- Если бы луковица могла помочь, никто не стал  бы  платить  пятнадцать
фунтов. Тут кровью истечешь!
     Они поспешно вышли парка. Прощаясь, он довольно ясно дал ей понять что,
по его мнению, он сделал все, что мог.
     Полли знала, что Бекета зовут еще и Мэкхитом, и слышала кое-что про его
лавки. Все это он ей сам рассказал. Так как он торговал  и  лесом,  он  имел
всяческое право именоваться лесоторговцем.
     Полли часто встречала его, и однажды она попробовала рассказать  ему  о
своей встрече с маклером Коксом. Она умолчала о том,  что  была  у  него  на
квартире, и о письме отца, но упомянула об интересных  снимках,  которые  он
обещал ей показать. Она прибавила, что намерена на днях посетить Кокса,  так
как его сестра - очень милая женщина.
     Господин Бекет мрачно выслушал ее, с таким видом, словно он готовился в
ближайшее время принять какое-то важное решение...
     Под вечер Полли спустилась вслед за матерью в погреб,  где  на  дощатых
полках хранились яблоки. Она знала, что госпожа Пичем не любит, чтобы за ней
туда ходили. Но Полли нарочно искала случая поговорить с ней именно  там,  а
не где-нибудь в другом месте.
     Открыв дверь, она спугнула мать, стоявшую у полок со стаканом  виски  в
руке. Бутылка стояла на столе. Госпоже Пичем было крайне неприятно, что  муж
заставляет ее из-за  жалкого  стакана  виски  показываться  дочери  в  столь
недостойном виде. Ей было сорок шесть лет, и  отсутствие  свободы  возмущало
ее.
     Полли же всего охотней разговаривала с матерью именно  в  тех  случаях,
когда та чувствовала себя виноватой,  ибо  при  других  обстоятельствах  она
умела быть удивительно противной. Полли  сообщила  ей,  что  намерена  выйти
замуж за господина Бекета.
     - Его и Бекетом-то не зовут, - недовольно сказала госпожа Пичем.
     - Да, его зовут Мэкхит - или, вернее, его, может  быть,  так  зовут,  -
спокойно сказала Персик.
     - А Пичем? Что скажет Пичем по поводу мужа, которого зовут, может быть,
так, а  может  быть,  и  иначе?  -  спросила  госпожа  Пичем,  одним  рывком
переставляя стакан на другую полку. - На такого мужа  нельзя  положиться.  У
меня тоже есть глаза, и я вижу, как он танцует, когда ему кажется, что я  на
него не гляжу. И потом он думает, что от четырех-пяти стаканов  того  пойла,
что дают в "Каракатице",  я  уже  готова.  Человек,  занимающийся  приличным
делом, не станет так хватать за бедра молодую девушку. Брось дурачить  меня!
Дорогая Полли, у тебя не может быть основательных резонов выходить замуж  за
такого человека. Тут что-то другое, а что именно - я даже говорить не  хочу.
Он вскружил тебе голову, вот в чем дело!
     - Да, он мне нравится.
     - Ну ясно! О чем я и говорю! - торжествующе воскликнула госпожа  Пичем.
- У тебя рассудок помутился. Ты втюрилась в  него  и  перестала  соображать,
сколько будет дважды два.
     Полли рассердилась.
     - Не болтай так много, - сказала она  с  достоинством,  -  скажи  папе,
пусть он с ним поговорит. - Она повернулась и ушла к себе.
     Госпожа  Пичем  вздохнула  и  угрюмо  опорожнила  стакан.   Ночью   она
поговорила с мужем. Она знала Полли.
     За несколько часов до этого Пичему пришлось пережить ужаснейшую сцену с
участием  Кокса.  Встретившись  с  компаньонами  в  задней  комнате  винного
погреба, маклер открыто потребовал, чтобы  они  приобрели  новые  суда.  Это
требование как громом поразило  Компанию  по  эксплуатации  старых.  Истмен,
который, по-видимому, уже несколько дней что-то подозревал, просто сполз  на
пол, букмекер же вскочил, заревел, как бык, и, плача, повалился на стул. Ни-
что не помогло.  По  словам  Кокса,  парламентская  комиссия  по  пересмотру
договора уже приступила к работе. В результате Пичему,  как  владельцу  двух
паев, поручили в конце недели поехать с Коксом в Саутгемптон. Там он  должен
был начать переговоры  о  приобретении  свободных  от  изъянов  транспортных
судов.
