сь. Я уже собралась идти за хлебом к Ширманам.
     Рабочий. Да что вы? (Зовет.) Марта!

                       Входит его жена. Она в трауре.

Что с тобой? Кто умер?
     Жена. Франц. Письмо пришло. (Дает ему письмо.)
     Соседка. Господи! Что с ним случилось?
     Рабочий. Авария.
     Соседка (недоверчиво). Он ведь летчиком был, да?
     Рабочий. Да.
     Соседка. И у него случилась авария?
     Рабочий. Да, в Штеттине. Ночью  во  время  учебного  полета  в  учебном
лагере, так здесь сказано.
     Соседка. Какая там авария! Меня вы не проведете.
     Рабочий.  Я  повторяю  то,  что  здесь  сказано.  Письмо  от  лагерного
начальства.
     Соседка. А он писал вам последнее время? Из Штеттина?
     Рабочий. Не убивайся, Марта. Этим горю не поможешь.
     Жена (рыдая). Я знаю.
     Соседка. Славный был парень ваш брат. Не сварить ли вам кофе?
     Рабочий. Будьте так добры, фрау Диц.
     Соседка (ищет кастрюлю). Да, тяжелый удар.
     Жена. Умойся, Герберт. Фрау Диц - свой человек.
     Рабочий. Не к спеху.
     Соседка. А из Штеттина он вам писал?
     Рабочий. Письма все время приходили из Штеттина.
     Соседка (многозначительно). Вот как! А сам он, верно, был южнее?
     Рабочий. Как - южнее?
     Соседка. На далеком юге, в прекрасной Испании.
     Рабочий (жене, которая опять разрыдалась). Возьми себя в руки, Марта! А
вам не следует так говорить, фрау Диц.
     Соседка. Мне бы только хотелось знать, что бы вам ответили в  Штеттине,
если бы вы приехали за телом шурина?
     Рабочий. Я не поеду в Штеттин.
     Соседка. Они умеют прятать концы в воду. Даже за подвиг считают, что  у
них все шито-крыто. Вот  недавно  в  пивной  один  хвастал,  как  ловко  они
маскируют свою войну. Когда сбивают бомбардировщик, те, что внутри,  прыгают
с парашютом, а их с других машин тут же в воздухе расстреливают из пулемета.
Свои же расстреливают, чтобы они не рассказали красным, откуда их прислали.
     Жена (ей дурно). Дай мне воды, Герберт, мне дурно.
     Соседка. Конечно, не следует вас  волновать,  но  уж  очень  они  ловко
прячут концы. Они сами понимают, какое это преступление, какой  позор  -  их
война. Вот и тут: авария во  время  учебного  полета!  А  чему  они  учатся?
Воевать они учатся!
     Рабочий. Говорите хоть потише. (Жене.) Лучше тебе?
     Соседка. Вы тоже из  тех,  что  на  все  глаза  закрывают.  Вот  вас  и
отблагодарили в этом письме!
     Рабочий. Замолчите же наконец!
     Жена. Герберт!
     Соседка. Да, теперь "замолчите". Потому  что  вам  дали  место!  Вашему
шурину тоже дали место! Он потерпел "аварию" как раз на такой  штуке,  какие
вы изготовляете на авиазаводе.
     Рабочий. Ну это уж слишком, фрау Диц. Вы говорите - я изготовляю  такие
штуки. А  что  делают  другие?  Что  делает  ваш  муж?  Лампочки,  да?  Это,
по-вашему, не для войны? Это только освещение! А на что нужно освещение? Что
они освещают? Может быть, танки? Или военные корабли? Или тоже такие  штуки!
Ну да, он делает только лампочки. А что сейчас делают не для войны?  Где  же
искать работу не для войны? Или прикажете с голоду умирать?
     Соседка (смутившись). Я же  не  говорю,  чтобы  вы  умирали  с  голоду.
Конечно, вы должны работать. Я только об этих преступниках  говорю.  Хорошую
они дают работу!
     Рабочий (строго,  жене).  Тебе  нельзя  ходить  в  черном.  Им  это  не
нравится.
     Соседка. Им не нравится, чтобы спрашивали, почему да отчего.
     Жена (спокойно). По-твоему, мне надо снять черное?
     Рабочий. Да, иначе меня сразу же прогонят с места.
     Жена. А я не сниму.
     Рабочий. То есть как?
     Жена. Не сниму. Мой брат умер. Я буду носить траур.
     Рабочий. Если бы Роза не купила черного платья после смерти  матери,  у
тебя бы его не было и ты бы его не носила.
     Жена (кричит). Никто не запретит мне носить  траур!  Если  уж  они  его
прикончили, так я имею право хоть поплакать вволю. Этого никогда не  бывало!
Такого зверства мир не видел! Бандиты!

