей, - собрались на экспериментальные
занятия.  Галилей  стоя  читает  книгу. Внизу Вирджиния и госпожа Сарти шьют
                            белье для приданого.

     Вирджиния. Шитье приданого - это веселое шитье. Вот  это  скатерть  для
стола больших приемов. Людовико любит гостей. Но шить  нужно  очень  хорошо.
Его мать видит каждый стежок. Она не согласна с книгами  отца.  Так  же  как
отец Христофор.
     Госпожа Сарти. Вот уже много лет, как он не написал ни одной книги.
     Вирджиния. Я думаю, он понял, что  заблуждался.  В  Риме  одно  высокое
духовное лицо многое объяснило мне по астрономии. Расстояния слишком велики.
     Андреа (пишет на доске).  "Четверг,  после  полудня.  Плавающие  тела".
Опять лед, лохань  с  водой,  весы,  железная  игла,  Аристотель.  (Приносит
перечисленные предметы.)

                          Остальные читают книги.
      Входит Филиппо Муциус, ученый средних лет. Он чем-то расстроен.

     Муциус. Не можете ли вы сказать господину Галилею, что он  должен  меня
принять? Он осуждает меня, не выслушав.
     Госпожа Сарти. Но ведь он не хочет вас принимать.
     Муциус. Господь наградит вас, если вы его  упросите.  Я  должен  с  ним
поговорить.
     Вирджиния (идет к лестнице). Отец!
     Галилей. Что такое?
     Вирджиния. Господин Муциус!
     Галилей (резко повернулся, идет к лестнице, за ним  ученики).  Что  вам
угодно?
     Муциус. Господин Галилей, я прошу вас разрешить мне  объяснить  вам  те
места в моей книге,  в  которых,  как  может  показаться,  я  осудил  учение
Коперника о вращении Земли. У меня...
     Галилей. Что вы собираетесь объяснять? У вас все в полном  соответствии
с  декретом  святой  конгрегации  от  тысяча  шестьсот  шестнадцатого  года.
Следовательно, вы вполне правы. И хотя вы изучали здесь математику,  но  это
не позволяет нам требовать от вас, чтоб  вы  утверждали,  будто  дважды  два
равно четырем. Вы имеете полное право утверждать, что этот камень  (вынимает
из кармана камешек и бросает его с  лестницы  на  пол)  только  что  взлетел
вверх, на крышу.
     Муциус. Господин Галилей, я...
     Галилей. Не вздумайте говорить о трудностях! Я не  позволил  даже  чуме
помешать моим наблюдениям.
     Муциус. Господин Галилей, чума еще не самое худшее.
     Галилей. Я говорю вам: тот, кто не знает истины, только глуп. Но кто ее
знает и называет ложью, тот преступник. Уходите из моего дома.
     Муциус (беззвучно). Вы правы. (Уходит.)

                      Галилей возвращается в кабинет.

     Федерцони. К сожалению, это так. Он мелкий человек и вообще  ничего  бы
не значил, если бы не был  вашим  учеником.  Но  теперь  они  там,  конечно,
говорят: вот он слыхал все то, чему учит Галилей, и сам  признает,  что  все
это ложь.
     Госпожа Сарти. Мне жаль этого господина.
     Вирджиния. Отец его так любил.
     Госпожа Сарти. Я хочу поговорить с тобой о свадьбе, Вирджиния.  Ты  еще
так молода, и матери у тебя нет, а твой отец кладет в воду кусочки льда.  Во
всяком случае, не советую тебе  спрашивать  его  ни  о  чем,  относящемся  к
свадьбе. Он стал бы целую неделю говорить самые ужасные вещи, к тому  же  за
столом, в присутствии молодых людей. Ведь у него нет и никогда не было стыда
ни на грош. Но и я не думаю о таких вещах, а просто о том, как  получится  в
будущем. Знать я ничего не  могу,  я  необразованная  женщина.  Но  в  такое
серьезное дело  нельзя  пускаться  вслепую.  Я  думаю,  ты  должна  пойти  к
настоящему астроному в университет, чтобы он составил тебе гороскоп, и тогда
ты будешь знать что к чему. Почему ты смеешься?
     Вирджиния. Да потому, что я уже была там.
     Госпожа Сарти (с жадным любопытством). И что он сказал?
     Вирджиния. В течение трех месяцев я должна остерегаться, так как Солнце
находится под знаком Козерога, но потом расположение звезд будет благоприят-
ным для меня, и тогда тучи разойдутся. Если  я  не  буду  упускать  из  виду
Юпитер, я могу предпринимать любое путешествие, так как я сама Козерог.
     Госпожа Сарти. А Людовико?
     Вирджиния. А он - Лев. (Немного помолчав.) Говорят, это значит, что  он
чувственный.

