находчивости, как у вас. (Ясно  и  отчетливо.)  Итак,  Минна,
премного тебе благодарен и хайль Гитлер!
     Все остальные. Хайль Гитлер!
     Штурмовик. Мой вам добрый совет:  не  представляйтесь  вы  лучше  таким
невинным. Это бьет в глаза. Со мной вы можете и запустить  что-нибудь,  я-то
умею понять шутку. Ну - так хайль Гитлер!

                              Рабочий уходит.

Вот  они  как  - сразу и распрощались. Что-то больно скоро! Точно испугались
чего. Зря я упомянул насчет Рейникендорфа. Как они сразу насторожились!
     Горничная. Я хотела кое о чем попросить тебя, Тео.
     Штурмовик. Говори, не стесняйся!
     Кухарка. Пойду белье разберу. Я тоже была молода. (Уходит.)
     Штурмовик. Ну что?
     Горничная. Я скажу только  в  том  случае,  если  буду  знать,  что  ты
нисколько не рассердишься, а иначе я ничего не скажу.
     Штурмовик. Ладно, выкладывай!
     Горничная. Мне, понимаешь... мне так неприятно... Я хочу взять  из  тех
денег двадцать марок.
     Штурмовик. Двадцать марок?
     Горничная. Вот видишь, ты рассердился.
     Штурмовик. Взять с книжки двадцать марок - этим ты  меня,  конечно,  не
обрадовала. На что тебе понадобились двадцать марок?
     Горничная. Я бы не хотела тебе говорить.
     Штурмовик. Так. Ты мне не хочешь сказать? Что-то странно.
     Горничная. Я знаю, что тебе не  понравится,  так  что  я  лучше  ничего
объяснять не буду, Тео.
     Штурмовик. Если ты нисколько мне не доверяешь...
     Горничная. Да нет же, я тебе доверяю вполне.
     Штурмовик. Значит, нам, по-твоему, следует  вовсе  прикрыть  наш  общий
счет в сберегательной кассе?
     Горничная. Ну как ты мог такое подумать! У меня, если я возьму двадцать
марок, останется там еще девяносто семь.
     Штурмовик. Можешь не высчитывать  мне  с  такой  точностью.  Знаю  сам,
сколько у нас на счету. Я понимаю, ты хочешь порвать  со  мной,  потому  что
завела шашни с другим. Ты, пожалуй, еще хочешь проверить наши книжки?
     Горничная. Никаких я шашен не заводила.
     Штурмовик. Тогда скажи, в чем дело?
     Горничная. Ты же все равно решил не давать.
     Штурмовик. Откуда я знаю? Ты, может, просишь на какое-нибудь  нехорошее
дело. Я сознаю свою ответственность.
     Горничная. Прошу на самое хорошее. И если бы мне не нужно было, я бы не
просила, ты знаешь это сам.
     Штурмовик. Ничего я не знаю. Знаю только, что тут пахнет паленым. Зачем
тебе вдруг понадобились двадцать монет? Кругленькая сумма! Ты беременна?
     Горничная. Нет.
     Штурмовик. Уверена, что нет?
     Горничная. Уверена.
     Штурмовик. Если до меня дойдет, что  ты  затеваешь  что-то  незаконное,
если только я что-нибудь такое пронюхаю - крышка!  Прямо  тебе  говорю.  Ты,
верно, слышала сама: все, что делается против зачатого плода, есть тягчайшее
преступление,  какое  только  ты  можешь  совершить.  Если  немецкий   народ
перестанет размножаться, тогда конец его исторической миссии.
     Горничная. Но, Тео, я просто не понимаю,  о  чем  ты  говоришь.  Ничего
такого нет, будь что-нибудь такое, я тебе сказала  бы,  это  касалось  бы  и
тебя. Но раз уж у тебя такие мысли, я лучше скажу все  как  есть.  Проста  я
хочу добавить Фриде на покупку зимнего пальто.
     Штурмовик. А почему твоя сестра не может сама купить себе пальто?