                          Рабочий онемел от ужаса.

     Соседка. Что вы, фрау Фенн!
     Рабочий (хрипло). Если ты будешь так говорить,  мы  не  только  лишимся
работы, с нами что-нибудь похуже стрясется.
     Жена. Пускай меня заберут! Ведь у них есть женские  концлагеря.  Пускай
меня туда упрячут за то, что я не могу  молчать,  когда  они  убивают  моего
брата! Какое ему было дело до Испании!
     Рабочий. Не ори ты про Испанию!
     Соседка. Вы доведете себя до беды, фрау Фенн!
     Жена. Оттого, что они тебя с  места  прогонят,  -  мы  должны  молчать?
Оттого, что мы подохнем, если не будем делать им бомбардировщики? Все  равно
скоро придется подыхать, как Францу. Ему они тоже дали место.  На  метр  под
землей. Такое бы он и здесь получил!
     Рабочий (пытается зажать ей рот). Замолчи! Это ничему не поможет!
     Жена. А что поможет? Так делайте же то, что поможет!


24
                                 ПЛЕБИСЦИТ

                       Так шли они страшным парадом,
                       А мы провожали их взглядом,
                       Крича: какого рожна
                       Вы молча шагаете к смерти
                       Во имя нацистов? Поверьте,
                       Ведь это не ваша война!

Берлин, 13 марта 1938 года. Пролетарская квартира. Двое рабочих и женщина. В
маленькой    комнатушке    тесно    от    высокого    древка   знамени.   Из
радиорепродуктора  вырывается  неистовое  ликование,  колокольный звон и шум
        авиамоторов. Раздается голос: "И вот фюрер въезжает в Вену".

     Женщина. Точно море ревет.
     Пожилой рабочий. Да, у него победа за победой.
     Молодой рабочий. Его победы - наше поражение.
     Женщина. Так оно и есть.
     Молодой  рабочий.  Как  они  орут!  Как  будто  им   самим   что-нибудь
достанется!
     Пожилой рабочий. И достанется. Оккупационная армия.
     Молодой рабочий. А потом "плебисцит". Единый народ, единый рейх, единый
фюрер! Хочешь ты этого, немец? А мы у себя, в рабочем городе  Нейкельне,  не
можем даже листовку выпустить к этому плебисциту.
     Женщина. Как так - не можем?
     Молодой рабочий. Очень уж опасно.
     Пожилой рабочий. В особенности с тех пор как и Карла засадили. Где  нам
адреса раздобыть?
     Молодой рабочий. А где найти человека, чтобы текст написал?
     Женщина (показывает на радио). У него для нападения сто тысяч  нашлось,
а мы не можем сыскать одного человека. Нечего сказать. Если он только  будет
находить что нужно, он и будет побеждать.
     Молодой рабочий (сердито). Так, по-твоему, и без Карла можно обойтись?
     Женщина. Чем так разговаривать, лучше отправиться по домам.
     Пожилой рабочий. Товарищи, незачем нам притворяться друг перед  другом.
Ведь мы же знаем, что выпускать листовки с каждым днем все труднее. Не можем
мы делать вид, будто до нас не  долетает  их  победный  вой.  (Показывая  на
радио, женщине.) Согласись сама, что каждый,  кто  это  слышит,  все  больше
верит в их силу. Можно и в самом деле подумать, что это кричит единый народ.
     Женщина. Это кричат двадцать тысяч пьянчуг, которых накачали пивом.
     Молодой рабочий. А вдруг это мы только так думаем?
     Женщина. Ну да. Мы и такие, как мы. (Расправляет смятую записку.)
     Пожилой рабочий. Это что такое?
     Женщина. Копия письма.  Под  этот  гам  нестрашно  прочесть.  (Читает.)
"Дорогой мой сын! Завтра меня не станет. Казнь обычно бывает в шесть утра. Я
пишу тебе напоследок, чтобы сказать тебе, что убеждения мои  не  изменились.
Не подавал я и прошения о помиловании, потому что не знаю за  собой  никакой
вины. Я только служил своему  классу.  Хотя  и  кажется,  что  я  ничего  не
добился, но это неверно. Каждый на своем  посту  -  таков  должен  быть  наш
лозунг!  Задача  наша  очень  трудна,  но  нет  в  мире  выше  задачи,   чем
освобождение человечества от ярма угнетателей.  Без  этого  жизнь  не  имеет
цены. Жить стоит только ради этого. Если у  нас  не  будет  этой  цели,  все
человечество одичает. Ты еще мал, но не мешает тебе всегда помнить, на  чьей
ты стороне. Будь верен своему классу, чтобы отец твой недаром претерпел свою
горькую долю. Потому что мне сейчас нелегко. Заботься о матери, о братьях  и
сестрах. Ты ведь старший. Будь умницей. Привет вам  всем  от  любящего  тебя
отца".
     Пожилой рабочий. - Оказывается, не так уж нас мало.
     Молодой рабочий. Что же нам писать в листовке к плебисциту?
     Женщина. Лучше всего одно слово: "НЕТ!"


