главное, где-то тут же  находилась  картотека,  содержавшая  не  менее
шести тысяч имен мужчин и женщин, которым была оказана честь работать на эту
фирму.
     Солдат не сразу сообразил,  каково  назначение  этого  своеобразного  и
подозрительного предприятия; ему понадобилось на это несколько недель. Но он
был до такой степени измучен, что  сразу  понял:  для  него  будет  истинным
счастьем вступить в эту большую, таинственную и могущественную организацию.
     Господин Смизи, первый работодатель Фьюкумби,  в  это  утро  больше  не
появлялся, и Фьюкумби видел его впоследствии всего лишь два-три раза,  да  и
то издали.
     Через некоторое время толстяк крикнул в лавку,  чуть  приоткрыв  обитую
жестью дверь:
     - У него настоящая деревяшка!
     Низенький - очевидно, хозяин - подошел к Фьюкумби и  быстрым  движением
задрал ему штанину, чтобы осмотреть деревяшку. Потом, опять засунув  руки  в
карманы, он вернулся к окну, поглядел на улицу и тихо сказал:
     - Что вы умеете делать?
     - Ничего, - так же тихо ответил солдат. - Я прошу милостыню.
     - Это всякому хочется, - сказал низенький насмешливо, даже не глядя  на
него. - У вас деревянная нога. И оттого,  что  у  вас  деревянная  нога,  вы
просите милостыню? Ах! Вы возложили вашу ногу на алтарь отечества? Тем  хуже
для вас! Это может случиться со всяким? Несомненно! (За исключением военного
министра.) Когда у человека нет ноги, ему остается  рассчитывать  только  на
своего ближнего? Бесспорно! Но точно так же  бесспорно,  что  люди  неохотно
дают   милостыню!   Войны   -   исключительный   случай.   Если   происходит
землетрясение,  в  этом  никто  не  виноват.  Точно  мы  не  знаем,  что  за
непотребство  патриотизм  господ  патриотов.  Сначала  они  идут  на   войну
добровольцами, а потом, чуть только недосчитаются ноги, куда девался весь их
патриотизм! Не говоря уже о тех  бесчисленных  случаях,  когда  какой-нибудь
кучер пивного фургона, лишившийся ноги на самой будничной работе, ну хотя бы
при доставке пивных бочек, начинает нести околесицу о каких-то сражениях.  А
главное: воевать за родину  оттого-то  и  считается  почетным  делом,  таких
храбрецов оттого-то и осыпают почестями и благодарностями, что в  результате
у человека оттяпывают ногу! Если бы не этот  небольшой  риск...  Ну,  ладно,
этот, большой риск...  то  чего  ради  вся  нация  стала  бы  рассыпаться  в
благодарностях?  В  сущности  говоря,  вы  агитируете  против  войны,  -  не
вздумайте этого отрицать. Тем, что вы топчетесь у всех на  виду  и  даже  не
пытаетесь скрыть свой обрубок, вы как бы говорите: "Ах, что за страшная вещь
война! На войне  люди  теряют  ноги!"  Стыдитесь,  сударь!  Войны  столь  же
необходимы, сколь и ужасны. Можем ли мы допустить, чтобы у нас  отняли  все,
что у нас есть? Можем ли мы допустить, чтобы  на  нашем  британском  острове
хозяйничали чужеземцы, враги? Уж не хотите ли  вы  жить  среди  врагов?  Вот
видите, вы этого не хотите! Словом, вы не должны торговать вашим убожеством,
мой друг. У вас нет для этого данных...
     Произнеся эту тираду, он прошел мимо солдата, даже не взглянув на него,
и скрылся в конторе за обитой жестью дверью. Вместо него появился толстяк  и
повел Фьюкумби - только из снисхождения к его ноге, как он пояснил, -  через
один двор в другой и там поручил ему ходить за собаками.
     В дальнейшем солдат дни  и  ночи  околачивался  на  дворе  и  ходил  за
собаками - поводырями слепцов. Их было тут довольно много, но подобраны  они
были не по степени пригодности к вождению слепцов (этих несчастных набралось
бы тут не более пяти человек), а совсем по иным признакам,  главным  образом
по тому, в какой мере они способны возбуждать сострадание, иными  словами  -
достаточно ли у них  жалкий  вид,  что,  впрочем,  частично  зависело  и  от
питания. У них был до крайности жалкий вид.
     Если бы уполномоченный по переписи  народонаселения  спросил  Фьюкумби,
какова его профессия, тот бы наверняка  смутился,  и  не  только  из  боязни
обратить на себя внимание полиции. Едва ли  он  назвал  бы  себя  нищим.  Он
служил в предприятии, снабжающем уличных попрошаек орудиями производства.
     Больше не было сделано ни одной попытки  превратить  его  в  более  или
менее сносного нищего. Местные специалисты с первого взгляда установили, что
он к этому делу не приспособлен. Ему повезло. Он не обладал ни одним из  тех
качеств, которые создают нищего, зато обладал тем, чем  немногие  тут  могли
похвастать, - настоящей деревянной ногой, - и этого было  достаточно,  чтобы
он получил постоянное место.
     Время от времени его вызывали  в  лавку  и  предлагали  ему  предъявить
деревяшку представителю ближайшего полицейского участка. Для этого,  правда,
вовсе не требовалось, чтобы она была настоящей в такой степени, в какой она,
к сожалению, была. Полицейский едва смотрел на нее. Почти всякий раз в лавке
случайно оказывалась девица Полли Пичем, дочь хозяина, умевшая обходиться  с
представителями власти.
     В общем и целом бывший солдат прожил еще отпущенные ему судьбой полгода
среди собак, после чего ему пришлось при  весьма  необычных  обстоятельствах
распроститься со своей неуютной жизнью, повиснув в петле  под  рукоплескания
огромной толпы.
     Маленький человек, которого он  увидел  подле  витрины  в  первый  день
своего пребывания в этом интересном доме,  был  господин  Джонатан  Джеремия
Пичем.


