ый  от  этого  еще  крепче
входит в землю!

                    Аплодисменты на скамьях журналистов.

Республика  тысяча  семьсот  девяносто  второго  года, республика, созданная
великой  революцией,  была солдатом. Республика, создаваемая Коммуной, будет
рабочим,  который  прежде  всего  нуждается в свободе, чтобы воспользоваться
благами мирного труда. Мир и труд.
     Варлен. Коммунары! Это  республика,  которая  отдает  рабочим  средства
производства, как республика тысяча семьсот девяносто  второго  года  отдала
землю крестьянам и осуществила политическую свободу на основе  общественного
равенства.

                               Аплодисменты.

Оглашаю  первые  законы.  "Исходя  из  того,  что  все граждане без различия
находятся  в готовности защищать национальную территорию, существующая армия
объявляется упраздненной".
     Возгласы. К черту генералов,  наемных  кровавых  псов!  Да  здравствует
народная армия!
     - Никаких классовых различий между  гражданами,  никаких  границ  между
народами!
     - Обратимся к рабочим в немецких  войсках  с  призывом  протянуть  руку
рабочим во французской армии.

                               Аплодисменты.

     Варлен. "Исходя из того, что государство - это народ, живущий на основе
самоуправления, все  общественные  должности  должны  замещаться  в  порядке
выборов, на определенные сроки,  с  правом  отзыва  тех,  кто  их  занимает.
Выбирать на эти должности по способностям".
     Возглас. Равная оплата! Заработок рабочих!
     Варлен. "Исходя из того, что ни один народ не стоит выше последнего  из
своих  граждан,  обучение  должно  быть  доступно  для  всех,  бесплатно   и
общественно полезно".
     Возглас. Питание для школьников! Воспитание начинается с питания: чтобы
научиться знаниям, надо сначала приучиться есть.

                            Смех, аплодисменты.

     Варлен. "Исходя из того, что цель  жизни  состоит  в  беспрепятственном
развитии наших физических, духовных и моральных способностей,  собственность
не может быть не  чем  иным,  как  правом  каждого  получать  свою  долю  от
результатов коллективного труда соответственно мере вложенных им усилий.  На
фабриках и в мастерских должен быть введен коллективный труд".

                               Аплодисменты,

     Варлен.  Таковы,  друзья  мои,  первые  законы,  которые  должны   быть
немедленно осуществлены.  Я  открываю  первое  рабочее  заседание  Парижской
коммуны.

Б

  Министерство внутренних дел. Швейцар вводит Женевьеву и Ланжевена в одну
                           из канцелярий. Дождь.

     Женевьева. Вы говорите, что ни один из чиновников здесь  не  появлялся?
Вот уже целую неделю?
     Швейцар. Да. Иначе я бы знал, ведь я швейцар.
     Женевьева. Сколько чиновников работало обычно?
     Швейцар. Триста восемьдесят четыре и господин министр.
     Женевьева. Вы знаете, где каждый из них живет?
     Швейцар. Нет, не знаю.
     Женевьева. Как  же  выяснить,  где  расположены  школы,  сколько  их  в
округах, где живут учителя, откуда берутся  деньги  на  их  содержание?  Они
забрали отсюда даже ключи.
     Ланжевен. Надо позвать слесаря.
     Женевьева (швейцару). А вам придется пойти и купить керосину для лампы.
(Роется в кошельке.)
     Швейцар. Вы собираетесь работать и ночью?
     Ланжевен. Это уполномоченный Коммуны по народному образованию.
     Швейцар. Все это очень хорошо, но только это не мое дело  -  ходить  за
керосином.
     Женевьева. Ну ладно, но...
     Ланжевен. Нет, не ладно. Вы пойдете и купите  керосин.  Но  вы  пойдете
после того, как вы покажете уполномоченному, где  находятся  списки  школ  и
карты округов.
     Швейцар. Я могу показать только расположение канцелярий.
     Женевьева. Мне придется спросить уборщицу -  может  быть,  у  нее  есть
дети, которые ходят в школу.
     Ланжевен. Она, конечно, не знает,
     Женевьева. Вместе мы скорее разберемся.
     Ланжевен. Лучше всего было бы построить новые школы. Тогда  по  крайней
мере мы знали бы, где они находятся. Все нужно  строить  заново,  все  -  от
начала до конца. Потому что это всегда плохо делалось. Все - от  больниц  до
уличных фонарей... Сколько платит вам население за ваши услуги, к которым не
относится добывание керосина?
     Швейцар. Семь  франков  восемьдесят  в  день,  но  это  платит  мне  не
население, а государство.
     Ланжевен. Да, тут и в самом деле большая  разница.  Наш  уполномоченный
будет руководить народным образованием в Париже  за  одиннадцать  франков  в
день - это вам что-то говорит?
     Швейцар. Как ей угодно.
     Ланжевен. Вы можете идти. Ведь это тоже относится к вашей службе.

