не пошла бы я после этого к врачу. Я сама
назвала бы себя преступницей. Пойми, Мэк: я просто не могла поступить иначе!
     Полли было очень  неприятно,  что  она  не  могла  до  конца  открыться
Мэкхиту. Она всегда мечтала говорить ему только правду, но из  этого  ничего
не выходило.
     "Взять хотя бы историю с О'Хара. Если бы он о чем-нибудь догадался, это
было бы ужасно! Он был бы убежден, что я его предала. Он никогда не  поверил
бы, что я молчала ради него самого. Он наверняка составил бы себе совершенно
превратное мнение обо мне, если бы я ему во всем призналась. Он  сказал  бы,
что я из тех жен, на которых нельзя положиться. Это  было  бы  до  последней
степени несправедливо.  Он  такой  недоверчивый,  что  ему  нельзя  говорить
правду. И он дурного мнения о всех женщинах вообще. С ним очень трудно".
     Мэкхит пообещал при случае посмотреть этот фильм и сел  завтракать.  Он
занялся яйцом. Попутно он рассказал ей, как он намерен в будущем  руководить
своими лавками.
     Он произносил множество мудрых слов, но Полли следила  главным  образом
за тем, как он обрабатывал яйцо. Ей предстояло многому научиться, и  большую
часть тех знаний и способностей, которые она впоследствии проявила в деловом
обиходе (а их у нее оказалось немало), она усвоила  в  те  несколько  минут,
когда она наблюдала, как ее муж ест яйцо. Он говорил  о  карликовых  лавках,
расположенных в Сити, и каким крохотным казалось яйцо в его толстых ручищах!
И как осторожно эти ручищи держали его! Яйцо было сварено в  мешочек  -  оно
варилось четыре с половиной минуты. Если бы оно варилось меньше, оно было бы
слишком жидким; если бы оно варилось дольше, оно было бы слишком  крутым.  В
обращении с лавками тоже приходилось быть терпеливым, но в то же время нужно
было стараться не пропустить  подходящий  момент.  Варка  как  таковая  была
своего рода бездействием, требовавшим, однако, самообладания. Но это была  и
деятельность. Умелый повар мог бы в эти четыре с половиной  минуты  заняться
каким-нибудь другим делом: ведь, в конце концов, яйцо  не  такое  уж  важное
кушанье! Мэкхит ни единым словом не упомянул о яйце, он только ел  его.  Все
становилось понятным при виде того, как он постучал  ложечкой  по  скорлупе,
обезглавил яйцо  и  начал  рыться  в  белке.  За  этим  последовало  первое,
осторожное, но тем не менее энергичное  проникновение  внутрь,  одновременно
наполнившее ложку:  теперь  все  внутреннее  устройство  яйца  было  открыто
взорам, оставалось только следить за тем, чтобы не  пожелавший  остаться  на
ложке желток по крайней мере  соскользнул  обратно  в  распотрошенное  яйцо.
Ловкий поворот ложки, другим ее  концом,  в  солонку,  тщательное  насыпание
соли.  Так  содержимому  яйца  придается  вкус.  Вместе  с  желтком  отважно
орудующая ложка отделяет от скорлупы и частицу белка. Левая  рука  помогает:
она вращает яйцо навстречу ложке. Так лучше, так-то уж наверняка  ничего  не
пропадет. Яйцо опустошено; теперь надо приподнять его, подержать в несколько
наклонном положении и заглянуть внутрь. Осталась еще головка; в самом начале
операции она была предусмотрительно отложена на тарелку,  если  очистить  ее
сразу,  она  наполнит  своим  содержимым  всю  ложку.  Полли  смотрела   как
зачарованная: такое зрелище не часто увидишь. Вначале лицо Mэкхита  выражало
глубочайшую сосредоточенность, почти скорбь. Казалось, что в этом яйце - все
его питание, что  из  одного  этого  яйца  он  должен  почерпнуть  все  свои
физические силы,  -  задача  в  самом  деле  нешуточная.  Казалось,  что  он
переводит взгляд с яйца на свои неумело скроенные руки, а потом опять на это
маленькое яйцо. Отсюда, вероятно, и задумчивый взор, брошенный им на  пустую
скорлупу, когда все было кончено. Он  не  жаловался;  ни  одного  вздоха  не
вырвалось из его груди, а ведь и в самом деле все было кончено, и оставалась
только одна забота: даст ли это свои плоды?  А  еще  через  две  секунды  он
небрежно бросил скорлупу на тарелку (ложку, этот необходимейший  инструмент,
который не раз еще понадобится, он медленно и аккуратно положил на место)  и
без всякого сожаления, более того - совсем равнодушно, отвернулся от стола.