     Горничная. Да как же она купит его на  свою  пенсию?  Она  получает  по
инвалидности всего двадцать шесть марок восемьдесят пфеннигов в месяц.
     Штурмовик. А  Зимняя  помощь!  То-то  и  есть,  что  вы  совершенно  не
доверяете национал-социалистскому государству. Я  это  понял  давно  по  тем
разговорам, которые ведутся здесь, на этой кухне. Думаешь, я не заметил, как
ты кисло приняла сейчас мой фокус?
     Горничная. Ничуть не кисло.
     Штурмовик. Кисло! Так же точно, как  эти  парни,  которые  вдруг  сразу
распрощались.
     Горничная. Если ты хочешь знать мое истинное мнение, мне  тоже  кое-что
не понравилось.
     Штурмовик. Что же тебе не понравилось, осмелюсь спросить?
     Горничная. Что ты ловишь несчастных бедняков своими  представлениями  и
фокусами и всякими штуками. Мой отец тоже безработный.
     Штурмовик. Так. Я только и ждал, что ты мне это скажешь. Меня и так уже
сомнения разбирали во время разговора с этим Линке.
     Горничная. Ты хочешь сказать, что ты собираешься его подловить на  том,
что он тут наговорил тебе же  в  угоду?  И  когда  сами  же  мы  его  на  то
подзуживали.
     Штурмовик. Ничего я не хочу сказать, как тебе уже сказано. А если  тебе
не по вкусу то, что я делаю, исполняя свой долг, так я тебе на это  заявляю:
ты можешь прочитать в "Моей борьбе",  что  сам  фюрер  не  считал  для  себя
зазорным проверять настроения в народе, и это долгое время было  его  прямым
делом, когда он служил в рейхсвере. И делалось  это  ради  Германии  и  дало
большие результаты.
     Горничная. Ну если ты так со мной, Тео, то я хочу только знать, могу ли
я получить свои двадцать марок, вот и все.
     Штурмовик. Я скажу тебе только одно: я не  в  таком  настроении,  когда
можно что-нибудь у меня вытянуть.
     Горничная. Что значит - вытянуть? Мои это деньги или твои?
     Штурмовик. Как ты странно вдруг заговорила о наших  общих  сбережениях!
Для того мы, что ли,  убрали  евреев,  чтобы  из  нас  теперь  сосали  кровь
собственные наши соплеменники!
     Горничная. Как ты можешь говорить такие вещи по поводу двадцати марок!
     Штурмовик. У меня и так немало расходов. За одни только сапоги двадцать
семь марок заплачено.
     Горничная. Как? Вам же их выдали бесплатно?
     Штурмовик. Да, так мы думали. И я поэтому выбрал самые первосортные.  А
потом поставили нам всем в счет, и мы сели в лужу.
     Горничная. Двадцать семь марок за одни только сапоги? А какие же другие
расходы?
     Штурмовик. Другие расходы?
     Горничная. Ты же сказал, что у тебя много расходов.
     Штурмовик. Так сразу не вспомнишь.  Да  и  вообще  нечего  мне  учинять
допрос. Можешь не беспокоиться, я тебя не обману. И насчет двадцати марок  я
тоже как-нибудь соображу.
     Горничная (плача). Тео, это же просто невозможно, как  ты  мог  сказать
мне, что с деньгами все в порядке, и вдруг оказывается, что нет. Я просто не
знаю, что теперь и думать. Хоть двадцать-то марок осталось у нас на счету  -
из всех наших денег?
     Штурмовик (хлопает ее по плечу). Кто же говорит, что у  нас  ничего  не
осталось на счету? Ерунда. Ты можешь на меня  положиться.  То,  что  ты  мне
доверила, то будет в полной сохранности, как в несгораемом шкафу. Ну, веришь
ты своему Тео?