                                   Пауза.

Знакомые шаги. Это ректор, господин Гаффоне.

                   Входит Гаффоне - ректор университета.

     Гаффоне. Я только  принес  книгу,  которая,  может  быть,  заинтересует
вашего батюшку, пожалуйста, ради бога, не тревожьте господина Галилея. Право
же, мне всегда кажется, что каждая минута, которую крадут у  этого  великого
человека, украдена у Италии. Я осторожненько вложу  книгу  в  ваши  ручки  и
ухожу. На цыпочках. (Уходит.)

                    Вирджиния передает книгу Федерцони.

     Галилей. О чем это?
     Федерцони. Не знаю. (Читает по складам.) "De maculis in sole...".
     Андреа. О солнечных пятнах. Еще одна!

                  Федерцони с досадой передает ему книгу.

Слушайте,  какое посвящение! "Величайшему из ныне живущих авторитетов физики
Галилео Галилею".

                      Галилей опять углубился в книгу.

Я  прочел  трактат о солнечных пятнах голландца Фабрициуса. Он предполагает,
что это скопления звезд, которые движутся между Землей и Солнцем.
     Маленький монах. Разве это не сомнительно, господин Галилей?

                              Галилей молчит.

     Андреа. В Париже и в Праге полагают, что это испарения Солнца.
     Федерцони. Гм.
     Андреа. Федерцони сомневается в этом.
     Федерцони. Уж будьте любезны, оставьте меня в  покое.  Я  сказал  "гм",
только и всего. Я шлифовальщик линз, я шлифую линзы, а вы смотрите через них
на небо, и то, что вы там видите, это вовсе не пятна,  а  "макулис".  Как  я
могу сомневаться в чем-либо? Сколько раз вам повторять, что я не могу читать
книги: они на латыни. (Сердито размахивает весами.)

     Одна из чашек падает на пол. Галилей подходит и молча поднимает ее.

     Маленький монах. А в сомнении заключено счастье,  хоть  я  и  не  знаю,
почему это так.
     Андpea. За последние две недели я каждый солнечный  день  забирался  на
чердак, под крышу. Через узкие трещины в дранке падает очень тонкий  луч.  И
тогда можно поймать на лист бумаги перевернутое изображение Солнца. Я  видел
одно пятно величиной с муху, расплывчатое, как  облачко.  Оно  перемещалось.
Почему мы не исследуем пятен, господин Галилей?
     Галилей. Потому что мы исследуем плавающие тела.
     Андpea. Даже бельевые корзины моей матери уже полны писем.  Вся  Европа
спрашивает о вашем мнении. Ваш  авторитет  так  возрос,  что  вы  не  можете
молчать.
     Галилей. Рим позволил вырасти моему авторитету  именно  потому,  что  я
молчал.
     Федерцони. Но теперь вы уже не можете позволить себе молчать.
     Галилей. Но я не могу себе позволить, чтобы меня поджаривали на костре,
как окорок.
     Андреа. Вы думаете, что пятна как-то связаны с этим делом?

                            Галилей не отвечает.

Ну что ж, остаемся при наших ледышках. Это вам не повредит.
     Галилей. Правильно. Итак - наш тезис, Андреа!
     Андpea. Что касается плавания тел, то мы полагаем, что при  этом  форма
тела не имеет значения, а важно лишь то, тяжелее ли это тело, чем вода,  или
легче.
     Галилей. Что говорит Аристотель?
     Маленький монах. "Discus latus platique..."
     Галилей. Переводи, переводи.
     Маленький монах. "Широкая и плоская  пластина  льда  может  плавать  на
воде, тогда как железная игла тонет".
     Галилей. Почему, согласно Аристотелю, не тонет лед?
     Маленький монах. Потому что он широк  и  плосок  и,  следовательно,  не
может разделить воду.
     Галилей. Хорошо. (Берет кусок льда и кладет его в лохань.) А  теперь  я
нажимаю на лед, силой опускаю его на дно сосуда. Вот я убираю  руки,  нажима
больше нет. Что происходит?
     Маленький монах. Он снова всплывает.
     Галилей. Правильно. Видимо, подымаясь, он все же может разделять  воду.
Не так ли, Фульганцио?
     Маленький монах. Но почему же он вообще плавает? Ведь лед тяжелее воды,
поскольку он сгущенная вода.
     Галилей. А что, если он разжиженная вода?
     Андреа. Он должен быть легче воды, иначе бы он не плавал.
     Галилей. Вот-вот.
     Андреа. Так же как не может плавать железная игла. Все, что легче воды,
- плавает, все, что тяжелее, - тонет. Что и требовалось доказать.
     Галилей. Андреа, ты должен  научиться  осторожно  мыслить.  Дай-ка  мне
железную иглу и лист бумаги. Ведь железо тяжелее воды, не так ли?
     Андреа. Да.