ПРИМЕЧАНИЯ
                   {* Примечания переведены А. Голембой.}

     В основу "Страха и нищеты в  Третьей  империи"  положены  свидетельства
очевидцев и сообщения газет. Эти  сцены  были  отпечатаны  для  издательства
"Малик Ферлаг" в Праге в 1938  г.,  но  не  получили  распространения  ввиду
нападения Гитлера.
     Сценическая  обработка  для  Америки  была  поставлена  в  Нью-Йорке  и
Сан-Франциско под названием "The Private Life of the Master Race"  ("Частная
жизнь расы господ"). В нее вошли:
     в первой части сцены 2, 3, 4, 13 и 14,
     во второй части сцены 8, 9, 6 и 10,
     в третьей части сцены 15, 19, 17, 11, 18, 16, 20 и 24.
     Центральный  элемент  декорации  составляет  обычный   бронетранспортер
гитлеровской армии. Он появляется четырежды - в начале, между  частями  и  в
конце. Между отдельными сценами слышен человеческий голос  и  лязг  гусениц.
Этот лязг слышен и  в  сценах,  показывающих  гитлеровский  террор,  который
впоследствии втянет людей в машину войны.
     Например:
     Первая часть.
     Из темноты под  варварские  звуки  военного  марша  возникает  огромный
дорожный столб с надписью:  "На  Польшу",  и  рядом  -  бронетранспортер.  В
команде от двенадцати до  шестнадцати  солдат;  они  в  стальных  касках,  с
винтовками между колен; лица иссиня-бледные.
     Затем - хор:
     Наш фюрер...
     ...железною рукой.
     Снова темнеет. Глухое громыхание бронетранспортера слышно еще несколько
секунд.  Потом  сцена  освещается,  и  видна   лестничная   клетка.   Сверху
свешиваются большие черные буквы: Бреславль, Шустергассе, два. Затем - сцена
вторая.
     Затем - голос:

                        Так предал сосед...
                        ...на нашу боевую колесницу.

ХОР КОМАНДЫ БРОНЕТРАНСПОРТЕРА

ПЕРЕД ПЕРВОЙ ЧАСТЬЮ

                      Наш фюрер, учредив Порядок Новый
                      В Германии железною рукой,
                      Нам повелел с решимостью суровой
                      И в прочих странах ввесть режим такой.
                      И понеслись мы, повинуясь старшим,
                      Как молния, что блещет в вышине,
                      В сентябрьский день форсированным
                                                    маршем
                      На старый город в польской стороне.
                      И вскоре прокатились мы над Сеной
                      В крови. В крови над Волгою-рекой,
                      Ведь строгий фюрер в нас наш дух
                                                  отменный
                      Вколачивал железною рукой.