     Он был очень спокоен. Предстоящее судебное заседание сводилось к пустой
формальности. О'Хара тоже больше не тревожил  его.  Он  верил,  что  у  того
хватит сообразительности принять на себя наледы, чтобы не быть обвиненным  в
подстрекательстве к убийству. Как и следовало ожидать, личные обстоятельства
погубили его деловую карьеру.
     Пришел Риггер. Пора было ехать в суд.
     Мэкхит стал одеваться. Крестон и Миллер ушли. Им  нужно  было  ехать  в
Национальный   депозитный,   чтобы   сделать   последние   приготовления   к
предстоящему совещанию. Мэкхит обещал явиться точно к назначенному времени.
     По дороге в суд Риггер сообщил кое-какие подробности про судью Лаферза,
которому поручено было председательствовать на процессе Мэкхита.
     Он был, по словам Риггера, совсем другим  человеком,  чем  председатель
суда присяжных Брутли, пьянствовавший одиннадцать месяцев в году и не пивший
только  во  время  месячного  отпуска,  который  он  проводил  в  Шотландии,
занимаясь рыбной ловлей. За этот месяц он капли в рот  не  брал;  он  всегда
повторял: "Рыбу не так-то легко поймать; рыба - хитрая тварь; она не верит в
справедливость".
     Лаферзу, сказал Ригтер, незачем пить.  Он  отличный  юрист  и  обладает
необыкновенной  способностью  сосредоточиваться.  Поэтому  он   никогда   не
нервничает, кто бы что ни говорил. Выработанная годами привычка помогает ему
не слышать ни одного слова из всего, что говорится в суде.  Он  является  на
заседание суда, тщательно  подготовившись.  Он  твердо  знает,  как  обстоит
данное дело с юридической точки зрения, и  его  уже  ничем  нельзя  сбить  с
толку.
     - С юридической точки зрения, - говорил Риггер, - любое  дело  выглядит
совсем иначе, чем с точки зрения профана. Профан  является  в  суд,  треплет
языком, доказывает, что он невиновен, и думает о разной чепухе: "Я, дескать,
не выдержу тюремного заключения", или: "А что сейчас делает  моя  семья  без
своего кормильца?", или:  "Ах,  если  бы  я  тогда  взял  с  собой  к  тетке
свидетеля!". Судья же разбирает только дело, помнит только о нем  и  поэтому
во всех отношениях превосходит профана подсудимого.
     Зал суда был почти полон. Газетные нападки сыграли свою роль.
     В одном из последних рядов - с тем расчетом, однако, чтобы Риггер сразу
же его увидел - сидел великий Аарон. Он сидел на крайнем  стуле  у  среднего
прохода и, поставив цилиндр на пол, нервно  протирал  пенсне.  Рядом  с  ним
сидел его доверенный, господин Пауэр.
     Большая часть мест была занята владельцами д-лавок. С того момента  как
после вердикта суда присяжных Мэкхиту было официально предъявлено  обвинение
в убийстве, он стал весьма непопулярен в их среде. Груч, который сидел среди
них и которого они не знали, все время ловил следующие разговоры:
     "Говорили, будто он живет очень скромно, почти не  курит  и  совсем  не
пьет. Кто-то даже утверждал, будто он вегетарианец. Говорили, что  в  личной
жизни он безукоризненный человек, всецело преданный своей идее. Очевидно, на
все, что он вытворял, смотрели сквозь пальцы. Только и слышно было: "Во всем
виноваты его приспешники, сам он ни о чем понятия не имеет". С тех пор как я
узнал, в чем его обвиняют, я на все смотрю другими глазами".
     Эти добрые люди были сильно встревожены. Ходили слухи, что суд отклонил
ходатайство  о  рассмотрении  алиби  обвиняемого   банкира   вне   открытого
судоговорения. Они очень рассчитывали на толстяка Уолли, которого  поминутно
показывали друг другу.
     Мэкхит явился в суд в великолепном черном костюме.
     В зале было еще несколько дам и мужчин,  которые,  по  всей  видимости,
намеревались поехать из суда прямо на панихиду. Глядя на их  черные  наряды,
можно было подумать, что эта часть публики забежала сюда,  так  сказать,  на
минутку.
     Какие-то важные господа очень громко беседовали о последних скачках и о
разных событиях, имевших место в деловом  мире.  Они  стояли  в  проходах  и
обменивались шутками через головы прочих зрителей.
