уж, конечно, вынул
чистенький. Не  может быть, чтоб  с крестом.  Тебя-то уж я  не потеряю. (Она
берет  листок.)  Крест?  И у него тоже!  Может быть,  потому,  что он  такой
простак? Ох, и ты тоже пропадешь, если не будешь вести себя честно, как ты с
пеленок  приучен,  и,  скажем,  покупая  хлеб,  прикарманишь  сдачу.  Только
честность  может тебя  спасти.  Погляди-ка, фельдфебель, разве это не черный
крест?
     Фельдфебель.  Верно,  крест. Не  понимаю  только,  почему  это я  вдруг
вытянул  крест. Я  никогда не лезу вперед.  (Вербовщику.) Она не жульничает.
Своим парням она напророчила то же самое.
     Швейцеркас. И мне напророчила. Но я не боюсь.
     Мамаша Кураж (Катрин). Теперь только за тебя я спокойна, ты сама крест:
у тебя доброе  сердце. (Протягивает ей шлем, но листок вынимает сама.) С ума
сойти.  Не  может  быть, я, наверно, ошиблась,  когда перемешивала.  Смотри,
Катрин,  не будь слишком добродушна,  на  твоем пути  тоже крест.  Веди себя
тихо, тебе  это нетрудно, ведь ты  же немая. Ну вот, теперь вы  все  знаете.
Будьте все осторожны, вам это нужно.  А теперь -- по местам, и поехали. (Она
возвращает фельдфебелю шлем и взбирается на фургон.)
     Вербовщик (фельдфебелю). Придумай что-нибудь.
     Фельдфебель. Я плохо себя чувствую.
     Вербовщик. Должно быть,  ты простыл  на ветру без  шлема. Поторгуйся  с
ней. (Громко.) Ты бы хоть взглянул на пряжку, фельдфебель. Ведь  эти  добрые
люди  живут своей торговлей, разве не так? Эй, вы, фельдфебель  хочет купить
пряжку!
     Мамаша Кураж.  Полгульдена.  Настоящая цена этой пряжке  два  гульдена.
(Слезает с фургона.)
     Фельдфебель.  Пряжка не  новая. Здесь такой ветер,  надо рассмотреть ее
как следует. (Берет пряжку и идет за фургон.)
     Мамаша Кураж. По-моему, совсем не дует.

     Фельдфебель. Может, она и стоит полгульдена, все-таки серебро.
     Мамаша Кураж (идет к нему за фургон). Здесь добрых шесть унций.


     Вербовщик (Эйлифу). А  потом мы выпьем по  стаканчику, мы ведь мужчины.
Задаток у меня с собой, пойдем.

     Эйлиф колеблется.

     Мамаша Кураж. Так и быть, полгульдена.
     Фельдфебель.   Не   понимаю.  Я  всегда  стараюсь   держаться   позади.
Фельдфебель -- уж чего безопасней? Всегда можно других послать вперед, чтобы
они  покрыли себя славой. Даже  обедать охота  пропала. Я себя знаю,  теперь
кусок не полезет в горло.
     Мамаша  Кураж. Нельзя  из-за этого  так  убиваться, чтобы  даже аппетит
пропадал. Не суйся вперед, и все дела.  На вот, хлебни водки,  братец. (Дает
ему водки.)
     Вербовщик  (взял Эйлифа под руку и  тянет его  за собой в глубь сцены).
Тебе дают десять гульденов чистоганом,  и ты герой, ты сражаешься за короля,
и  бабы  дерутся из-за тебя.  И можешь дать мне по  морде  за то, что я тебя
оскорбил. (Оба уходят.)

     Немая Катрин соскакивает с фургона и издает нечленораздельные звуки.