                        Швейцар уходит, волоча ноги.

     Женевьева (распахивает окно). А ведь он и сам бедняк.
     Ланжевен. Он-то этого не думает. Я,  вероятно,  сделал  ошибку,  сказав
ему,  насколько  невелика  ваша  заработная  плата.  Теперь  он  будет   вас
презирать. Он и не подумает гнуть спину -перед особой, которая  зарабатывает
всего на несколько франков больше его. А ничего другого он не  умеет,  спину
гнуть - вот его служба.
     Женевьева. Его ничему другому не научили. Что видит этот человек? Люди,
сидевшие на постах министров и министерских советников, бежали из-за  низких
окладов, и все чиновники, даже самые  мелкие,  оставляют  Париж  в  темноте,
грязи и невежестве. А между тем без них не обойтись...
     Ланжевен.  В  том-то  и  беда.  Вся  их  задача  -  доказать,  что  они
незаменимы. Так уже повелось тысячелетиями. Но нам придется отыскать  людей,
которые так организуют работу, чтобы их  всегда  можно  было  заменить.  Это
будут рационализаторы работы, великие труженики будущего...  Смотрите,  сюда
идет Бабетта.

                          Входят Бабетта и Филипп.

     Бабетта. Тебя вообще больше не видно. В "Офисиель" написано,  что  тебя
сделали министром или чем-то в этом роде.
     Женевьева (тревожным шепотом). Это  он  тебе  сказал,  где  меня  можно
найти?
     Бабетта. Кто? Швейцар. Филипп показал ему пистолет.
     Ланжевен. Я назначаю тебя помощником уполномоченного  по  транспорту  -
моим помощником. Поезда с Северного вокзала, правда, отходят, но они не воз-
вращаются. К тому же они вывозят содержимое  целых  особняков.  Я  конфискую
имущество железнодорожной компании и предам высших чиновников военному суду.
К этому вынуждают обстоятельства. Сюда чиновники вообще  не  приходят,  туда
они являются, чтобы организовать саботаж. А зачем вы пришли?
     Бабетта. Вы должны немедленно помочь пекарям.
     Женевьева. Но я же уполномоченная по народному образованию.
     Филипп. Тогда возьми нас под свое начало. В ваших газетах написано, что
рабочие должны просвещаться, но как это сделать, если работаешь по ночам?  Я
вообще не вижу дневного света.
     Ланжевен. Кажется, Коммуна уже издала декрет,  отменяющий  ночной  труд
для пекарей.
     Филипп. Но хозяева пекарен его не признают. А  мы  не  имеем  права  на
стачку, мы жизненно необходимые. Но хозяйка  может  прикрыть  свою  пекарню,
если ей захочется. Вот, я принес вам хлеба. (Подает Женевьеве каравай.)
     Женевьева. Это взятка. (Ест хлеб.)
     Ланжевен. Если она закроет, мы конфискуем ее пекарню и будем вести дело
сами.
     Филипп. Что, вкусно? От нас вы можете принять взятку,  лишь  бы  не  от
хозяев. Ваши слова я передам в корпорации, не то сегодня  ночью  побьют  все
окна в пекарнях... А что с Бабеттой и мадам Кабэ? Их хозяин, военный портной
Бюссон, вернулся.
     Бабетта. Но  теперь  он  платит  только  один  франк  за  пару  штанов.
Национальная гвардия, говорит он, заказывает по самым низким ценам.
     Женевьева. Почему вы так смотрите на меня, Пьер?
     Ланжевен. Я изучаю, гражданка, как вы находите общий язык с населением.
     Женевьева. У нас нет денег. Мы экономим средства населения.
     Бабетта. Но ведь население - это мы.

                Женевьева нерешительно смотрит на Ланжевена.