     Заседание открылось с некоторым  опозданием.  Судья  Лаферз  был  занят
каким-то другим делом. Один из защитников передал обвиняемому пачку бумаг, и
тот немедленно углубился  в  них.  Публика  решила,  что  эти  бумаги  имеют
непосредственное касательство к процессу, но это были всего  только  выписки
из банковских книг, присланные Миллером для предстоящего совещания.
     Привлекая к себе всеобщее внимание, Уолли подошел к Риггеру и  Уайту  и
вручил  им  какую-то  папку.  Уайт  с  явным  интересом  открыл  ее  и  стал
просматривать  бумаги.  Потом  он  вместе  с  Риггером  подошел   к   своему
подзащитному и показал папку ему. Но Мэкхит  только  махнул  рукой:  он  был
погружен в  чтение  своих  собственных  бумаг.  Внося  в  них  поправки,  он
рассеянно выслушал адвокатов, а потом удивленно покачал головой.
     Наконец Лаферз в парике и  пурпурной  мантии,  отороченной  горностаем,
вошел в зал. Воцарилась тишина, и судья открыл заседание.
     Весь этот процесс был для него, очевидно, простой формальностью. У всех
было такое впечатление, что и в кресло-то он сел только по своей дряхлости.
     Уолли тотчас же вызвал обвиняемого  Мэкхита  для  дачи  показаний.  Тот
кратко и небрежно ответил на заданные вопросы. Защита вообще  отказалась  от
допроса.
     Когда среди прочих свидетелей был назван солдат  Фьюкумби,  выяснилось,
что в зале суда его нет. Уолли  был  очень  раздосадован.  Он  интересовался
только Фьюкумби, а Фьюкумби-то и не было.
     Потом поднялся Уайт и произнес довольно пространную речь.
     - Ваша  честь,  -  сказал  он,  -  обвинение,  предъявленное  господину
Мэкхиту, основывалось на его нежелании  указать,  где  он  находился  в  тот
момент, когда несчастная Мэри Суэйер прощалась с жизнью.  Если  бы  господин
Мэкхит  предъявил  алиби,  -  по  некоторым  соображениям  он  предпочел  не
предъявлять его, - обвинение оказалось бы несостоятельным. Тогда можно  было
бы говорить, что Мэри Суэйер покончила с собой либо она была убита,  но  при
всех условиях господин Мэкхит был  бы  невиновен  в  ее  гибели.  Уже  самое
обвинение,  предъявленное  господину  Мэкхиту,   казалось   нам   не   очень
обоснованным. Что могло толкнуть оптового  торговца  и  банкира  Мэкхита  на
убийство одной из его подчиненных, в той  или  иной  степени  зависевшей  от
него? Во время разбирательства этого дела судом присяжных много говорилось о
каких-то разоблачениях, которыми она ему будто бы угрожала. Она  и  в  самом
деле пыталась оговорить его в редакции "Зеркала". Но  какой  прием  встретил
этот маневр у редакторов газеты?  Они  расхохотались!  Стоило  ли  господину
Мэкхиту волноваться из-за угроз, вызывающих смех? Но  я  не  стану  на  этом
задерживаться.   Господин   Мэкхит   может   предъявить    суду    абсолютно
безукоризненное, неопровержимое алиби,  исключающее  какую  бы  то  ни  было
возможность участия его в убийстве, совершенном вечером двадцатого сентября.
Я позволю себе передать вашей чести протокол заседания Центрального за-
     купонного товарищества  с  ограниченной  ответственностью,  на  каковом
заседании   господин   Мэкхит   присутствовал   в   качестве    председателя
товарищества. Уайт передал протокол судье.
     - В качестве свидетелей я укажу на присутствующих в  этом  зале  членов
правления ЦЗТ, подписавших протокол. Они подтвердят, что господин  Мэкхит  и
участник  заседания,  укрывшийся  по   причинам   делового   характера   под
псевдонимом "господин Икс", - одно и то же лицо.
     Пока судья отмечал  имена  подписавших  протокол,  а  Блумзбери,  Фанни
Крайслер, адвокаты Риггер и Уайт  давали  свидетельские  показания,  в  зале
возникло легкое волнение. Два человека прокладывали себе дорогу к выходу.
     - Теперь я все понимаю, - довольно громко сказал один из них другому. -
На этом самом заседании был утвержден проект письма; а после  того  как  оно
было разослано, в лавки не поступило больше ни одного лезвия  для  бритв.  И
Мэкхит на этом заседании председательствовал!