     Мамаша  Кураж.  Сейчас, Катрин, сейчас.  Господин  фельдфебель  еще  не
расплатился. (Пробует на зуб полгульдена.) Я  люблю всякую монету проверить.
Я, фельдфебель, уже нарывалась. Нет,  монета в  порядке.  А  теперь  поехали
дальше. Где Эйлиф?
     Швейцеркас. Он ушел с вербовщиком.
     Мамаша Кураж (после паузы). Эх  ты,  простак.  (Катрин.) Я знаю, ты  не
можешь говорить, ты не виновата.
     Фельдфебель.  Хлебни-ка и ты водки, мать. Такие-то дела.  Солдат -- это
еще не  так  плохо.  Ты  хочешь кормиться  войной,  а сама со своими  детьми
думаешь отсидеться в сторонке?
     Мамаша Кураж. Теперь  придется  тебе  вместе  с  братом  тащить фургон,
Катрин.

     Брат и сестра впрягаются в фургон и трогают  с места. Мамаша Кураж идет
рядом. Фургон катится дальше.

     Фельдфебель (глядя им вслед).

     Войною думает прожить.
     За это надобно платить.




2



     В  1625--1626 годах  мамаша Кураж  колесит по Польше в  обозе  шведской
армии.  Близ  крепости  Вальгоф она встречает  своего сына.  Удачная продажа
каплуна и расцвет славы смельчака-сына.

     Палатка  командующего.  Рядом  с  ней  кухня.  Слышна  канонада.  Повар
торгуется с мамашей Кураж, которая хочет продать ему каплуна.

     Повар. Шестьдесят геллеров за эту паршивенькую птичку?
     Мамаша  Кураж. Паршивенькая птичка?  Да это  же жирная скотина! Неужели
этот обжора-командующий не  может  выложить за него  каких-нибудь несчастных
шестьдесят геллеров? Горе вам, если вы оставите его без обеда.
     Повар. Да я на десять геллеров дюжину таких куплю угодно.
     Мамаша  Кураж.  Что, такого каплуна  вы  достанете  где  угодно? Это  в
осаде-то, когда с голодухи у всех глаза на лоб скоро вылезут? Полевую  крысу
вы, может  быть, и достанете, я говорю  "может  быть", потому что всех  крыс
сожрали и за одной голодной полевой крысой пять человек  гоняется чуть ли не
полдня. Пятьдесят геллеров за огромного каплуна во время осады!
     Повар. Ведь не они же  нас осаждают, а мы их. Мы осаждаем, вдолбите это
себе в голову.
     Мамаша Кураж. Но жратвы у нас  тоже  нет, даже еще меньше, чем  у них в
городе.  Еще  бы, они запаслись  заранее. Говорят, что они там живут в  свое
удовольствие. А мы! Я была у крестьян, у них нет ничего.
     Повар. У них есть. Они припрятывают.
     Мамаша Кураж (торжествующе).  У них нет ничего. Они разорены, и  точка.
Они  положили зубы на полку. Уж я насмотрелась:  корешки из земли выкопают и
едят, кожаный ремень сварят и пальчики облизывают. Вот оно как. А я  отдавай
каплуна за сорок геллеров!
     Повар. За тридцать, а не за сорок. Я сказал: за тридцать.
     Мамаша  Кураж.  Послушайте,  это же особенный  каплун.  Какое это  было
талантливое животное! Говорят, он жрал  только  под музыку,  у него даже был
свой  любимый марш.  Он умел  считать,  такой  он был смышленый. И вам  жаль
заплатить за него  сорок геллеров? Командующий  оторвет вам голову, если  вы
ничего не подадите на стол.
     Повар.  Видите, что я делаю? (Достает кусок говядины,  и готовится  его
разрезать.) У меня есть кусок говядины, я его изжарю. Даю  вам последний раз
подумать.
     Мамаша Кураж. Валяйте, жарьте. Мясо прошлогоднее.
     Повар. Вчера вечером этот бык  еще разгуливал, я видел его собственными
глазами.
     Мамаша Кураж. Значит, он уже при жизни вонял.
     Повар. Ну, что ж, буду варить пять часов, жестким не  будет. (Разрезает
кусок.)
     Мамаша Кураж. Положите побольше  перцу,  чтобы  господин командующий не
услыхал вони.