ПЕРЕД ВТОРОЙ ЧАСТЬЮ

                    Враждебный стан давно объят
                                           _Раздором_,
                    Он белым флагом машет неспроста,
                    И перед нашим бронетранспортером
                    Измена распахнула ворота.
                    На нивах Фландрии мы душим всходы
                    И датским бухтам свастику несем:
                    Уже хрипят строптивые народы
                    Под гитлеровским бронеколесом.
                    Нас, немцев, первых осчастливил фюрер,
                    Теперь он ублажит весь мир окрест:
                    Он утвердит на мира верхотуре
                    Порядка Нового крюкастый крест.

ПЕРЕД ТРЕТЬЕЙ ЧАСТЬЮ

                    Наш транспортер построил Крупп фон Болен
                    И Тиссен, от усердия багров;
                    И три банкира тут входили в долю,
                    И дюжина проворных юнкеров.

ПОСЛЕ ТРЕТЬЕЙ ЧАСТИ

                    На третью зиму (заревел, натужась,
                    Наш бронетранспортер - ни тпру ни ну!)
                    Застряли мы - и тут пробрал нас ужас:
                    Увидим ли родимую страну?
                    Мы на восток неутомимо перли.
                    Мерцал на лаврах фюреровых лед...
                    Впервые нефть зашлась в моторном горле
                    В чужом краю, зимой, на третий год.
                    Рабы, мы мир поработить хотели,
                    Шли, как чумные, всем грозя чумой, -
                    Теперь мы в смертной ледяной метели,
                    Нас бьет озноб, и долог путь домой.

ГОЛОС

     ПОСЛЕ 2-й СЦЕНЫ

                 Так предал сосед соседа,
                 Так перессорились неприметные люди,
                 И вражда росла в домах и росла в городских
                                                        кварталах,
                 И мы уверенно вступали в города своего отечества.
                 И мы поднимали на наш бронетранспортер
                 Каждого, который не был убит, -
                 Весь этот народ, всех этих предателей и преданных
                 Взгромоздили мы на нашу боевую колесницу.

     ПОСЛЕ 3-й СЦЕНЫ

                 На фабриках, и на кухнях, и на бирже труда
                 Набирали мы команду нашей боевой колесницы.
                 Бедняга приволакивал нам другого беднягу,
                 И для них обоих находилось место на нашей
                                                   колеснице.
                 С иудиным поцелуем мы поднимали бедняг
                 На нашу колесницу;
                 Дружески похлопывая их по плечу,
                 Мы зачисляли их в экипаж нашего
                                      бронетранспортера.

     ПОСЛЕ 4-й СЦЕНЫ

                 Раздоры в народе пошли нам на пользу.
                 Наши пленники дрались еще и в концлагерях.
                 Словом, они все-таки очутились в нашем
                                            бронетранспортере.
                 Пленные влезли в наш бронетранспортер,
                 И стражники влезли в наш бронетранспортер,
                 Мученики и мучители,
                 Все поднялись на нашу боевую колесницу.

     ПОСЛЕ 13-й СЦЕНЫ

                 Мы осыпали честного работягу восторгами,
                 И мы осыпали его угрозами.
                 Мы ставили в его цехе горшки с цветами
                 И эсэсовцев у проходной.
                 Под залпы рукоплесканий и винтовочные залпы
                 Мы взвалили его на нашу боевую колесницу.

     ПЕРЕД 8-й СЦЕНОЙ

                 Прижимая к себе малых детей,
                 Стоят матери-бретонки
                 И, окаменелые, смотрят в небо:
                 Не появились ли уже в нем гениальные изобретения
                                                        наших ученых?
                 Ибо на нашей боевой колеснице есть и ученые
                                                           господа,
                 Ученики пресловутого Эйнштейна.
                 Конечно, наш фюрер взял их в ежовые рукавицы
                 И научил тому, что есть арийская наука.