         Галилей кладет иглу на лист бумаги и опускает ее на воду.
                                   Пауза.

     Галилей. Что происходит?
     Федерцони. Игла плавает! Святой Аристотель,  ведь  его  же  никогда  не
проверяли!

                                Все смеются.

     Галилей. Главная причина  нищеты  наук  -  почти  всегда  -  их  мнимое
богатство. Наша задача теперь не в том, чтобы открывать  двери  бесконечному
знанию,  а  в  том,  чтобы   положить   предел   бесконечным   заблуждениям.
Записывайте!
     Вирджиния. Что у них там?
     Госпожа Сарти. Каждый раз, когда они смеются, я пугаюсь.  Думаю  -  над
чем это они смеются?
     Вирджиния. Отец говорит: у богословов колокольный звон, а у  физиков  -
смех.
     Госпожа Сарти. Но я рада, что он по крайней мере теперь  не  так  часто
смотрит в свою трубу. Это было еще хуже.
     Вирджиния. Теперь он все время лишь  кладет  куски  льда  на  воду;  от
этого, пожалуй, не может быть большого вреда.
     Госпожа Сарти. Не знаю,

 Входит Людовико Mарсили в дорожной одежде, сопровождаемый слугой, несущим
                 поклажу. Вирджиния бежит к нему, обнимает.

     Вирджиния. Почему ты не писал, что приедешь?
     Людовико. Я был здесь поблизости, осматривал наши виноградники у Бучоле
и вот не мог удержаться.
     Галилей (близоруко щурясь). Кто это там?
     Вирджиния. Людовико!
     Маленький монах. Разве вы его не видите?
     Галилей. Ах да, Людовико. (Идет к нему навстречу.) Ну как лошади?
     Людовико. Отлично, сударь.
     Галилей. Сарти, празднуем встречу! Тащи кувшин сицилийского вина, того,
старого!

                       Госпожа Сарти и Андреа уходят.

     Людовико (Вирджинии). Ты что-то побледнела. Сельская жизнь пойдет  тебе
на пользу. Моя мать ждет тебя к сентябрю.
     Вирджиния. Погоди, я покажу тебе подвенечное платье! (Убегает.)
     Галилей. Садись
     Людовико. Я слыхал, сударь, что  ваши  лекции  в  университете  слушают
теперь больше тысячи студентов. Над чем вы работаете в настоящее время?
     Галилей. Обычная повседневная суета. Ты ехал через Рим?
     Людовико. Да. Позвольте, пока не забыл, -  мать  просила  выразить  вам
свое восхищение по поводу вашей достохвальной сдержанности перед лицом  этих
оргий с солнечными пятнами, которые затеяли голландцы,
     Галилей (сухо). Благодарю.

Госпожа Сарти и Андреа приносят вино и стаканы. Все собираются вокруг стола.

     Людовико. В Риме это стало уже притчей  во  языцех.  Кристофер  Клавиус
высказал опасение,  что  из-за  этих  солнечных  пятен  сейчас  может  опять
начаться балаган с вращением Земли вокруг Солнца.
     Андреа. Нечего беспокоиться.
     Галилей. Какие еще новости в святом городе, если не считать  надежд  на
мои новые прегрешения?
     Людовико. Вы, конечно, знаете, что святейший отец умирает?
     Маленький монах. О!
     Галилей. Известно, кто будет преемником?
     Людовико. Большинство называет Барберини.
     Галилей. Барберини.
     Андреа. Господин Галилей знаком с Барберини.
     Маленький монах. Кардинал Барберини математик.
     Федерцони. Ученый на папском престоле!

                                   Пауза.