     В палатку входят командующий, полковой священник
     и Эйлиф.

     Командующий  (похлопывая Эйлифа по плечу).  Ну,  сынок, входи к  своему
командующему  и  садись  по  правую  руку  от  меня.  Ты совершил подвиг, ты
настоящий благочестивый воин. То,  что  ты сделал, ты сделал во имя бога,  в
войне за веру,  это я особенно ценю, ты получишь золотой браслет, как только
я возьму город.  Мы пришли спасти их души, а они  что, бессовестное, грязное
мужичье! Они угоняют от нас скот! Зато попов своих они кормят  до отвала. Но
ты  им  дал  урок хорошего  поведения. Я налью тебе кружку красного,  и мы с
тобой выпьем. (Пьют.) Священнику не дадим ни хрена, он у нас святоша. А чего
бы ты хотел на обед, душа моя?
     Эйлиф. От куска мяса я бы не отказался.

     Командующий. Повар, мяса!
     Повар. И он еще приводит гостей, когда и так есть нечего.

     Мамаша Кураж знаком велит ему замолчать, потому что она  прислушивается
к разговору в палатке.

     Эйлиф. Повозишься с крестьянами, поколотишь их -- и сразу есть хочется.
     Мамаша Кураж. Иисусе, это же мой Эйлиф!
     Повар. Кто?
     Мамаша Кураж. Мой старший. Два года я его не видала. У меня украли  его
на  дороге.  Он  здесь,  видно,  в  большом  фаворе,  если  сам  командующий
приглашает его  на  обед, а  что  у тебя за  обед?  Дерьмо! Ты слышал,  чего
пожелал гость: мяса! Послушай меня, забирай каплуна, он стоит один гульден.
     Командующий (садится за стол  с Эйлифом и  полковым священником, орет).
Тащи обед, Ламб, не то убью тебя, чертов повар!
     Повар. Давай сюда, черт с тобой, вымогательница.
     Мамаша Кураж. А я думала, это паршивенькая птичка.
     Повар.  Черт с  ней,  давай  ее  сюда,  цена  твоя  бешеная,  пятьдесят
геллеров.
     Мамаша Кураж. Я сказала: один гульден. Для моего старшего, для дорогого
гостя господина командующего, мне ничего не жаль.
     Повар  (дает ей  деньги).  Ну так ощипай его хотя  бы,  пока  я разведу
огонь.
     Мамаша Кураж (садится, ощипывает каплуна). Хотела бы я знать, какое  он
сделает лицо, когда меня увидит. Это мой смелый и умный сын. У меня есть еще
и дурачок, но дурачок  честный.  Дочь --  пустое  место. Но она, по  крайней
мере, молчит, это уже кое-что.
     Командующий.  Выпей  еще, сынок, это  мое любимое  фалернское,  у  меня
осталась еще одна бочка, самое большее -- две, но мне  его не жалко, когда я
вижу,  что есть  еще у моих  ребят настоящая вера. А пастырь пускай опять на
нас посмотрит, он только проповедует, а как дело делается, он  не знает. Ну,
а теперь, Эйлиф, сын мой, доложи нам подробнее, как ты перехитрил крестьян и
захватил двадцать волов. Надеюсь, они скоро будут здесь.
     Эйлиф. Через день, на худой конец -- через два.
     Мамаша Кураж. Какая предусмотрительность со стороны моего Эйлифа: волов
пригонят только завтра. А то бы вы на моего каплуна и смотреть не стали.
     Эйлиф. Значит, дело было так. Я  узнал, что крестьяне тайком, по ночам,
сгоняют в одно место волов, которых они от нас прятали по всему лесу. Оттуда
волов  должны были погнать в  город. Я не  стал  мешать  крестьянам. Пускай,
думаю, сгоняют  своих волов, им легче искать  их  в  лесу, чем мне.  А людей
своих я довел  до того, что они только  о  мясе и думали. Два дня я урезал и
без того скудный паек.  У них  слюнки текли, когда они слышали  какое-нибудь
слово на "м", например "мята".
     Командующий. Ты поступил умно.
     Эйлиф.  Возможно.  Все остальное уже мелочи.  Разве только  вот,  что у
крестьян  были  дубинки и их было втрое больше, чем нас. Они зверски  на нас