     Книга первая

ЛЮБОВЬ И ЗАМУЖЕСТВО ПОЛЛИ ПИЧЕМ

     Когда я, как ты, невинной девчонкой была,
     Я любила мечтать иногда,
     Что и ко мне придет кто-то, -
     Как быть, что делать мне тогда?
     Пускай богат он,
     Пускай красив он,
     Пусть и в будни чисто одет.
     Пускай умеет он дамам тонко льстить -
     Я все же отвечу: "Нет!"
     Надо быть холодной, точно лед,
     Неприступной, как гранит.
     Пусть сияет ночью над рекой луна,
     Пусть нетерпеливо в берег бьет волна,
     Он меня не соблазнит.
     Ах, нельзя ж в постель ложиться с каждым!
     Бессердечной надо быть в ответ.
     А не то потом заплачешь не однажды!
     Ах, всем надо говорить лишь: "Нет!"

     Мой первый поклонник из Кента был.
     Он был, как атлет, силен.
     Второй был шкипер, а третий был мальчик
     И в меня безумно влюблен.
     Богаты были все,
     Красивы были все,
     И в будни был каждый чисто одет.
     Все они умели дамам тонко льстить,
     И все ж я ответила: "Нет!"
     Я была холодной, точно лед,
     Неприступной, как металл.
     Нам сияла ночью над рекой луна,
     Била с нетерпеньем в берег наш волна,
     Но никто твердыни не взял.
     Ах, нельзя ж в постель ложиться с каждым!
     Бессердечной я была в ответ.
     Чтоб потом не плакать не однажды,
     Говорить всем надо только: "Нет!"

     Но вот пришел ко мне некто,
     И он ни о чем не просил,
     Он повесил молча шляпу на гвоздь в углу моей спальни,
     И сразу лишилась я сил.
     Хоть и не был он богат,
     Хоть и не был он красив,
     Очень грязно и в воскресенье одет,
     Хоть и не умел он дамам тонко льстить, -
     Ему не сказала я: "Нет!"
     Не смогла я быть холодной, как лед.
     Неприступной, как скала.
     Ах, сияла ночью над рекой луна.
     Ах, призывно билась в берег наш волна,
     Отказать ему я не могла.
     Наконец я утолила жажду.
     О, нельзя же бессердечной быть в ответ,
     И от счастья я рыдала не однажды
     И ни разу не сказала: "Нет!"