     Как и вся прочая публика, Мэкхит заметил этих  людей.  Он  основательно
перепугался.
     - Тут есть еще одно имя, - пробормотал судья,  -  кажется,  О'Хара.  Он
здесь?
     Мэкхит нервно встал и поспешил ответить:
     - Этот человек  арестован  по  обвинению  в  скупке  краденых  товаров,
которое я в качестве председателя ЦЗТ  предъявил  ему.  Инкриминируемые  ему
действия были им совершены во время и вследствие моего ареста.
     Садясь, он бросил тревожный взгляд на дверь, в которую только что вышел
великий Аарон.
     Фанни  Крайслер,  Блумзбери  и  оба   адвоката   принесли   присягу   и
подтвердили, что упомянутое в протоколе лицо и есть банкир Мэкхит.
     После этого Уайт еще раз попросил слова. В руках  у  него  была  папка,
которую ему в начале заседания передал Уолли.
     - Не дело моего клиента, - сказал он небрежным тоном, - указывать  суду
на подлинного убийцу. Но, ввиду того что он заинтересован в полном выяснении
всех обстоятельств смерти одной из его служащих,  я  позволю  себе  передать
суду документы, которые могут установить личность предполагаемого убийцы.
     Уайт перебросил на судебный стол  пачку  бумаг  и  сел  в  изнеможении.
Зрители шумно повскакали с мест и возобновили разговоры. Мэкхит тем временем
все поглядывал на часы. Он явно нервничал.
     Почти  сразу  же  после  того,   как   суд   удалился   для   вынесения
оправдательного приговора, он встал и в сопровождении полицейского  вышел  в
коридор, где толпились представители прессы. Шепнув что-то Полли,  он  повел
их в небольшую пустовавшую комнатку.
     Полицейский привык к тому, что преступники беседовали с представителями
прессы как с равными, и не обратил на это особого внимания. Когда  газетчики
протолкались в комнатку, Мэкхит отстал от них,  прикрыл  дверь  и  пошел  по
коридору.
     Никто  не  обратил  на  него  внимания.  Без  шляпы,  вытирая   пот   с
остроконечной головы, он спустился по лестнице.
     Внизу у двери его нагнала Полли.
     Он торопился в полицейское управление и Национальный депозитный банк.
     В тот момент, когда он вместе с Полли садился в карету, подоспел  Груч.
Они поехали в полицейское управление,  но  из-за  густого  тумана  двигались
очень медленно.

ПОБЕДА РАЗУМА

     Работая в своей конторе над новой статьей для "Зеркала", в  которой  он
выражал уверенность, что в гибели "Оптимиста" повинны  крамольные  элементы,
Пичем все утро тщетно пытался связаться со  своими  людьми,  рассеянными  по
городу. Кое-кто из его посланцев вернулся; на сборных пунктах они никого  не
нашли. О прочих не было ни слуху ни духу.
     В полдень у Пичема не  выдержали  нервы,  и  он  поехал  в  полицейское
управление. Старший инспектор был одет в черный костюм и собирался ехать  на
панихиду. Пичем вызвал его с допроса.
     Он сообщил Брауну, что не имеет возможности предотвратить  демонстрацию
многих сотен инвалидов войны с ужасающими плакатами и  лозунгами.  Он  может
предсказать по опыту, что к  этому  шествию  присоединится  огромная  толпа.
Демонстранты двинутся по направлению к церкви Святой Троицы.
     - Прикажите стрелять!  -  простонал  Пичем.  -  Это  подонки  общества,
накипь! Я дам вам списки; среди них многие имеют судимость!  На  плакатах  у
них написано: что сделали с их товарищами на "Оптимисте" и чего ради затеяли
эту войну. Во  что  бы  то  ни  стало  прикажите  стрелять!  На  их  вопросы
невозможно ответить; мы должны просто стрелять!
     Браун весь покрылся потом.
     Он записал адреса всех сборных пунктов и ушел.
     Охваченный тревогой, Пичем поспешил в Национальный депозитный банк.
     Сразу же вслед за ним  в  служебный  кабинет  Брауна  ворвался  Мэкхит.
Старший инспектор совещался  с  другими  инспекторами;  за  ним  пошли.  Тем
временем банкир начал переговоры с О'Хара, который  сидел  в  углу  рядом  с
полицейским, прикрыв шляпой скованные  руки.  Он  был  вызван  на  допрос  к
Брауну; приход Пичема помешал им.