     Ланжевен. Учись, учительница.
     Бабетта. Если Коммуна будет платить нам меньше, чем Империя, то она нам
не нужна. И Жан - он там, на  фортах,  и  он  готов  умереть  за  то,  чтобы
прекратилась эта эксплуатация.
     Филипп. А когда доходит до его штанов, то вы плюете в лицо его  матери.
И его подружке. Вы должны бы...
     Ланжевен. Мы? А вы что же?
     Филипп. Хорошо, мы должны...
     Ланжевен. Вот так-то лучше.
     Филипп. Итак, что мы должны?
     Ланжевен. Вы, конечно, не состоите в корпорации портных? А  именно  там
должны определяться цены. А вовсе не в мастерской господина Бюссона.
     Бабетта. Откуда нам это знать?
     Женевьева. Я  стараюсь  открыть  такие  школы,  в  которых  дети  этому
научатся.
     Бабетта. А где вы возьмете на это деньги, если  вы  даже  за  штаны  не
можете прилично заплатить?
     Женевьева.  Французский  банк  находится  отсюда  всего  в   нескольких
кварталах. А затруднения начались уже здесь. Здесь даже шкафы заперты.
     Филипп. Ну их-то, я думаю, мы можем взломать.
     Ланжевен. Вот как, ты пекарь,  но  ты  готов  взяться  и  за  слесарную
работу? Дети мои, я вижу, дела Коммуны идут на лад. Глядишь, он еще научится
управлять  государством.  (Заводит  большие  стенные  часы,  легким  толчком
пускает маятник.)

                       Все смотрят на часы и смеются.

Не ждите от Коммуны большего, чем от самих себя.


VIII

   Кабинет директора Французского банка. Маркиз де Плок в беседе с тучным
   священником, прокуратором парижского архиепископства. За окном дождь.

     Де Плок.  Скажите  господину  архиепископу,  что  я  благодарю  его  за
передачу пожеланий господина Тьера. Десять миллионов франков  будут  обычным
путем доставлены в Версаль. Какая судьба ждет Французский банк  в  ближайшие
дни - мне неизвестно. Я с минуты на минуту ожидаю появления  уполномоченного
Коммуны и своего ареста. Здесь,  монсиньор,  находятся,  два  миллиарда  сто
восемьдесят миллионов. Здесь жизненный нерв Франции, перережут его эти  люди
- и они победили, что бы ни случилось.
     Слуга. Господин Белай, делегат Коммуны.
     Де Плок (бледнеет). Итак, монсиньор, наступает роковой час Франции.
     Тучный священник. Как мне уйти отсюда?
     Де Плок. Держите себя в руках.

                               Входит Белай.

Монсиньор Бошан, прокуратор его святейшества архиепископа.
     Тучный священник. Разрешите откланяться.
     Де Плок. Полагаю, что вам нужно разрешение господина.
     Белай. Передайте внизу капитану эту визитную карточку.

            Священник и делегат раскланиваются, толстяк уходит.

Гражданин,  казначеи  батальонов  Национальной  гвардии стоят в министерстве
финансов  перед  запечатанными  сейфами. Но жалованье должно быть выплачено,
иначе  банк  будет разграблен и никакие мои уговоры его не спасут. У людей -
жены, дети.
     Де Плок. Господин  Белай,  на  основании  решения  вашего  Центрального
комитета  служащие  Французского  банка  образовали  батальон   Национальной
гвардии. Позвольте мне заверить вас,  что  они  уже  более  двух  недель  не
получают ни одного су и что и у них имеются жены и дети. Вы, сударь,  прошли
сюда дворами, и вы видели этих людей: они вооружены,  среди  них  есть  даже
шестидесятилетние. Я могу  вас  заверить,  что  они  будут  сражаться,  если
произойдет нападение на вверенный им банк.
     Белай. Эта борьба продлилась бы не более двух минут.
     Де Плок. Быть может, только одну. Но какой была бы эта минута в истории
Франции?
     Белай (после паузы).  Коммуна  издала  декрет,  согласно  которому  все
особые батальоны расформировываются, а люди вливаются в обычные.
     Де Плок. Я знал,  что  вы  это  скажете,  сударь.  (Поднимает  свиток.)
Позвольте показать вам другой декрет, хранящийся в архиве  банка.  Он  издан
другой,  более  старой  революционной  властью   -   Конвентом   Французской
революции. Он подписан Дантоном, и согласно ему все крупные управления  были
превращены в боевые посты.
     Белай. Господин маркиз, я пришел сюда не ради кровопролития, а с  целью
изыскать средства, чтобы защита Парижа и восстановление всех  его  фабрик  и
мастерских могли финансироваться законно избранной Коммуной.
     Де Плок. Не подумайте, сударь, что я хотя  бы  на  один  миг  беру  под
сомнение права Коммуны. Французский банк стоит вне политики.
     Белай. Ну вот, мы, кажется, сдвинулись с места.
     Де Плок. Я от души  надеюсь,  что  и  вы,  как  представитель  Коммуны,
признаете права Французского банка, который стоит над партиями.
     Белай. Господин  маркиз,  вы  имеете  дело  с  людьми  чести,  а  не  с
разбойниками.
     Де Плок. Сударь, я это  понял  сразу,  как  только  вы  вошли.  Сударь,
помогите мне спасти банк, он - достояние вашей страны, достояние Франции.
     Белай. Господин.маркиз, не поймите нас предвзято. Мы работаем как рабы,
восемнадцать часов в сутки. Мы спим не раздеваясь, на стульях. За пятнадцать
франков в день каждый из нас отправляет три должности, что обходилось до сих
пор населению в тридцать раз дороже. Нет сомнения в том, что еще никогда  не
существовало правительства, которое стоило бы народу так дешево.  Но  сейчас
нам нужны десять миллионов...
     Де Плок (с горечью). Мсье Белай.
     Белай. Маркиз, мы отказались от налогов на табак и  продовольствие,  но
мы обязаны  выплатить  жалованье  рабочим  и  солдатам:  без  этого  нам  не
продержаться.