     Галилей. Итак, теперь им нужны такие люди, как Барберини, люди, которые
смыслят в математике. Мир приходит в движение. Федерцони, мы еще доживем  до
времени, когда не придется оглядываться, как преступнику, говоря, что дважды
два - четыре. (К Людовика.) Мне это вино по вкусу, что ты скажешь о нем?
     Людовико. Хорошее вино.
     Галилей. Я знаю этот виноградник. Он на  крутом  каменистом  откосе,  и
ягоды почти синие. Люблю это вино.
     Людовико. Да, сударь.
     Галилей. В нем есть легкие оттенки. И  оно  почти  сладкое,  но  именно
только "почти". Андреа, убери все это - лед, лохань и  иглу.  Я  ценю  утехи
плоти. Я не терплю трусливых душонок,  которые  называют  их  слабостями.  Я
говорю: наслаждаться тоже нужно уметь.
     Маленький монах. Что вы хотите делать?
     Федерцони. Мы снова начнем балаган с вращением Земли вокруг Солнца.
     Андреа (напевает).
     Писание гласит: она недвижима; послушно Профессора твердят: она  стоять
должна. Святой отец схватил ее за уши, Чтоб удержать.  Но  все  же  движется
она.
  Андреа, Федерцони и маленький монах спешат к рабочему столу и убирают с
                                него лишнее.

     Андреа. Мы  можем  обнаружить,  что  Солнце  тоже  вращается.  Как  это
понравится тебе, Марсили?
     Людовико. Почему такое волнение?
     Госпожа Сарти. Ведь вы же не начнете опять возиться с этой чертовщиной,
господин Галилей?
     Галилей. Теперь я понимаю,  почему  твоя  мать  послала  тебя  ко  мне.
Барберини - папа! Наука  станет  страстью  и  исследования  -  наслаждением.
Клавиус прав, эти солнечные пятна меня очень  занимают.  Нравится  тебе  мое
вино, Людовико?
     Людовико. Я уже сказал вам, сударь.
     Галилей. Действительно нравится?
     Людовико (сухо, напряженно). Да, нравится.
     Галилей. И ты пойдешь настолько далеко, что  примешь  мое  вино  и  мою
дочь, не требуя, чтобы я отказывался от своего призвания? Что  общего  между
моей астрономией и моей дочерью? Фазы Венеры не меняют форм ее ягодиц.
     Госпожа Сарти. Не говорите таких гадостей. Я сейчас позову Вирджинию.
     Людовико (удерживает ее).  Бракосочетания  в  таких  семьях,  как  моя,
заключаются не только на основе плотского влечения.
     Галилей. Значит, тебе в течение восьми лет  не  позволяли  жениться  на
моей дочери, пока я не пройду испытательный срок?
     Людовико. Моя супруга должна и в нашей сельской церкви  появляться  как
вполне достойная особа.
     Галилей. Ты полагаешь, что твои крестьяне будут решать, платить  ли  им
за аренду или нет, в зависимости от святости их помещицы?
     Людовико. В известной мере.
     Галилей. Андреа, Федерцони, тащите латунное зеркало и экран! Мы на  нем
получим отражение Солнца, чтобы пощадить наши глаза. Это твой метод, Андреа.

             Андреа и маленький монах принесли зеркало и экран.

     Людовико. В свое время в Риме вы дали подписку, сударь, что  не  будете
вмешиваться в споры о вращении Земли вокруг Солнца.
     Галилей. Ах вот что! Но тогда у нас был папа-реакционер!
     Госпожа Сарти. Был! Ведь его святейшество еще даже не умер!
     Галилей. Почти, почти  умер.  Нанесите  на  экран  сетку  меридианов  и
параллелей. Будем действовать систематически. И тогда уж мы сможем  отвечать
на их письма. Не так ли, Андреа?
     Госпожа Сарти. "Почти"! По пятьдесят раз  он  взвешивает  свои  кусочки
льда, но слепо верит во все, что ему нравится!

                        Ученики устанавливают экран.

     Людовико. Если его святейшество умрет, господин Галилей,  то  следующий
папа - кто бы он ни был и как бы велика ни была его любовь к наукам - должен
будет считаться и с тем, как велика любовь  к  нему  со  стороны  знатнейших
семейств Италии.
     Маленький монах.  Бог  создал  физический  мир,  Людовико;  бог  создал
человеческий мозг; бог разрешит физику.
     Госпожа Сарти. Галилео, а теперь послушай меня. Я видела, как  мой  сын
погряз в грехах со всеми этими "экспериментами", "теориями", "наблюдениями",
и я ничего не могла поделать. Ты восстал против властей, и они  уже  однажды
тебя предостерегли. Самые высокие кардиналы  увещевали  тебя,  заговаривали,
как больного коня. На какое-то время это помогло, но вот два  месяца  назад,
сразу после благовещенья, я тебя поймала на том, как ты украдкой опять начал
свои "наблюдения". На чердаке. Я ничего не  сказала,  но  я  все  поняла.  Я
побежала в церковь, поставила свечку святому Иосифу. Но это  уже  выше  моих
сил. Когда мы  бываем  с  тобой  вдвоем,  ты  рассуждаешь  довольно  здраво,
говоришь, что не должен так себя вести, потому что это опасно. Но стоит тебе
дня два повозиться с твоими "экспериментами", и все опять как было. Если  уж
я лишаю себя вечного блаженства, потому что не расстаюсь с тобой,  еретиком,
- это мое дело, но ты не имеешь права растаптывать своими  ножищами  счастье
твоей дочери!
     Галилей (ворчливо). Принесите телескоп!
     Людовико. Джузеппе, отнеси вещи обратно в карету.