                          Она плачет, не отвечая.

У  тебя  просто  нервы  не  в порядке, ты переутомилась. Ну, я отправился на
учение. Значит, в пятницу я за тобой зайду. Хайль Гитлер! (Уходит.)

  Горничная старается унять свои слезы и ходит в отчаянии взад и вперед по
               кухне. Возвращается кухарка с корзиной белья.

     Кухарка. Что тут между вами вышло? Поссорились? Тео  молодец.  Побольше
бы нам таких. Ничего серьезного, конечно?
     Горничная (все еще плача). Минна, не можете  ли  вы  поехать  к  вашему
брату и сказать, что ему нужно остерегаться?
     Кухарка. Чего?
     Горничная. Ну так... вообще...
     Кухарка.  Из-за  сегодняшнего?  Неужели  вы  думаете?..  Но  разве  Тео
способен на такое?
     Горничная. Я и сама теперь не знаю,  что  мне  думать,  Минна.  Он  так
изменился. Они его совсем испортили. Нехорошая у него компания. Четыре  года
мы с ним были вместе, и теперь мне вдруг стало казаться, точно... Я  попрошу
вас, посмотрите у меня на спине, там нет креста?


4
                              БОЛОТНЫЕ СОЛДАТЫ

                      А эти - под стражею, в сборе,
                      Шагают, о Марксе и Бебеле споря,
                      Друг друга берут в оборот,
                      Пока эсэсовец сонный
                      В лагерный карцер бетонный
                      Всех вместе не запрет.

    Концентрационный лагерь Эстервеген, 1934 год. Несколько заключенных
                               мешают цемент.

     Брюль (тихо, Дивенбаху). Подальше держись от Ломана, ненадежный малый.
     Дивенбах (громко). Слушай, Ломан, Брюль  говорит,  что  ты  ненадежный,
чтобы я держался подальше от тебя.
     Брюль. Скотина.
     Ломан. Не тебе бы говорить, Иуда. Из-за кого Карла посадили в карцер?
     Брюль. Скажешь, из-за меня? Я, что ли, получил сигареты  неизвестно  от
кого?
     Ломан. Когда это я получил сигареты?
     Член библейского общества. Берегись!

                Часовой-эсэсовец проходит вверху по насыпи.

     Эсэсовец. Кто тут язык распускает? А?

                                Все молчат.

     В следующий раз всех отправлю в карцер, поняли? Петь немедленно!

          Заключенные поют первую строфу "Песни болотных солдат".
                         Эсэсовец проходит дальше.

     Заключенные (поют).

                         Нас не тешат птичьи свисты,
                         Здесь лишь топь да мокрый луг,
                         Да молчащий лес безлистый,
                         Как забор, торчит вокруг.
                             Солдат болотных рота,
                             С лопатами в болота
                             Идем.

     Член библейского общества. И почему вы вечно спорите?
     Дивенбах. Не твоего это ума дело, святоша. Вчера в рейхстаге его партия
(указывает на Брюля) голосовала за одобрение гитлеровской внешней  политики.
А он вот (указывая на Ломана) считает,  что  гитлеровская  внешняя  политика
ведет к войне.
     Брюль. При нас войны не будет.
     Ломан. Положим, при вас уже раз была война.
     Брюль. И вообще Германия слишком слаба в военном отношении.
     Ломан. Ну один-то уж крейсер вы принесли Гитлеру в приданое.
     Член библейского общества (Дивенбаху). А ты  кто  был?  Социал-демократ
или коммунист?
     Дивенбах. Я держался вне партий. Ломан. Зато теперь ты  премило  сидишь
внутри - внутри концлагеря.
     Член библейского общества. Берегись!

Эсэсовец появляется снова и смотрит на заключенных, Брюль медленно запевает
        третью строфу "Песни болотных солдат". Эсэсовец идет дальше.

     Брюль (поет).

                         Мы застряли безвозвратно.
                         За побег ты жизнь отдашь.
                         Обведен четырехкратно
                         Частоколом лагерь наш.
                            Солдат болотных рота,
                            С лопатами в болота
                            Идем.

     Ломан (бросает лопату). Как подумаю, что сижу здесь  из-за  вас,  из-за
того, что вы раскололи единый фронт, так бы и размозжил тебе башку.
     Брюль. Ну да, это на вас похоже: "Поклонись мне, как дружку,  а  не  то
снесу башку". Как же, единый фронт! Вы рады бы переманить у нас людей.
     Ломан. А вам больше нравится,  чтобы  их  переманил  Гитлер!  Предатели
народа!
     Брюль (в бешенстве хватает лопату и замахивается на  Ломана,  тот  тоже
держит лопату наготове). Я тебе покажу!
     Член  библейского  общества.  Берегись!  (Поспешно  запевает  последнюю
строфу "Песни болотных солдат".)

                        Эсэсовец показывается снова.

     Все заключенные (подхватывают песню, усердно мешая цемент).

                        Не томись тоской бесплодной.
                        Ведь не вечен снег зимы.
                        Будет родина свободной,
                        Будем с ней свободны мы!
                           Болотные солдаты,
                           В болото мы лопаты
                           Швырнем!

     Эсэсовец. Кто крикнул "Предатели народа"?

                                Все молчат.

Мало вас учили. (Ломану.) Отвечай, кто?

                      Ломан смотрит на Брюля и молчит.

(Дивенбаху.) Кто?