                  Пауза. Де Плок молчит многозначительно.

Если до завтрашнего утра у нас не будет шести миллионов...
     Де Плок. Шесть миллионов! Я не вправе выдать вам даже  один  миллион...
На ваших заседаниях вы осуждаете коррупцию. Вы обвиняете господина  Тьера  в
том, что он нарушает установления, дабы получить деньги. И вы  же  сами,  вы
приходите ко мне и требуете от меня денег в то время,  когда  не  существует
никакого  финансового  управления!  (Тоном  отчаяния.)  Создайте  финансовое
управление - я не спрошу у  вас,  как  вы  его  создали,  -  но  .дайте  мне
оправдательный документ, который я могу признать.
     Белай. Это заняло бы две недели. Вы,  кажется,  забываете,  что  власть
принадлежит нам.
     Де Плок. Но я не забываю о том, что я в своем праве.
     Белай. Сколько у вас здесь денег?
     Де Плок. Вы же знаете, что мой служебный долг  обязывает  меня  хранить
тайну банка! Не могу  поверить,  что  именно  вы  пожелаете  нарушить  такие
общественные достижения, как тайна  вкладов,  адвокатская  тайна,  врачебная
тайна. Сударь, разрешите напомнить вам, что и вы  имеете  дело  с  человеком
чести. Что бы нас ни разделяло, будем работать  совместно!  Подумаем  вместе
над тем, как мы, не оскверняя кощунственно  всех  наших  старых,  бесконечно
разнообразных, но ах,  столь  полезных  установлений,  сможем  удовлетворить
потребности этого великого и любимого города. Я целиком, я полностью в вашем
распоряжении.
     Белай.  Господин  маркиз,  и  я  всецело  готов  приступить  к   мирным
переговорам,


IX

A

    Ратуша. Заседание Коммуны. Белай стоит, выдерживая бурю негодования.
               Тем не менее в зале царит атмосфера усталости.

     Возгласы. Это же измена!
     - Хуже: глупость!
     - Что же это: наши коммунары должны голодать, пока мы спокойно  слушаем
болтовню   господина   директора   Французского   банка    о    "необходимых
формальностях"?
     - Довольно переговоров! Послать туда батальон!
     Белай. Граждане, если вы недовольны моей работой,  я  охотно  отойду  в
сторону! Но не забывайте, что достояние Франции  -  наше  достояние,  и  оно
должно управляться рачительным хозяином!
     Возглас. Кто - вы или он директор банка?
     Белай. Я льщу себя надеждой, что  мне  удалось  завоевать  этого,  быть
может, немного педантичного, но достойного всяческого уважения  человека.  Я
апеллировал  к  его  профессиональной  чести,  к  его  деловым  качествам  и
предложил ему найти законный выход из положения!
     Возгласы. Мы не желаем апелляций к нему, мы требуем его ареста!
     - Зачем нам этот законный  выход,  чтобы  народ  получил  свои  кровные
деньги?
     Белай. Это грозит нам крахом. Не  считаться  суставом  банка  -  значит
обесценить  сорок  миллионов  банковских  билетов.  Валюта  основывается  на
доверии!
     Возгласы. Чьем?