                                   "Песенка Полли Ничем"

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ДРУГ НИЩЕГО

     Во имя борьбы с растущей человеческой  черствостью  негоциант  Дж.  Дж.
Пичем открыл лавку, в которой  самые  убогие  из  убогих  имели  возможность
приобрести внешний вид, способный тронуть все более ожесточающиеся сердца.
     Сначала он занимался  исключительно  продажей  подержанных  музыкальных
инструментов, которые покупались или брались напрокат  нищими  или  уличными
певцами, потом, ввиду крайней недостаточности доходов,  он  стал  приходским
попечителем о бедных и таким образом получил возможность  изучить  положение
неимущих слоев населения. Способы применения его инструментов нищими  -  вот
что впервые заставило его задуматься.
     Всем известно, что люди пользуются этими инструментами для того,  чтобы
тронуть сердца, а это, право же, не так легко.  Чем  состоятельней  человек,
тем обычно труднее ему растрогаться. Он готов заплатить любую цену за  билет
на концерт, который сулит ему долгожданное душевное волнение. Но и  у  менее
состоятельного человека всегда  найдется  лишний  грош,  который  он  охотно
истратит, чтобы расшевелить свое  очерствевшее  в  борьбе  за  существование
сердце той или иной незатейливой мелодией.
     Однако  Джонатан   Джеремия   Пичем   все   чаще   становился   жертвой
неаккуратности  своих  клиентов,  задерживающих  платежи  за  прокат  старых
шарманок. Как сказано выше, есть вещи (очень,  правда,  немногие),  кои  еще
могут потрясти современного человека,  но  скверно  то,  что  при  повторном
применении  они  перестают  действовать,  ибо  человек   обладает   страшной
способностью становиться по собственному желанию бесчувственным,  стоит  ему
только обнаружить вредные для себя последствия своей, чувствительности. Так,
например, человек, увидев на углу другого человека с культяпкой вместо руки,
в первый раз готов с перепугу отвалить ему двухпенсовую монету, в  следующий
раз он пожертвует не больше полпенни, а в третий -  совершенно  хладнокровно
передаст его в руки полиции-
     Пичем начал с малого.
     В течение некоторого времени он поддерживал своими советами  нескольких
нищих - одноруких, слепых, очень, дряхлых  на  вид.  Он  выискивал  для  них
рабочие места, где подают, ибо подают не всюду и не во  всякое  время.  Так,
например, оказалось, что играть на музыкальных инструмент тах менее выгодно,
чем охотиться июньскими ночами за парочками на  садовых  скамейках.  Парочки
платили гораздо охотнее.
     Нищие, доверившие свою судьбу Пияему, вскоре стали лучше  зарабатывать.
Опт с готовностью соглашались отчислять ему за труды  некоторый  процент  cw
своих доходов.
     Окрепнув, он продолжал изучать дало.
     Сравнительно быстро он,  постиг;  что  убогая  внешность  естественного
происхождения  производит  гораздо  меньше   впечатления,   чем   внешность,
созданная  двумя-тремя  умелыми,  штрихами.  Однорукий  не  всегда  обладает
способностью вызывать жалость своим  убожеством.  С  другой  стороны,  более
одаренным зачастую недостает культяпки. Тут требуется вмешательство.
     Пичем  сфабриковал  несколько  искусственных  увечий,  как,   например,
раздавленные конечности,, иначе говоря, руки и ноги,  явно  пострадавшие  от
несчастного случая. Это новшество имело оглушительный утех.
     Вскоре он  уже  имел  возможность  открыть-  небольшую  мастерскую  для
изготовления подобных конечностей.
     Некоторые лавочники, в особенности владельцы гастрономических и  модных
магазинов, но также и обыкновенные мясники, охотно платили  небольшую-  дань
нищему, выставлявшему напоказ у их порога свои жуткие  увечья,  лишь  бы  он
ушел. Отсюда один только шаг к следующей ступени  -  гораздо  более  высоким
платежам за то, чтобы нищие дежурили у дверей  конкурента.  Мелкие  торговцы
отчаянно боролись за существование.
     Когда картотека Пичема, Друга нищих, как он себя именовал, расширилась,
оказалось возможным закрепить  отдельные  районы  за  определенными  нищими.
Чужаков удаляли, прибегая в случае  надобности  к  насильственным  мерам.  С
этого, собственно, и начался подлинный расцвет предприятия Пичема.
     Однако он не почил на лаврах. Он неустанно поднимал квалификацию  своих
людей,  В  специальных  помещениях  его  торгового  дома,  к  тому   временя
значительно разросшегося, нищие, все более превращавшиеся в служащих,  после
всесторонней проверки их способностей обучались профессиональному  дрожанию,
повадкам слепцов и т, п. Пичем не терпел застоя.
     Были  выработаны  основные   типы   человеческого   убожества:   жертва
прогресса, жертва войны, жертва индустриального подъема. Они учились трогать
сердца,  наводить  на  размышления,  быть  назойливыми.  Людей,  разумеется,
невозможно довести до того, чтобы они отказались от своих доходов, но весьма
часто они по слабости душевной бывают не прочь замести следы.
     После двадцати пяти лет неустанной деятельности Пичем  стал  владельцем
трех собственных домов я цветущего предприятия.

