зрителю, но  и  другая,  обращенная  к  актерам,  также  должна  иметь
эстетически удовлетворительный вид. Эти декорации отнюдь не должны создавать
у играющего  иллюзию,  будто  он  находится  в  реальном  мире,  а  призваны
подтвердить  ему,  что  это  настоящий  театр.  Верные  пропорции,  красивый
материал,  оформление,  выполненное  с  большим  вкусом,  умело  подобранный
реквизит ко многому обязывают  актера.  Совсем  не  безразлично,  как  маска
выглядит изнутри, является ли она произведением искусства или нет.
     Ничто не должно быть для строителя сцены установленным раз и навсегда -
ни место действия, ни привычное использование сценической площадки.  Лишь  в
этом случае он подлинный строитель сцены.
     Только следуя в своей  работе  за  развертыванием  действия,  строитель
сцены может определить, поспевает ли он в своем оформлении  за  автором  или
опережает  его.  Строитель  сцены  поступает  правильно,  когда   _оформляет
спектакль с помощью подвижных элементов_ - не только потому, что это  удобно
актерам и ему самому, но и по той причине, что так он в состоянии, постоянно
экспериментируя,  вносить  в  декорации  чисто  технические  улучшения.   Он
сооружает сцену из отдельных, самостоятельных и  подвижных  частей.  Дверная
рама должна стать таким же  неотъемлемым  "участником"  репетиции,  как  сам
актер, который всячески обыгрывает ее по ходу действия. Только в этом случае
дверная рама будет показана со всех сторон, обретет собственную  сценическую
жизнь и значимость, а это позволит показать ее в  целом  ряде  комбинаций  с
другими элементами декорации. Она,  дверная  рама,  играет  одну  или  сразу
несколько ролей, так же как и любой другой актер.  Ее,  этой  дверной  рамы,
право  и  обязанность  -  поражать,  удивлять  зрителя.  Она  может  быть  и
статистом, и главным исполнителем. Кстати, крепления разборной оконной рамы,
будь то  канаты  или  штатив,  не  следует  прятать;  они  должны  придавать
декорации большую строгость линий. Это же относится к лампам  и  музыкальным
инструментам. Участки сцены, где расставлены различный реквизит и  подвижные
элементы, также лучше всего показать отчетливо, с  тем  чтобы  они  рельефно
выделялись.

     Разумеется, такая компоновка сцены требует от  актеров  соответствующей
превосходной игры. Если же  декорации  достигают  известной  изысканности  и
законченности, а игра далека от столь высокого уровня, тогда  страдает  весь
спектакль. Это  происходит  и  в  том  случае,  когда  в  работе  оформителя
отчетливо видна мысль, а в игре  актеров  ее  нет.  Тогда  уж  лучше  плохое
оформление сцены.

ПРИЗНАКИ ОБЩЕСТВЕННЫХ ПРОЦЕССОВ

     Наши _подвижные элементы_ мало-помалу приобрели _признаки_ общественных
процессов, когда мы дали их в  качестве  орудия  актерам,  изображающим  эти
общественные процессы; при создании этих подвижных элементов мы принимали  в
расчет все  общественные  факторы,  которые  могли  обусловить  и  объяснить
поведение наших героев.
     Наше изображение места дает зрителю  больше,  чем  если  бы  он  увидел
подлинное место действия, потому что наше изображение содержит  те  признаки
общественных  процессов,  которых  недостает  подлинному  месту,  во  всяком
случае, там эти признаки не проявляются столь отчетливо. С  другой  стороны,
наше изображение дает зрителю меньше, чем если бы он  сам  увидел  подлинное
место, ибо мы отказываемся от _видимости_.

     Для жилищ пролетариев характерны теснота, духота, они мало пригодны для
отдыха и в них всегда гнездятся  болезни;  для  всего  этого  надо  отыскать
характерные признаки. Легко понять, что  такого  рода  поиски  таят  в  себе
некоторые  трудности.  Входящий  в  такое   жилище   посетитель   не   сразу
обнаруживает наиболее существенные признаки. Они  становятся  заметны,  лишь
если долго пробудешь там или даже останешься жить.  Во  всяком  случае,  они
далеко не всегда проявляются отчетливо.