напали. Четверо мужиков загнали меня в кустарник,  вышибли у меня меч из рук
и кричат: "Сдавайся!" Что делать, думаю, они же сделают из меня фарш.
     Командующий. Как же ты поступил?
     Эйлиф. Я стал смеяться.
     Командующий. Что-что?
     Эйлиф. Стал смеяться. Завязался разговор. Я давай торговаться. Двадцать
гульденов за вола, говорю, это мне не по карману. Предлагаю  пятнадцать. Как
будто  я собираюсь  платить.  Они  в  замешательстве, чешут затылки.  Тут  я
наклоняюсь,  хватаю  свой  меч  и рублю  мужиков на мелкие  части.  В  нужде
побудешь -- заповедь забудешь, правда?
     Командующий. А ты что на это скажешь, пастырь?
     Полковой священник. Строго говоря,  таких слов в Библии нет, но господу
богу ничего  не стоило из  пяти хлебов  сделать  пятьсот, так  что  и нужды,
собственно  говоря, не было, и он вполне мог требовать любви к ближнему; еще
бы, все были сыты. Сейчас времена не те.
     Командующий  (смеется). Совсем  не те. Так и быть, на  этот  раз  дадим
хлебнуть и тебе, фарисей.  (Эйлифу.) Значит, ты их  изрубил.  Ну  что ж,  ты
поступил  правильно,  моим храбрым солдатам  будет что  пожевать.  Разве  не
сказано в Писании: "Что сотворил ты самому ничтожному из братьев моих, то ты
мне  сотворил"? А  что  ты  им  сотворил?  Ты  устроил  им отличный обед  из
говядины, ведь они  же не привыкли есть хлеб с плесенью. Прежде, бывало, они
сперва наливали  в шлем  вино и крошили в него булочки, а уж потом шли в бой
за веру.
     Эйлиф. Да, я тут же наклонился, схватил свой меч и изрубил их на мелкие
части.
     Командующий. В тебе сидит молодой цезарь. Тебе бы увидеть короля.
     Эйлиф. Я его видел издали.  В нем  есть что-то светлое.  Мне хочется во
всем подражать ему.
     Командующий. У  тебя  уже  есть какое-то сходство  с ним. Я  ценю таких
солдат, как ты, Эйлиф, храбрых, мужественных. Они  для меня как родные дети.
(Ведет Эйлифа к карте.) Ознакомься с обстановкой, Эйлиф,  тут еще  много сил
придется положить.
     Мамаша Кураж (она слышала разговор в палатке и теперь ощипывает каплуна
со злостью). Это, наверно, очень плохой командующий.
     Повар. Прожорливый -- верно, но почему плохой?
     Мамаша Кураж.  Потому что ему нужны храбрые солдаты, вот почему. Если у
него хватает  ума  на хороший план  разгрома врага, то зачем ему  непременно
храбрые солдаты?  Обошелся  бы  и обыкновенными.  Вообще,  когда в  ход идут
высокие добродетели -- значит, дело дрянь.

     Повар. А я думал, это хороший знак.
     Мамаша Кураж. Нет, плохой. Если какой-нибудь командующий  или король --
дурак  набитый и  ведет своих людей прямо в навозную кучу,  то тут, конечно,
нужно,  чтобы люди не боялись смерти, а это  как-никак  добродетель. Если он
скряга  и  набирает  слишком мало  солдат, то солдаты должны быть  сплошными
геркулесами. А если он бездельник и не хочет ломать себе  голову,  тогда они
должны  быть мудрыми  как змеи, иначе им  крышка. И верность  нужна ему тоже
какая-то особая, потому что он всегда требует от них  слишком многого. Одним
словом,  сплошные  добродетели,  которые в  порядочной стране,  при  хорошем
короле или  главнокомандующем, никому не нужны. В хорошей стране добродетели
ни к чему, там можно  быть обыкновенными людьми,  не шибко умными и, по мне,
даже трусами.
     Командующий. Готов об заклад биться -- твой отец был солдат.
     Эйлиф. Еще какой, говорят. Мать меня поэтому всегда предостерегала... Я
знаю одну песню.
     Командующий. Спой нам! (Орет.) Скоро будет обед?
     Эйлиф. Она называется: "Песня о  солдате  и  бабе".  (Поет,  отплясывая
военный танец с саблей в руке.)