                              Дивенбах молчит.

(Члену библейского общества.) Кто?

                     Член библейского общества молчит.

(Брюлю.) Кто?

                               Брюль молчит.

Даю  вам  пять секунд, а потом всех отправлю в карцер и сгною там. (Выжидает
пять секунд.)

                   Все стоят молча, глядя в пространство.

Марш в карцер!


5
                              СЛУЖЕНИЕ НАРОДУ

                           Вот лагерные вахтеры,
                           Убийцы и живодеры,
                           Служат народу вполне.
                           Чтоб весел был и не плакал,
                           Секут и сажают на кол
                           По самой дешевой цене.

Концентрационный лагерь Ораниенбург, 1934 год. Тесный дворик между бараками.
На  сцене  темно, но слышно, как кого-то порют. Когда вспыхивает свет, виден
эсэсовец,   который  порет  заключенного.  Эсэсовский  группенфюрер  стоит в
 глубине двора и курит, повернувшись к избиваемому спиной. Затем он уходит.

     Эсэсовец (устав, садится на бочку). Продолжать работу.

 Заключенный встает с земли и, пошатываясь, начинает чистить отхожее место.

Ну  что  тебе  стоит,  свинья,  сказать  "нет",  когда  тебя  опрашивают: ты
коммунист?  Ведь тебя забьют до смерти, меня лишат увольнительной, а я устал
как  собака.  И  почему  они  не  поручат  порку Клапроту? Для него это одно
удовольствие.  Когда  этот сукин кот опять выйдет (прислушивается), возьмешь
кнут и будешь лупить по земле. Понял?
     Заключенный. Так точно, господин шарфюрер.
     Эсэсовец. Но только потому,  что  я  себе  все  руки  отмотал  с  вами,
собаками, понял?
     Заключенный. Так точно, господин шарфюрер.
     Эсэсовец. Внимание!

Снаружи доносятся шаги, и эсэсовец показывает на кнут. Заключенный поднимает
его  и  хлещет  им  по  земле.  Так как звук ударов ненастоящий, то эсэсовец
ленивым  движением  указывает на корзину, и заключенный начинает хлестать по
корзине.  Шаги  приостанавливаются.  Эсэсовец торопливо и нервно вскакивает,
                  вырывает у заключенного кнут и бьет его.

     Заключенный (шепотом). Только не по животу.

       Эсэсовец бьет его по  заду. Во двор заглядывает группенфюрер.

     Группенфюрер. Бей по животу.

                   Эсэсовец бьет заключенного по животу.


6
                                 ПРАВОСУДИЕ

                         Вот судьи, вот прокуроры.
                         Ими командуют воры:
                         Законно лишь то, что Германии впрок.
                         И судьи толкуют и ладят,
                         Пока весь народ не засадят
                         За проволоку, под замок.

Аугсбург,  1934 год. Совещательная комната в суде. За окном мутное январское
утро.  Круглый  газовый рожок еще горит. Судья надевает свою мантию. В дверь
                                  стучат.

     Судья. Войдите.

                   Входит следователь уголовного розыска.

     Следователь. Доброе утро.
     Судья. Доброе утро, господин Таллингер. Я вызвал вас по  делу  Геберле,
Шюнта, Гауницера. Откровенно говоря, мне в этом деле не все ясно.
     Следователь. ?
     Судья. Из материалов следствия видно, что означенный случай произошел в
ювелирном магазине Арндта, то есть в магазине, принадлежащем еврею?
     Следователь. ?
     Судья. А Геберле, Шюнт,  Гауницер  и  по  сей  день  состоят  в  отряде
штурмовиков номер семь?

                 Следователь утвердительно кивает головой.

Значит, отряд не счел нужным наложить на них взыскание?

                  Следователь отрицательно качает головой.

Надо  полагать,  что  после этого происшествия, взволновавшего весь квартал,
отряд, со своей стороны, расследовал дело?

                       Следователь пожимает плечами.