     В то время как капитализм со столь очевидным успехом превратил  леса  и
холмы в предметы купли-продажи и втянул их в крупную игру общественных  сил,
его художники все еще придавали даже предметам, явно  являвшимся  продуктами
деятельности общества, естественный характер, иначе говоря, изображали дома,
стулья и даже церкви как частицу природы. К размерам жилища относились как к
размерам естественной известняковой пещеры, размытой морским прибоем. Девять
из  десяти  пней   были   уже   просто-напросто   отходами   древесины,   не
использованными в производственном процессе, остатками срубленных  деревьев,
а стулья по-прежнему рассматривались лишь  как  места  для  сидения,  словно
обыкновенные пни. Конечно, взятый сам по себе стул едва  ли  является  ярким
признаком для выявления определенных человеческих отношений  и  общественных
процессов, но, составляя вместе с другими предметами  обстановку  жилья,  он
уже становится точным признаком  определенного  действия  общественных  сил,
вещественным свидетельством эксплуатации и социального угнетения.

     Материальный  результат  труда  утрачивает  связь  с   производственным
процессом, скрывая следы своей общественной природы. В чистом виде он служит
оправданию  не  только  самого  производства,  но  и  способа  производства,
понимаемого как механический акт. Раз нужен стул, нужен и капитализм.

     Своеобразие классовой борьбы в ее  "недраматических"  фазах,  когда  ее
острота  затушевана,  вызывает  необходимость  добиться  на   сцене   такого
изображения, которое помогло бы  обнажить  длительно  и  скрыто  действующие
факторы. Представьте себе, что люди снимают квартиру,  возможно,  им  грозит
выселение,  и  нужно,  чтобы  зритель  увидел,  долговые  книги,  в  которых
записано, за какую мебель уплачено ко дню свадьбы  и  сколько  еще  осталось
уплатить к моменту локаута.

     Женщину, которая садится на стул, чтобы взять на колени  ребенка,  едва
ли можно изобразить как женщину, которая садится  на  предмет  стоимостью  в
пять марок, если он  новый  и  является  продуктом  товарного  производства,
основанного на эксплуатации. Но как  бы  ни  были  неуместны  попытки  особо
выделить признаки такого происхождения и роли обычного  стула,  ими  все  же
нельзя пренебрегать. Эти признаки снова могут приобрести активное  значение,
если, к примеру, хозяину нужно продать этот стул или же он разбивает его  на
куски. Кто хоть раз  видел,  с  каким  жестом  отчаянья  женщина,  привыкшая
считать каждую копейку, собирает стул, который сломал в гневе ее муж, бросив
его, например, в нее самое, тот сразу поймет, о чем идет речь.

     Улица   есть    результат    взаимодействия    общественных    факторов
(строительство, транспорт, торговля, людское жилье).  Ее  признаки  -  также
признаки этих факторов. Мы вольны в наших постановках к  признакам  реальной
улицы  (признакам  определенных  общественных  явлений)  добавить   признаки
общественных явлений, которых нельзя увидеть на реальной улице,  но  которые
позволяют зрителю представить себе происходящие там  общественные  процессы.
(К  примеру,  можно  указать  цены  на  квартиры  или  привести   статистику
смертности.)
     Эти штрихи становятся признаками определенных мест  (фабричных  дворов,
комнат), и тем самым они  одновременно  становятся  признаками  определенных
общественных явлений (производства товаров, жилищных условий).

     Нам нет необходимости менять взгляд на вещи, чтобы  задаться  вопросом,
какова сама улица; она должна присутствовать на сцене и тогда, когда сама по
себе не  играет  никакой  роли.  Желая  непосредственно  помочь  игре  наших
исполнителей, мы воздвигали разные декорации, но в своей совокупности они не
должны изображать реальную улицу. Зачем  нам  нужна  улица?  Она  нужна  нам
постольку, поскольку на улице наши герои не вели бы себя иначе.