                                   Смех.

     - Банкиров!
     - Это тонкая материя. Раньше, чем судить, почитайте Прудона!
     - Мы стали хозяевами государства и должны научиться хозяйничать,
     Варлен. Для кого? Этот случай  показывает,  что  недостаточно  овладеть
аппаратом власти: он не для нас создавался. Значит, мы должны  его  разбить.
Без насилия тут не обойтись.
     Возгласы. Никаких арестов! Новую эру мы не ознаменуем  террором!  Пусть
он останется в прошлом!
     - Вы только  мешаете  нашему  мирному  труду!  Ланжевен.  Напротив,  мы
стараемся его наладить. Возгласы. Вот арестуйте  директора  банка,  а  потом
почитайте газеты!
     - Буржуазные? Я читаю и не могу понять, почему их не запрещают!
     Белай. Граждане, я вношу предложение обсудить предмет нашего  спора  на
закрытом заседании.
     Ланжевен. Я предлагаю отклонить это предложение. Не будем притязать  на
непогрешимость, как то делали прежние правительства. Будем  публиковать  все
наши речи, открыто объявлять о всех наших действиях, посвятим народ  во  все
наши несовершенства, ибо нам некого  бояться,  кроме  самих  себя.  Итак,  я
продолжаю. Я уже не буду  говорить  о  том,  что  за  двести  тысяч  франков
уполномоченный по военным делам мог купить у немцев -  они  все  продают!  -
тысячу кавалерийских лошадей... я возвращаюсь к вопросу о жалованье солдатам
и дополняю его другим вопросом.
     Возглас. Не забывайте, что двести тысяч  человек  с  семьями  живут  на
солдатское жалованье. Ружье заменяет  им  кирку  и  лопату,  оно  должно  их
накормить.
     Ранвье. Я требую, чтобы мы обсудили военное положение.
     Ланжевен. Вместо того чтобы оплатить милицию и взять для  этого  деньги
там, где они лежат - во Французском банке,  -  мы  урезаем  сдельную  оплату
женщин в артиллерийских мастерских. Я вношу предложение, чтобы все  договоры
о поставках с предпринимателями, которые снижают расценки,  были  немедленно
аннулированы и чтобы действующими остались только  договоры,  заключенные  с
предприятиями, находящимися в руках рабочих корпораций.
     Возглас. Нельзя сразу решать два вопроса!
     Варлен. Я за предложение Ланжевена. (Белаю.)  Но  я  и  за  немедленный
захват банка. По тем же причинам.
     Ланжевен. Одно ради другого!
     Ранвье. Надо обсудить и военные проблемы. Сами видите: три вопроса, так
три! У нас нет времени - надо спешить! Надо сегодня  разгромить  внутреннего
врага, чтобы завтра схватиться с тем, что стоит у фортов!
     Возгласы. Откуда, откуда взять силы для всего? - У нас не хватит сил!
     Риго. Мы обсуждаем потребности народа, так почему же не слышим  мы  его
предложений? Народ хочет во все вмешаться, немедленно и во  все.  Доверимся,
граждане, этой высшей силе, которая иным еще представляется  здесь  какой-то
таинственной и даже подозрительной. Доверимся народу, который  штурмом  взял
Бастилию, провозгласил в Париже революцию, охранял ее  первые  шаги,  пролил
свою кровь на Марсовом поле, захватил Тюильри, уничтожил  жиронду,  смел  со
своего пути попов и религию  и,  оттесненный  на  время  Робеспьером,  снова
поднялся в прериале, исчез затем на целых двадцать лет, чтобы появиться  под
грохот союзнических пушек, и опять ушел в черную ночь, чтобы вновь  восстать
в тысяча восемьсот тридцатом и, снова подавленный с  первых  лет  господства
капитала, вызвал его судороги, который  в  тысяча  восемьсот  сорок  восьмом
разорвал железные сети рабства и четырьмя месяцами позже  схватил  за  горло
буржуазную республику и, еще  раз  поверженный,  через  двадцать  лет  снова
восстал с неистовой, юношеской силой, сотрясающей трон империи и разбивающе