Я  был  бы  вам  очень  благодарен,  Таллингер,  если бы вы мне до судебного
разбирательства несколько... осветили дело.
     Следователь (без всякого выражения). Второго декабря  прошлого  года  в
восемь  часов  пятнадцать  минут  утра  в  ювелирный   магазин   Арндта   по
Шлеттовштрассе  ворвались  штурмовики  Геберле,  Шюнт  и  Гауницер  и  после
короткой перебранки нанесли пятидесятичетырехлетнему Арндту рану в  затылок.
При этом магазину был причинен  материальный  ущерб,  выразившийся  в  сумме
одиннадцать тысяч двести тридцать четыре марки. Расследование, произведенное
уголовным розыском седьмого декабря прошлого года, показало...
     Судья. Дорогой Таллингер, все это есть в деле. (С досадой показывает на
обвинительный акт, занимающий одну страницу.)  Такого  тощего  и  невнятного
заключения мне еще ни разу не приходилось видеть, а уж за последние месяцы я
достаточно нагляделся! Но то, что вы говорите,  здесь  все  же  написано.  Я
надеялся, что вы раскажете мне кое-что о подоплеке этого дела.
     Следователь. Пожалуйста, господин судья.
     Судья. Ну?
     Следователь. Никакой подоплеки нет, господин судья.
     Судья. Неужели, Таллингер, вы считаете, что дело ясное?
     Следователь (ухмыляясь). Нет, этого я не считаю.
     Судья. По-видимому,  во  время  драки  исчезли  ювелирные  изделия.  Их
отобрали?
     Следователь. Как будто нет.
     Судья. ?
     Следователь. Господин судья, у меня жена, дети.
     Судья. И у меня, Таллингер.
     Следователь. Вот то-то. (Пауза.) Видите ли, Арндт ведь еврей.
     Судья. Это я понял уже по фамилии.
     Следователь. Вот то-то. Одно время соседи поговаривали, что в его семье
имел место случай осквернения расы.
     Судья (начиная прозревать). Ага! А кто был в этом замешан?
     Следователь. Дочь Арндта. Ей девятнадцать лет и, говорят, хорошенькая.
     Судья. Официальное расследование было?
     Следователь (уклончиво). Нет. Слухи вскоре прекратились.
     Судья. Кто же их распространял?
     Следователь. Домовладелец. Некий фон Миль.
     Судья. Он, вероятно, не хотел иметь в своем доме еврейский магазин?
     Следователь. Мы тоже так думали. Но он, видимо, взял назад жалобу.
     Судья. Тем не менее этим до некоторой  степени  объясняется  озлобление
против Арндта в данном квартале. И молодые люди действовали, так сказать,  в
состоянии национального аффекта...
     Следователь (решительно). Не думаю, господин судья.
     Судья. Чего вы не думаете?
     Следователь. Что Геберле, Шюнт и Гауницер будут  особенно  натирать  на
осквернение расы.
     Судья. Почему?
     Следователь. Имя замешанного в этом деле  арийца  нигде  официально  не
значится. Мало ли кто это может быть. Он может оказаться всюду, где арийцы в
большом числе. А где арийцы в особенно большом числе?  Словом,  отряд  номер
семь не желает, чтобы на суде касались этого пункта.
     Судья (сердито). Зачем же вы мне об этом сообщаете?
     Следователь. Вы сказали, что у вас жена и дети.  Для  того  и  сообщил,
чтобы вы не касались этого пункта. Вдруг  кто-нибудь  из  соседей-свидетелей
заговорит об этом.
     Судья. Понимаю. А вообще-то я мало что понимаю в этом деле.
     Следователь. Между нами; чем меньше вы будете понимать, тем лучше.
     Судья. Вам легко говорить. А я должен вынести приговор.
     Следователь (неопределенно). Да-а.
     Судья. Остается одно: провокация со стороны Арндта. Иначе этого  случая
не объяснишь.
     Следователь. Совершенно с вами согласен, господин судья.
     Судья. В чем выразилась провокация?
     Следователь. По их показаниям, они были спровоцированы самим Арндтом  и
неким  безработным,  которого  Арндт  нанял  сгребать  снег.  Они  будто  бы
отправились вылить по кружке пива, и, когда  они  проходили  мимо  магазина,
безработный Вагнер  и  сам  Арндт,  стоявший  в  дверях,  стали  осыпать  их
непристойной бранью.
     Судья. Свидетелей, вероятно, у них нет?
     Следователь. Есть. Домовладелец, тот самый фон Миль,  показал,  что  он
видел в окно, как Вагнер  спровоцировал  штурмовиков.  А  компаньон  Арндта,
некий Штау, в тот же день пришел в помещение отряда и сказал Геберле,  Шюнту
и Гауницеру, что Арндт всегда, и в частности в разговоре с ним, презрительно
отзывался о штурмовиках