ПЕРСИК ЦВЕТЕТ

     Дом_а_, где была расположена своеобразная фабрика  господина  Джонатана
Джеремии  Пичема,  имели  много  помещений.  Среди  них  была  и  маленькая,
окрашенная в розовый цвет, спаленка  девицы  Полли  Пичем.  Дом  из  четырех
крошечных окошек выходили на улицу, два других - в один из дворов, прямо  на
деревянную  галерею,  тянувшуюся  вдоль  стены  дома,  так  что   эти   окна
приходилось  закрывать  от  нескромных   взоров   полотняными   занавесками.
Открывали их только в самые жаркие летние ночи, чтобы проветрить комнату,  в
которой было нестерпимо душно. Спальня Полли  была  на  третьем  этаже,  под
самой крышей.
     Девицу Пичем называли в околотке не иначе, как  Персиком.  У  нее  была
очень красивая кожа.
     Когда ей минуло четырнадцать лет, ей отвели  эту  комнатку  на  третьем
этаже;  злые  языки  говорили  -  для  того,  чтобы  она  не  слишком  часто
сталкивалась с матерью, которая никак не могла побороть в себе склонность  к
спиртным напиткам. С этого возраста ее и стали называть барышней и допускали
в особых случаях  в  лавку  -  в  частности,  когда  там  бывал  Мичгинз  из
полицейского участка. Сначала она, возможно, была еще несколько  молода  для
такой роли, но, как сказано выше, она отличалась красотой.
     В прочие помещения - портняжную и шорную мастерские -  она  заглядывала
очень редко. Ее отец предпочитал, чтобы она ходила в церковь,  а  не  в  его
мастерские. Так или иначе, она была с ними знакома и не видела в них  ничего
особенного.
     Лавка музыкальных инструментов переживала тогда пору расцвета, и кругом
говорили, что, если бы не Полли, толстый  Мичгинз  в  гораздо  большей  мере
заинтересовался бы этой лавкой: что-то уж очень много народу посещало ее ра-
ди нескольких инструментов.
     Джонатан Джеремия Пичем был, правда, почетным попечителем  о  бедных  в
трех приходах, но бедняки ходили к нему неохотно: для этого они были слишком
бедны.  Пичем  был  невысокого  мнения  о  нищенстве,  если  этим   ремеслом
занимались не под его руководством и не профессионально.
     Вполне естественно, впрочем, что Персик прилагала  некоторые  старания,
чтобы понравиться толстяку Мичгинзу, ибо в конечном счете все делалось  ради
нее. Отец часто говорил в ее присутствии: "Если бы не ребенок, я бы ни одной
минуты не жил этой собачьей жизнью. Уж, во  всяком  случае,  не  ради  тебя,
Эмма. Не для того, чтобы ты напивалась до потери сознания, Эмма!"
     Эммой звали госпожу Пичем, и когда  ее  супруг  в  подобных  выражениях
высказывал недовольство ее невинными привычками, она обычно отвечала:
     - Если бы наш брак доставлял мне какие-нибудь другие радости,  я  бы  и
капли в рот не брала. Я могу перестать хоть сегодня.
     Детям часто приходится слышать такие фразы, и  они  производят  на  них
известное впечатление.
     Не следует, однако, думать, что Персику сознательно прививалось  это  -
хотя бы и самое невинное - умение угодить Мичгинзу или кому-нибудь  другому.
Напротив! Она не могла бы припомнить ни одного случая в  своей  юной  жизни,
когда бы она купалась в корыте без ночной рубашки (окна прачечной всякий раз
завешивались). Господин Пичем был против того,  чтобы  его  дочь  любовалась
своей красивой кожей.
     Кроме  того,  господин  Пичем  и  на  пять  минут  не  отпускал  ее  из
родительского дома без провожатого. Она ходила в школу, как все прочие дети.
Но домой ее постоянно отводил Сэм.
     - Твоя дочь - это сплошная чувственность  и  больше  ничего!  -  сказал
как-то господин Пичем своей супруге, застав Полли в тот  момент,  когда  она
вешала на стену в своей комнате вырезанную из  газеты  фотографию  какого-то
актера. При этом мнении он остался на долгие годы.