     Одних убьет ружье, других проткнет копье.
     А дно речное -- чем не могила?
     Опасен лед весной, останься со мной --
     Солдату жена говорила.
     Но гром барабана и грохот войны
     Солдату милее, чем речи жены.
     Походной понюхаем пыли!
     Мы будем шагать за верстою версту,
     Копье мы сумеем поймать на лету --
     Солдаты в ответ говорили.

     Дают совет благой -- ты вникни, дорогой,
     Не в удали, а в мудрости -- сила.
     На всех и вся плевать -- добра не видать --
     Солдату жена говорила.
     Мы бабам не верим -- трусливый народ.
     Река на пути -- перейдем ее вброд,
     Мундиры отмоем от пыли.
     Когда загорится над крышей звезда,
     Твой муж возвратится к тебе навсегда --
     Солдаты жене говорили.

     Мамаша  Кураж  (подхватывает  в  кухне  песню,  отбивая такт  ложкой по
горшку).

     Ах, подвиги его не греют никого,
     От подвигов нам радости мало.
     Пропал мой муженек, храни его бог --
     Жена про солдата сказала.

     Эйлиф. Это что такое?
     Мамаша Кураж (продолжает петь).

     В мундире, с копьем неразлучным в руке
     Солдат угодил в быстрину на реке,
     И льдины его подхватили.
     Над самою крышей горела звезда,
     Но что же, но что же, но что же тогда
     Солдаты жене говорили?

     Ах, подвиги его не грели никого,
     И дно речное -- та же могила.
     На всех и вся плевать -- добра не видать --
     Солдату жена говорила.

     Командующий. Они у меня на кухне совсем распоясались!
     Эйлиф (идет в кухню. Обнимает мать). Вот так встреча! А где остальные?
     Мамаша  Кураж (в объятьях  сына).  Все живы-здоровы.  Швейцеркас теперь
казначей  Второго  Финляндского. Хоть в бой-то у меня  его не пошлют. Совсем
удержать его в стороне никак не удалось.
     Эйлиф. А как твои ноги?
     Мамаша Кураж. По утрам через силу надеваю ботинки.
     Командующий (подходит к ним). Ты, стало быть, его мать. Надеюсь, у тебя
найдутся для меня еще сыновья такие, как этот.
     Эйлиф.  Ну  разве мне не везет! Ты сидишь  здесь в кухне и слышишь, как
привечают твоего сына!
     Мамаша Кураж. Да, я слышала. (Дает ему пощечину.)
     Эйлиф (хватается за щеку). Это за то, что я захватил волов?
     Мамаша Кураж. Нет,  это за  то, что ты  не сдался, когда на тебя напали
четверо и хотели сделать из  тебя фарш! Разве я не учила тебя думать о себе?
Эх ты, обормот финляндский!

     Командующий и полковой священник смеются, стоя в дверях.



3


     Еще через три  года мамаша Кураж вместе с остатками Финляндского  полка
попадает  в плен.  Ей  удается спасти  дочь  и  фургон,  но  ее  честный сын
погибает.

     Бивак. Вторая половина дня. На шесте -- полковое знамя. Между фургоном,
обильно  увешанным разнообразными  товарами,  и  огромной  пушкой  протянута
веревка.  Мамаша Кураж  снимает с веревки белье и вместе с Катрин складывает
его  на  лафете. Одновременно  она торгуется с интендантом из-за мешка пуль.
Швейцеркас, в форме военного казначея, наблюдает за ними.
     Красивая особа по имени Иветта Потье что-то пришивает к пестрой шляпке.
Перед ней стакан водки. Она в чулках. Ее красные туфельки на каблучках стоят
рядом.