     Мы выиграли сценическое пространство,  дав  людей  в  движении,  мы  их
социально обозначили (наши герои  действовали  как  бы  внутри  общественных
процессов).  Наши  подвижные  элементы  все  больше  и  больше   становились
признаками общественных процессов.
     Экспериментируя с размером и видом  дверной  рамы,  мы  изменяли  ее  в
зависимости от изменения актеров. Эта рама уже сама по себе может воссоздать
определенную обстановку иди же  благодаря  ей  эта  обстановка  воссоздается
актером. Больший или меньший размер двери еще мало о чем говорит, ибо бывают
богатые квартиры с маленькими дверьми и  бедные  жилища  с  большой  входной
дверью. Лишь в сочетании с другими признаками  размер  двери  о  чем-то  нам
говорит. Качество  дерева,  хорошее  оно  или  плохое,  дорогих  сортов  или
дешевых, на расстоянии трудно определить, но зато  можно  ясно  увидеть  его
окраску. Дверь  может  вести  и  в  квартиру  знатных  особ,  но  постепенно
разорившихся  и  социально  деградировавших.  Эта  дверь  хотя  и  будет  из
драгоценного дерева, но ее выдаст  окраска,  которая  к  тому  времени  либо
облупится и потрескается, либо будет подновлена дешево и безвкусно.  Или,  к
примеру, замок; в домах, где нечего украсть, он будет самым простым,  и  так
далее и так далее.

НЕБОЛЬШОЕ КОНФИДЕНЦИАЛЬНОЕ ПОСЛАНИЕ МОЕМУ ДРУГУ МАКСУ ГОРЕЛИКУ

1

     У современного  драматурга  (или  театрального  художника)  значительно
более  сложные  отношения  со  своим  зрителем,  чем  у   торговца   с   его
покупателями. Но даже  покупатель  не  есть  явление  раз  навсегда  данное,
неизменное, полностью изученное, и потому он отнюдь не всегда бывает прав по
отношению к торговцу. Определенные  вкусы  и  привычки  могут  быть  привиты
покупателю искусственно, иной раз их надо лишь обнаружить. Фермер никогда не
подозревал, что ему нужна  или  может  понадобиться  машина  Форда.  В  этом
столетии бурное экономическое и социальное развитие быстро  и  до  основания
меняет и самого зрителя, непрестанно требуя от него  новых  типов  мышления,
чувств и поведения. Кроме того, Hannibal ante portes - у ворот театра  стоит
новый класс.

2

     Обострившаяся классовая борьба рождает в нашем зрителе настолько разные
интересы, что он больше не в состоянии воспринимать  искусство  одинаково  и
спонтанно. Поэтому художник  не  может  рассматривать  стихийный  успех  как
истинный критерий ценности своего произведения. Но и угнетенный класс он  не
может безоговорочно признать судьей последней инстанции, ибо вкус и инстинкт
этого класса подавлены.

3

     В такое время художнику приходится делать то, что нравится ему  самому,
в надежде, что он сам  и  является  идеальным  зрителем.  До  тех  пор  пока
художник прилагает все усилия к тому, чтобы бороться вместе  с  угнетенными,
стремится познать и отстаивать их интересы и творить  для  них,  вынужденное
одиночество еще не замыкает его в башне из слоновой кости. Но в  наше  время
лучше уж башня из слоновой кости, чем голливудская вилла.

4

     Серьезную путаницу порождает стремление подать некоторые истины в  виде
подслащенных  пилюль;  оно  равносильно  стремлению  (представить   торговлю
наркотиками более нравственной под тем предлогом, что  вместе  с  наркотиком
потребителю преподносится истина: но, во-первых, он может ее не заметить,  а
во-вторых, очнувшись от дурмана, мгновенно ее забудет.