     Тем не менее они отправились в доки, чтобы официально сдать старые суда
правительственной комиссии. Их нужно было сдать хотя бы для того,  чтобы  не
возбудить подозрений; впоследствии можно будет заменить их  другими.  Ремонт
еще  не  был  закончен,  работы  шли   полным   ходом.   Комиссия   состояла
всего-навсего из двух штатских  чиновников,  очень  быстро  управившихся  со
всеми формальностями. В общем, они простояли на ветреной набережной не более
четверти часа. Шел дождь, и все мерзли.
     Когда вечером госпожа Пичем, отходя ко сну,  упомянула  имя  Мэкхита  в
связи с их дочерью, Пичем пришел в ярость.
     - Кто с вами познакомился?  -  заорал  он.  -  Этот  жулик  с  дешевыми
лавками? Что значит познакомился? Где это вы шляетесь, что с вами знакомятся
посторонние мужчины? Это же известный всей Сити жулик! Так-то ты следишь  за
своей дочерью! Я на нее работаю день и ночь, а ты ее сводишь со  славящимися
на весь город распутниками, которые  околачиваются  в  банковских  передних,
чтобы добыть деньги для своих дутых лавочек! Что это вообще творится с твоей
дочерью?  Надо  будет  мне  навести  порядок!  На  глазах  у  родителей  она
перемигивается с этим Коксом, да так, что... Откуда у нее эта чувственность?
     - Да уж не от тебя, - сухо сказала госпожа  Пичем,  натянув  одеяло  до
подбородка.
     - Уж во всяком случае, не от меня, - подтвердил господин Пичем, бушуя в
темноте. - Я себе ничего подобного не могу позволить. Потому  что  я  должен
иметь ясную голову, иначе эти гиены меня растерзают. - Он оборвал  разговор.
- Ничего больше не хочу слышать! Судьбу Полли решу я сам.
     Он принял решение касательно Полли. На  следующее  утро  он  занялся  в
конторе своей дочерью, он резко спросил ее о ее визите  к  господину  Коксу,
довел до слез и узнал все, с  том  числе  и  про  фотографии.  На  них  были
изображены голые девицы.
     После допроса Пичем сказал ей, что он считает большую часть того, в чем
она ему призналась, враньем. Господин Кокс - весьма дельный человек, йчгусть
она благодарит Бога, что он проявляет к ней интерес и ничего не знает  о  ее
поведении. Этим намеком он и ограничился.
     Встретившись с господином Мэкхитом, Полли сказала ему, что отец никогда
не позволит ей выйти за него замуж и  что  господин  Кокс  пригласил  ее  на
пикник, который состоится в конце недели.  Первое  было  правдой,  второе  -
ложью.
     Когда господин Мэкхит узнал от Персика, что господин Кокс  -  избранник
ее родителей, ему стало ясно, что он должен что-то предпринять против  этого
Кокса.
     После долгих раздумий он принял решение, сел в конный омнибус и  поехал
в одну из тех грязных, ютящихся в двух комнатах газетных редакции, в которых
обычно хозяйничают плохо умытые, жадные до сенсаций, велеречивые господа.
     Они достали  и  внимательно  просмотрели  несколько  засаленных,  почти
совершенно расползшихся комплектов старых газет. Затем господин Мэкхит сел в
другой  конный  омнибус  и  поехал  на  Нижний  Блэксмит-сквер,  где  он   в
заброшенном  домике  дал   какое-то   поручение   толстому,   подозрительной
наружности человеку, расхаживавшему без пиджака.
     Засим он в третьем омнибусе поехал домой, хотя было еще очень рано.
     Он занимал маленький одноквартирный домик в южном предместье.  Домик  с
крошечным садиком был расположен в одном ряду с точно такими же домиками. Он
совсем недавно въехал в него; дом еще почти не был  обставлен.  В  одной  из
пустых комнат была кое-какая мебель, в том числе - новый диван,  на  котором
он спал; в кухне стояли газовая плита и большой ледник. Дом был, впрочем, не
новый. Мэкхиту его передал один из его обанкротившихся деловых друзей.
     Стоя на  низкой  каменной  приступке  он  достал  из  кармана  довольно
объемистую связку ключей, из  которых  перепробовал  несколько,  прежде  чем
нашел подходящий, и, посвистывая, вступил в совершенно пустую переднюю,  где
не было даже крючка для шляпы.