     Интендант.  Я отдам вам мешок с пулями за  два гульдена. Это дешево, но
мне нужны деньги, потому что полковник уже два дня пьет с  офицерами, и весь
ликер вышел.
     Мамаша Кураж. Это боеприпасы.  Если у меня их найдут, меня будет судить
военно-полевой суд. Вы продаете пули, негодяи,  а солдатам нечем стрелять по
врагу.
     Интендант. Помилосердствуйте, рука руку моет.
     Мамаша Кураж. Военного имущества я не беру. По такой цене.
     Интендант. Вы  сегодня  же  вечером можете тихонько  продать этот мешок
интенданту четвертого  за  пять  гульденов, даже за  восемь, если дадите ему
расписку на двенадцать. У него вообще не осталось боеприпасов.
     Мамаша Кураж. Почему же вы сами ему не продадите?
     Интендант. Потому что я ему не доверяю, мы с ним приятели.
     Мамаша Кураж  (берет мешок). Ну,  давай. (Катрин.) Снеси мешок и уплати
ему  полтора гульдена.  (В ответ на протест интенданта.) Я сказала,  полтора
гульдена.

     Катрин уносит мешок в глубь сцены, интендант идет за ней.

     (Швейцеркасу.)  Вот,  получай свои подштанники. Смотри береги  их,  уже
октябрь на дворе, того и гляди, может наступить осень,  я сознательно говорю
"может", а не "должна", я уже поняла, что ни на что нельзя  полагаться, даже
на времена года. Но что  бы  ни стряслось, твоя полковая касса должна быть в
порядке. Касса в порядке?
     Швейцеркас. В порядке, мать.
     Мамаша  Кураж. Помни, казначеем тебя  назначили потому, что ты честен и
не так  смел, как твой брат. А главное -- потому, что ты простак. Тебе-то уж
не придет в голову улизнуть с кассой. Это меня  успокаивает. Смотри  же,  не
потеряй подштанники.
     Швейцеркас. Не потеряю, мать, я спрячу их под матрац. (Хочет уйти.)
     Интендант. Пойдем вместе, казначей.
     Мамаша Кураж. Только не учите его своим штучкам.

     Интендант, не прощаясь, уходит с Швейцеркасом.

     Иветта (им вдогонку). Мог бы и попрощаться, интендант!
     Мамаша Кураж (Иветте). Не люблю, когда они вместе. Это  плохая компания
для моего Швейцеркаса. А война разворачивается на славу. Она, как миленькая,
протянется еще лет  пять, прежде  чем  все  страны в  нее ввяжутся. Немножко
дальновидности, немножко осторожности,  и дела мои  пойдут  будь здоров.  Ты
что, не знаешь, что с твоей болезнью нельзя пить натощак?

     Иветта. Кто сказал, что я больна. Это клевета.
     Мамаша Кураж. Все говорят.
     Иветта. Все  врут. Мамаша Кураж, я в полном  отчаянии, ведь из-за этого
вранья все воротят от меня нос, как от тухлятины. И зачем только я вожусь со
своей шляпкой? (Бросает в сердцах шляпку.) Вот я  и пью с утра, раньше я так
не делала, от этого появляются морщины, но теперь  мне все равно. Во  Втором
Финляндском меня все знают. Лучше  бы я осталась дома, когда мой первый меня
бросил. Нашему брату гордость не пристала. Не научишься глотать дерьмо -- не
пробьешься.
     Мамаша  Кураж. Сейчас опять начнется  все сначала -- какой был Питер да
как это случилось. Пощади хоть мою невинную дочь.
     Иветта. Ей  как  раз полезно послушать, будет  закалена,  любовь ее  не
проймет.
     Мамаша Кураж. Тут женщине никака