                               Слуга уходит.

     Госпожа Сарти. Она этого не вынесет. Можете сами сказать ей!  (Убегает,
не выпуская из рук кувшина.)
     Людовико. Как я вижу, вы уже все приготовили. Господин Галилей... Мы  с
матерью  большую  часть  года  живем   в   имении   в   Кампанье   и   можем
засвидетельствовать вам, что наших крестьян никак не беспокоят ваши трактаты
о спутниках Юпитера. У них слишком тяжелая работа в поле. Однако их могло бы
встревожить, если бы они узнали, что остаются безнаказанными  легкомысленные
посягательства на священные устои  церкви.  Не  забывайте,  что  эти  жалкие
существа в своем полуживотном состоянии все путают. Они ведь почти животные,
вы вряд ли даже можете себе это представить. Услышав, будто где-то на яблоне
выросла груша, они удирают с работы, чтобы почесать языки.
     Галилей (заинтересован). Вот как?
     Людовико. Они - животные. Когда они приходят  в  имение  жаловаться  на
какой-либо вздор, мать вынуждена приказывать, чтобы на их глазах  отхлестали
бичом одну из собак, чтобы напомнить им о послушании, порядке и  вежливости.
Господин Галилей, выглядывая из дорожной  кареты,  вы,  может  быть,  иногда
замечали поля цветущей кукурузы. Вы, ни о чем не думая, едите наши оливки  и
наш сыр и  даже  не  представляете  себе,  сколько  труда  нужно,  чтобы  их
получить, какой бдительный надзор требуется.
     Галилей. Молодой человек, когда я ем оливки, я вовсе  не  перестаю  при
этом думать. (Грубо.) Ты  меня  задерживаешь.  (Кричит  ученикам.)  Ну  что,
установили экран?
     Андpea. Да, вы идете?
     Галилей. Ведь вы хлещете не только собак, добиваясь послушания? Не  так
ли, Марсили?
     Людовико. Господин Галилей, у вас великолепный мозг. Жаль его!
     Маленький монах (изумленно). Он угрожает вам!
     Галилей. Да. Ведь я мог бы смутить его крестьян, возбудить новые  мысли
у них, у его слуг, у его управителей.
     Федерцони. Но как? Ведь никто из них не знает латыни.
     Галилей. Я ведь мог бы писать на языке народа, понятном для  многих,  а
не по-латыни для немногих. Для новых мыслей нужны люди,  работающие  руками.
Кто еще захочет понять причины вещей? Те, кто видит хлеб только на столе, не
желают знать о том, как его выпекают. Эта сволочь  предпочитает  благодарить
бога, а не пекаря. Но те, кто делает хлеб,  поймут,  что  ничто  в  мире  не
движется, если его не двигать. Твоя сестра, Фульганцио, которая  работает  у
пресса,  выжимающего  оливки,  не  станет  удивляться  и,   вероятно,   даже
посмеется, когда услышит, что Солнце - это не позлащенный герб,  а  рычаг  и
что Земля движется потому, что ее двигает Солнце.
     Людовико. Вы навсегда останетесь рабом своих  страстей.  Извинитесь  за
меня перед Вирджинией - я полагаю, будет лучше, если я ее не увижу.
     Галилей. Приданое в вашем распоряжении в любое время.
     Людовико. Всего хорошего. (Уходит.)
     Андреа. Кланяйтесь от нас всем Марсили!
     Федерцони. Которые приказывают Земле стоять неподвижно, чтобы их  замки
не свалились!
     Андреа. И всем Ченчи и Виллани!
     Федерцони. И Червилли!
     Андреа. И Лекки!
     Федерцони. И Пирлеоии!
     Андреа. Всем, кто целует папе ноги, только если он