     В расположенной во втором этаже спальне, где, впрочем, царил образцовый
порядок, он снял ботинки, лег на  диван  и  лежал  не  шевелясь,  покуда  не
стемнело.
     Около десяти часов с улицы позвонили. Он спустился вниз и открыл  дверь
толстяку; тут же, в передней, он взял у него  то,  что  тот  принес,  и,  не
сказав ни слова, выпроводил его. Толстяк ушел ворча. Очевидно, он был тут не
впервые.
     Мэкхит, который, кстати, проживал здесь под именем Милберна,  развернул
оберточную бумагу, разложил пачку писем и документов на умывальнике и  около
получаса изучал их при свете керосиновой лампы, после чего, достав из  шкафа
несколько одеял, устроил себе постель и вскоре заснул.
     На следующее утро он имел в  полицейском  управлении  собеседование  со
старшим инспектором.
     Оба господина, склонившись над письменным  столом,  изучали  содержание
пакета в оберточной бумаге, а в особенности линованную школьную  тетрадку  в
красной обложке - дневник господина Кокса.
     Дневник содержал  данные,  касавшиеся  только  частной  жизни  маклера.
Инспектор приступил к его изучению не раньше, чем Мэкхит поклялся ему, что в
тетради нет никаких деловых записей. В противном случае  господин  Браун  не
счел бы себя вправе даже заглянуть в дневник.
     Записи в тетради носили по преимуществу морализирующий характер. Было в
них немало указаний на определенного рода посещения и тому  подобные  факты,
но большую часть занимали рассуждения по поводу нравственности,  откровенные
самобичевания, свидетельства неустанной борьбы с чрезмерной  чувственностью.
В основном эти рассуждения превосходили духовный  уровень  обоих  читателей,
для которых они, впрочем, и не были предназначены. Попадались и  имена.  Они
были обозначены инициалами.
     Чуть ли не через каждые две-три записи (ни один день не  был  пропущен,
дневник  велся  необыкновенно  аккуратно,  без  единой  кляксы  и   помарки)
попадались цифры, выписанные красными чернилами и аккуратно подчеркнутые при
помощи линейки: "2 раза"  или  "4  раза";  "4  раза"  встречалось,  впрочем,
довольно редко, а цифры больше чем "5 раз" вообще не было. Иногда  попадался
"1 раз", но он был не подчеркнут, а обведен кружком.
     Встречались  еще  два  несхожих  между  собой  значка.  Смысл  их   был
расшифрован на внутренней стороне обложки: стул и прием  слабительного.  Эти
значки  были  тоже  как  бы  нарисованы.  Почерк  у  господина   Кокса   был
залихватский, не лишенный некоторого размаха.
     В  остальном  содержимое  пакета  состояло   из   весьма   сомнительных
фотографий. Они носили на себе следы частого употребления.
     После короткого безмолвного  просмотра  Браун  нажал  кнопку  и  вручил
вошедшему  чиновнику  листок,  на  котором  он  набросал   несколько   слов.
Вернувшись, чиновник положил на стол еще один  пакет.  Он  содержал  акты  и
справки лондонской полиции.
     Браун вынул из пакета какую-то казенную бумагу и сравнил ее с одной  из
записей  в  дневнике  Кокса.  Задержав   толстый   указательный   палец   на
соответствующем месте, он сказал свойственным ему медлительным  авторитетным
тоном:
     - Дорогой Мэк, зацепить этого парня мы не можем. Что за дела он делает,
нам  неизвестно.  Мы,  как  правило,  не  суем  носа  в  деловые  комбинации
порядочных людей. Куда бы это нас  привело?  Этот  человек  исправно  платит
налоги.  Кроме  того,  мы  в  делах  ничего  не  понимаем.  Частной   жизнью
джентльменов  мы  тоже  не  интересуемся,  а  взломами  он  не   занимается.
Единственное, что тут можно использовать, -  протокол  двухлетней  давности:
этот господин был во время ночной облавы накрыт в гостинице для  свиданий  с
супругой одного из статс-секретарей морского ведомства. Но это ты  уж  лучше
поручи какому-нибудь  газетчику.  Я  могу  указать  тебе  нескольких  ребят,
которые могут этим заняться.
     Он вновь нажал кнопку, и ему принесли еще одну довольно толстую папку с
надписью: "Вымогательства".
     С обычной своей тщательностью он просмотрел ее и сказал решительно:
     - Обратись к Гону. Он самый подходящий.