     О'Хара казался спокойным, почти веселым. Говорил он тоже веселым тоном.
     - Я намерен сознаться в твоих преступлениях, Мэк,  -  сказал  он.  -  Я
облегчу твою душу. Когда я выскажу все, что  у  тебя  на  душе,  тебе  будет
легче.
     Мэкхит попросил полицейского выйти, - он был с ним знаком.
     - Ты ведешь себя неумно, О'Хара! У нас осталось всего несколько  минут,
чтобы спасти тебя от петли, а ты  остришь.  Я  упросил  моего  друга  Брауна
отпустить Джайлза, чтобы тот не проболтался, кто нанял его убить  Кокса.  Ты
понял?
     - Очень хорошо понял. Меня на всю жизнь упрячут в тюрьму.
     - Послушай, О, мы достанем тебе какие угодно оправдательные  документы!
Я ничего против тебя не имею. Напротив! Но  ведь  просто  необходимо,  чтобы
кто-нибудь взял вину на себя. Меня нельзя трогать: без меня дело развалится.
Мне тоже пришлось сидеть. Ради дела.
     - Ради дела на шесть лет в тюрьму? И речи быть не может!  Я  тоже  хочу
доставить себе удовольствие. Чтобы вы все  полетели  к  чертям,  я  согласен
болтаться в петле.
     - Не так уж мы полетим к чертям, как ты себе это представляешь. Меня ни
в чем нельзя  уличить  -  даже  ты  не  можешь  меня  уличить.  Если  ты  не
сознаешься, пострадает только дело. И кроме того,  тебе  вовсе  не  придется
отсиживать  шесть  лет.  Максимум  четыре!  Ты  должен  сознаться  в  скупке
десяти-двенадцати партий краденого  товара,  не  больше.  На  все  остальные
партии мы тебе дадим  оправдательные  документы.  Контора  в  Сити  работала
довольно прилично. Ты скажешь, что ты только в самые последние месяцы сбился
с пути.
     - Пока ты сидел, да?
     - Да, пока я сидел. И ты это делал только  по  доброте  душевной.  Тебе
было жалко лавочников. Они так умоляли дать им товары! Ты не мог  выдержать.
Ты сам из этой среды. На карту были  поставлены  человеческие  жизни.  Кроме
того, твое честолюбие коммерсанта побуждало тебя поставлять дешевые  товары.
Д-лавки поставляют самые дешевые товары в Лондоне.
     - Ах, это я тоже должен сказать!
     - Не помешает.  Будь  рассудительным  и  взгляни  на  все  это  дело  с
коммерческой точки зрения. Ну, решай, а то мне пора!
     Вошел Браун.
     Переговоры возобновились. Они длились больше часа. О'Хара  кричал,  что
Мэкхит погубил одну из лучших банд в Лондоне и во всем мире. Она развеяна по
ветру. Он, О'Хара, сорвет с него маску.
     Потом он образумился. Разговор наконец принял деловой характер.  О'Хара
соглашался признаться только в двух-трех  делах.  Сошлись  на  пяти.  Мэкхит
обязался достать на все прочие товары оправдательные документы.
     Договорившись, они протянули друг другу руки.
     - Можешь думать что тебе угодно, О, - сказал Мэкхит, -  но  это  победа
разума. Ты не мог  решить  иначе.  По-человечески  меня  этот  исход  крайне
огорчает. Ты сегодня будешь спать лучше меня.
     Мэкхит еще на минуту остался наедине с Брауном. Он вручил ему маленький
запечатанный конверт.
     - В погашение долга, -  сказал  он  сердечно  и  добавил  торжественным
тоном: - Кроме того, я себе позволил, милый Фредди, по  случаю  сегодняшнего
праздника презентовать тебе небольшой подарочек.
     Браун вскрыл конверт и, растроганный,  обнял  своего  старого  друга  и
соратника.
     - Я принимаю твой подарок, - сказал  он,  глядя  на  Мэкхита  открытым,
честным взором, - я беру  его,  потому  что  мы  друзья.  Настоящие  друзья.
Надеюсь, ты это знаешь, Мэк.
     Выйдя вместе с Гручем и Полли на улицу, Мэкхит констатировал, что туман
стал еще гуще.

ТУМАН

     В  конференц-зале  Национального  депозитного  банка  собрались  восемь
человек.
     В одном  углу  стояли  господа  Пичем,  Хоторн,  Миллер  и  Крестон.  В
противоположном  углу,  под