     Госпожа  Пичем  держалась  иных  взглядов  на   чувственность   -   тут
сказывалась горечь разочарований. Когда ее дочери пошел  девятнадцатый  год,
она стала водить ее по воскресеньям вечером в "Каракатицу". Это был отель  с
почтенной репутацией; к нему примыкал небольшой садик с тремя  искривленными
каштановыми деревьями.  Там  воскресными  вечерами  играл  духовой  оркестр.
Молодежь танцевала - разумеется, в высшей степени благопристойно, - а мамаши
сидели со своим вязаньем вдоль садовой ограды.
     Такая девица, как Полли Пичем, не могла остаться  там  незамеченной.  У
нее завелось  множество  поклонников;  о  двоих  стоило  серьезно  подумать.
Господин Бекет появился первым, но господин  Смайлз  был  приятней.  Тем  не
менее шансы господина Бекета возросли именно с появлением господина  Смайлза
и благодаря ему.
     Господин Бекет был коренастый сорокалетний крепыш  с  головой  в  форме
редьки. Он носил гетры на пуговицах и  почти  никогда  не  выпускал  из  рук
необыкновенно толстой трости. Цвет лица у него был  нездоровый;  его  нельзя
было даже сравнивать со Смайлзом, который был  гораздо  моложе  и  отличался
здоровым цветом  лица,  свойственным  молодым  людям,  занимающимся  гребным
спортом на Темзе. Зато Бекет  был  коммерсантом,  а  Смайлз  лишь  писцом  в
адвокатской конторе, и поэтому господин Бекет внушал госпоже  Пичем  гораздо
больше   доверия.   Молодым   людям   вроде   Смайлза   незнакомо    чувство
ответственности, они обычно живут сегодняшним днем, отдаваясь на волю  своих
страстей.  Какой  смысл  подобной  голытьбе  обременять   себя   какими-либо
обязательствами ради укрепления своего доброго имени?! Что им доброе имяР!
     Этой весной Персик посещала  вечернюю  школу  домашнего  хозяйства.  По
дороге домой она частенько встречала Смайлза.  Он  увлекал  девушку  в  ниши
домов и болтал с ней, упершись ладонями вытянутых  рук  в  стену,  справа  и
слева от  нее.  Он  рассчитывал  главным  образом  на  источаемый  им  запах
различных эссенций и даже не очень старался.
     С тех пор как госпожа Пичем стала кое-что подозревать, она раз в  месяц
тщательней  обыкновенного  просматривала  белье  дочери  и  всеми  способами
выказывала предпочтение господину Бекету. Господин Бекет  был  лесоторговец,
мужчина строгих правил. Энергично поощряемый госпожой Пичем,  он  не  только
внешне выдвинулся на первое место. Притягательной силе красивого мужчины  он
мог противопоставить не менее  соблазнительные  достоинства  мужчины  хорошо
обеспеченного.
     Во время танцев вызывало удивление, что  этот  лесоторговец  умеет  так
обнимать свою даму за бедра.  Как  видно,  именно  в  этом  благопристойном,
одобренном матерью романе таились заманчивые бездны. Тем не  менее  господин
Бекет долго не решался перейти границы этих освященных обществом вольностей.
     Господину же Смайлзу он уступал прежде всего в том, что, будучи  весьма
обременен делами, не имел столько свободного времени, сколько его  соперник.
Он не всегда мог отлучаться.
     Однако от господина Бекета не укрылось, что Пичемы  имеют  в  отношении
него серьезные намерения. К счастью, он меньше чем кто-либо  имел  основания
уклоняться от настоящего брака. Он пригласил госпожу  Пичем  и  ее  дочь  на
небольшой пикник, каковой и состоялся на Темзе в ближайшее воскресное  утро.
Пикник чуть было не расстроился, так как в субботу, около пяти часов  вечера
господин Пичем вернулся домой в самом плачевном состоянии, жалобным  голосом
попросил ромашки, сразу же повалился на кровать и приказал жене положить ему
на живот завернутый в горячее влажное полотенце кирпич.
     Он не так давно впутался в одно  предприятие,  лежавшее  в  стороне  от
привыч