     Мэкхит взял у него протокол, приложил его к своему материалу,  похлопал
друга по плечу и небрежно сказал:
     - Если  мне  в  ближайшем  будущем  доведется  жениться  -  официально,
понимаешь?  -  ты  придешь  на  мою  свадьбу?  Мне  это  очень  важно  из-за
представителей банка. Они что-то не поддаются.
     - Если это будет удобно, - неохотно  сказал  Браун,  -  только  слишком
часто все-таки нельзя.
     Мэкхит ушел, задумавшись. Это был уже не тот  Браун,  его  отношение  к
старым друзьям изменилось. Разумеется, он по-прежнему  свой  парень,  но  на
нем, по всей видимости, с некоторых пор лежит большая ответственность...
     С банком Мэкхит тоже никак не  мог  договориться.  Банк  выдумывал  все
новые и новые оттяжки.
     Его собственные люди начинали роптать. Они хотели видеть деньги. Мэкхит
с тяжелым сердцем подумал о том. что  он  обязан  заботиться  о  судьбе  без
малого ста двадцати человек, из коих  многие  обременены  семьей.  Это  было
нелегко.
     Что-то требовалось предпринять - вне всякого  сомнения.  Прибери  он  к
рукам деньги старика Пичема, он мог бы вздохнуть свободно.
     Он поехал в одну из своих лавок, у моста Ватерлоо. Это была не д-лавка,
а настоящий антикварный магазин, которым заведовала Фанни Крайслер  -  дама,
кое-что понимавшая в искусстве. Сюда он обычно захаживал,  когда  ему  нужно
было что-либо обдумать. Он забирался в контору и перелистывал  ту  или  иную
книгу.
     Фанни, к сожалению, он не застал. Она была на каком-то аукционе. Мэкхит
заботился о том, чтобы некоторые  из  продававшихся  здесь  предметов  имели
настоящую метрику.
     В книгах, сваленных кучей  в  конторе  и  происходивших  из  библиотеки
кингсхоллского пастора (как значилось синим  карандашом  на  крышке  ящика),
были чрезвычайно непристойные гравюры на меди. Мэкхит терпеть не  мог  таких
вещей. Он  вообще  был  противником  искусства.  С  отвращением  отложил  он
драгоценные томики.
     При этом он подумал о Полли.
     В последнее время всякий раз, как он  думал  о  Полли,  его  охватывала
неизъяснимая тревога. Полли была чересчур чувственна.
     Он встал и отправился на Олд Оук-стрит.
     После того как он два раза  прогулялся  мимо  дома,  Полли  вышла.  Они
несколько раз обошли квартал.
     Полли была очень кротка и казалась чем-то озабоченной. Она была бледней
обычного. Мэкхит заметил, что у нее круги под глазами. Когда они  прощались,
она не посмотрела ему в глаза.
     Полли мимоходом упомянула, что она  теперь  некоторое  время  не  будет
посещать курсы  домашнего  хозяйства  и,  следовательно,  не  сможет  с  ним
встречаться. А в воскресенье предстоял пикник с Коксом.
     Мэкхит в самом скверном настроении отправился в Тэнбридж. Он  вспомнил,
что сегодня его четверг.
     Он имел обыкновение по четвергам проводить вечера в одном  определенном
доме в Тэнбридже. Там  он  позволил  девицам  угостить  его  чашкой  кофе  и
развлекся в обществе Дженни. Все еще чувствуя себя подавленным, он  попросил
ее погадать на картах. Ничего вразумительного у нее, однако, не  получилось.
Девицы давно уже надоели ему. Он пятый год бывал в этом доме.
     Наутро он разыскал Гона, сотрудничавшего в различных не очень почтенных
газетах, и передал ему материалы против Уильяма Кокса.
     Вскоре за тем Миллер  из  Национального  депозитного  банка  обронил  в
деловой беседе, что, дескать,  не  мешало  бы  господину  Мэкхиту,  отбросив
всякие колебания, по возможности  безотлагательно  создать  себе  настоящий,
добропорядочный семейный очаг, что не противоречило и желаниям девицы  Полли
Пичем.
     Тем самым необходимость борьбы с господином  Коксом  отпала,  и  Мэкхит
забыл об обличительном материале, который он передал Гону.

ГЛАВА ПЯТАЯ

      За обедом "их любовь расцвела",
      И они "дали слово друг другу",
      Ни двора у них не было, ни кола,
      Ни даже обеденного стола,
      Ни даже имени для ребенка.