     ПЕРЕД 9-й СЦЕНОЙ

                 Есть и доктор на нашей боевой колеснице.
                 Доктор, который определяет,
                 Кто из жен польских горняков
                 Может быть направлен в краковские бордели.
                 И он проделывает это толково и отнюдь
                                             не миндальничая,
                 Ибо ему памятно, как он утратил собственную жену.
                 Ведь она была еврейка, и ее услали прочь,
                 Поскольку представителей расы господ
                                     следует разумно случать,
                 И сам фюрер, фюрер собственной персоной
                                                   определяет,
                 С кем надлежит совокупляться арийцу.

     ПЕРЕД 6-й СЦЕНОЙ

                 Есть и судьи на нашей колеснице,
                 Судьи, лихо берущие заложников, выбирающие
                                                   сотни жертв,
                 Обвиненных в том, что они французы,
                 И изобличенных в любви к своему отечеству.
                 Ибо наши судьи собаку съели в германском праве
                 И превосходно знают - чего от них хотят.

     ПЕРЕД 10-й СЦЕНОЙ

                     Есть и педагог на нашей колеснице.
                     Теперь он капитан в стальной каске.
                     Он теперь дает уроки
                     Рыбакам Норвегии и виноделам Шампани.
                     Ибо некий день ему особенно памятен и доселе.
                     Дело было семь лет назад, и день этот,
                     Пожалуй, несколько поблек в памяти, но
                                                      не забыт.
                     День, когда он, еще мальчишка,
                     В лоне семьи своей
                     Научился
                     Ненавидеть шпионов.
                     И, куда бы мы ни пришли,
                     Мы науськивали отца на сына
                     И друга на друга.
                     И мы бесчинствовали в чужих краях точь-в-точь
                                                              так же,
                     Как мы бесчинствовали в нашей стране.

     ПЕРЕД 19-й СЦЕНОЙ

               И не будет никакой иной торговли, кроме нашей.
               И никто не ведает, как долго он будет с нами.

     ПЕРЕД 17-й СЦЕНОЙ

                   И мы приходим, голодные, как саранча,
                   И мы пожираем за неделю целые страны,
                   Потому что мы получали пушки вместо масла,
                   И в хлеб наш насущный мы с недавних пор
                   Подмешиваем отруби.

     ПЕРЕД 11-й СЦЕНОЙ

                   И там, куда мы приходим,
                   Матери больше не чувствуют себя в безопасности,
                   И дети тоже,
                   Ибо мы не пощадили
                   Наших собственных детей.

     ПЕРЕД 18-й СЦЕНОЙ

                   И зерно не залежится в амбаре,
                   И скотина не застоится в хлеву,
                   Ибо наш собственный скот
                   У нас отняли.

     ПЕРЕД 16-й СЦЕНОЙ

                   И мы отнимаем у них сыновей и дочерей,
                   И мы из милосердия
                                швыряем им картошку,
                   И заставляем их кричать "хайль Гитлер",
                   Как кричат наши собственные матери,
                   Словно их режут.

     ПЕРЕД 20-й СЦЕНОЙ

                   И нет бога,
                   Кроме Адольфа Гитлера.

     ПЕРЕД 24-й СЦЕНОЙ

                   И мы поработили чужие народы,
                   Как мы поработили свой собственный народ.


КОММЕНТАРИИ

     Переводы пьес сделаны по изданию: Bertolt Brecht, Stucke, Bande  I-XII,
Berlin, Auibau-Verlag, 1955-1959.
     Статьи и стихи о театре даются в основном по изданию:  Bertolt  Brecht.
Schriften zum Theater, Berlin u. Frankfurt a/M, Suhrkamp Verlag, 1957.

СТРАХ И НИЩЕТА В ТРЕТЬЕЙ ИМПЕРИИ
                     (Furent und Elend des III Reiches)

     Сцены были написаны в 1934-1938 гг., впервые изданы в 1938 г. в  Праге,
но весь  тираж  издания  пропал  в  связи  с  немецко-фашистской  оккупацией
Чехословакии.  В  первое  издание  входило  двадцать  семь  сцен,   во   все
последующие - двадцать четыре: три сцены - "Выборы", "Новое платье"  и  "Что
помогает против  газа?"  -  Брехт  снял,  а  сцену  "Интернационал"  заменил
аналогичной ей по теме сценой "Болотные солдаты".  Из  снятых  автором  сцен
наибольший интерес представляла сцена "Что помогает против газа?