           Но треплет ли буря их шалаш,
           Гремит ли над степью гром, -
           Навек останется Ханна Каш
           С любимым муженьком.
      Шериф говорит, что он жулик, к тому ж
      И молочница: "Жить с хромым!"
      Она отвечает: "Все это чушь!
      Я вольна выбирать. И он мне муж.
      И я останусь с ним".
           И пусть он хром, и пусть он вор,
           И пусть в синяках она,
           Не нужно Ханне Каш ничего,
           Ей лишь любовь нужна.

                    "Баллада о Ханне Каш"

МАЛЕНЬКОЕ, НО СОЛИДНОЕ ПРЕДПРИЯТИЕ

     Национальный депозитный банк -  маленькое  но  солидное  предприятие  -
занимался главным образом недвижимым имуществом. Принадлежал  он  семилетней
девочке, а управлял им старик доверенный, господин Миллер  который,  в  свою
очередь, пользовался советами тоже уже весьма обремененного годами  адвоката
по имени Хоторн; Хоторн был опекуном малолетней владелицы.
     Мэкхит, ведя переговоры с банком, имел  дело  не  только  с  господином
Миллером, но и с господином Хоторном. Обоим вместе было свыше ста пятидесяти
лет, и тот, кто имел с ними дело, имел дело с полутора столетиями.
     Именно к ним обратился  Мэкхит,  подвергнув  тем  самым  свое  терпение
невероятному испытанию; но он решил раз навсегда положить конец  сплетням  о
его д-лавках. И действительно, в Сити едва ли нашелся  бы  человек,  который
посмел  бы  предположить,  что  предприятие,   поддерживаемое   Национальным
депозитным банком, основано после 1780 года. А  такие  старые  фирмы  обычно
бывают весьма солидными. Однако именно по  этой  причине  он  никак  не  мог
сдвинуть переговоры с мертвой точки.
     Банк тянул и тянул. Он хотел знать все, начиная  с  арендной  платы  за
лавки и кончая биографиями  их  владельцев.  Но,  как  это  ни  странно,  он
проявлял вместе с тем чрезвычайную заинтересованность. Мэкхит знал - почему:
операции с недвижимым имуществом, в особенности то,  что  под  ними  понимал
господин Миллер,  были  уже  не  тем  выгодным  делом,  каким  они  являлись
когда-то. Приток свежего капитала значительно сократился, а  старые  объекты
сделок за последнее время неоднократно подвергались чудовищным переоценкам.
     Господин Хоторн с некоторой тревогой  взирал  на  будущее.  Он  был  не
совсем  доволен  доверенным,  господином  Миллером:  хотя  он   был   старше
последнего, он тем не менее считал, что господин Миллер слишком стар  и  уже
больше не может управлять банком. Ответственность за многие ускользнувшие от
них дела он  со  свойственным,  ему  педантизмом  возлагал  на  педантичного
Миллера. Втайне господин Хоторн даже помышлял о замене его более  молодым  и
оборотистым работником, и господин Миллер чувствовал это.
     В действительности оба они с некоторого времени  начали  сомневаться  в
правильности своего отношения к  современным  методам  работы.  Может  быть,
вовсе и не стоило быть такими  педантичными.  Другие  фирмы  были  не  столь
педантичны и тем не менее делали дела и считались  вполне  солидными.  Может
быть, некоторый размах был просто-напросто свойствен духу времени.
     Поэтому, когда им предложили связаться с новоявленными  д-лавками,  они
не отказались с той решительностью, какой от них можно было  бы  ожидать.  В
предложенном деле все было чуточку необычно и  неопрятно,  но  в  этом-то  и
заключалось что-то новое, что-то современное. Разумеется, при их  воззрениях
им трудно было уловить разницу между одним новым предприятием и другим столь
же отчетливо, как они ее ощущали между  предприятием  новым  и  предприятием
старым. Их расспросы были скорей следствием привычки. В  сущности,  они  уже
наполовину решились войти в дело. Хоторн - тот даже окончательно решился.
     Уже несколько  раз  Миллер,  разговаривая  с  Мэкхитом,  ронял  намеки,
которые можно было объяснить  только  следующим  образом:  если  со  стороны
Мэкхита последует приглашение навестить его, то они  не  станут  откладывать
свой визит в долгий ящик