5

     Способы, какими достигаются на Бродвее или в Голливуде напряженность  и
определенный эмоциональный эффект, возможно, и искусны,  однако  служат  они
лишь тому, чтобы побороть ужасную скуку, которую вызывает у  любого  зрителя
бесконечное  повторение  лжи  и  глупости.  Эта  "техника"   применяется   и
совершенствуется с единственной целью - пробудить у зрителя интерес к  вещам
и идеям, которые отнюдь не служат его интересам.

6

     Театр   паразитирующей   буржуазии   оказывает   определенное   нервное
воздействие,  которое  никак  нельзя  сравнить  с  чувствами,  пробуждаемыми
искусством  в  эпохи  расцвета.  Этот   театр   порождает   иллюзию,   будто
воспроизводит случаи из действительной  жизни,  чтобы  сильнее  подхлестнуть
примитивные инстинкты, вызвать туманно-сентиментальные настроения у  зрителя
душевно искалеченного, которому вместо недостающих ему духовных  переживаний
предлагают жалкий суррогат. Достаточно беглого взгляда,  чтобы  понять,  что
этот  результат  может  быть  достигнут  и  путем  искаженного   отображения
подлинной жизни. Многие художники даже убеждены, что  соответствующего  духу
времени "эстетического переживания" можно добиться только с помощью подобных
искаженных отображений действительности.

7

     В противовес этому следует понять, что у людей существует  естественный
интерес к определенным событиям, лежащий  совершенно  вне  сферы  искусства.
Этот естественный интерес может быть использован  искусством.  Существует  и
спонтанный  интерес  к  самому  искусству,  иначе  говоря,   к   способности
отображать  действительную  жизнь,  причем  фантастически,  индивидуально  и
произвольно, то есть в  манере  данного  художника.  Напряженный  интерес  к
действительности и к тому, как передал ее художник, существует сам по  себе,
и его не надо вызывать искусственно.

8

     Защищать традиционный театр  можно,  лишь  отстаивая  явно  реакционное
положение "театр есть театр" или "драма есть драма". При этом понятие  драмы
ограничивают пришедшей в  упадок  драмой  паразитической  буржуазии.  Молния
Юпитера  в  маленьких  ручках  Л.   Б.   Майера.   Возьмите   "конфликт"   в
елизаветинской драматургии, сложный, изменяющийся, большей частью безличный,
всегда неразрешимый, и  поглядите,  во  что  он  превратился  сейчас  как  в
современной драме, так и  в  современных  постановках  елизаветинских  драм.
Сравните роль  вживания  в  образ  тогда  и  сейчас!  Какое  противоречивое,
прерывистое сложное действие в шекспировском  театре!  То,  что  нам  выдают
сегодня за "вечные законы драмы", это весьма современные законы, изданные Л.
Б. Майером и "Гилд-Тиэтр".

9

     Путаница по поводу  неаристотелевской  драмы  возникла  из-за  смешения
"научной драмы" с "драмой века науки". Пограничные столбы между искусством и
наукой не всегда остаются на месте, задачи искусства  могут  быть  взяты  на
себя наукой, и наоборот, и все же эпический театр  остается  театром,  иными
словами, театр остается театром, становясь эпическим.

10

     Только враги современной драмы, поборники  ее  "вечных  законов"  могут
утверждать, что современный театр,  отвергая  вживание  в  роль,  тем  самым
отказывается от эмоций. В действительности  современный  театр  отверг  лишь
подержанный, устаревший субъективный мир чувств и  прокладывает  пути  новым
многогранным социально-продуктивным эмоциям нашего века.

11

     О  современном  театре  следует  судить  не  по  тому,   насколько   он
удовлетворяет привычные запросы зрителей, а по тому, как он их  изменяет.  У
театра следует спрашивать не о том, придерживается  ли  он  "вечных  законов
драмы", а в состоянии ли он художественно справиться с законами, по  которым
совершаются великие социальные события нашего  столетия.  И  заботить  театр
должно не то, что интересует зрителя при покупке билета,  иначе  говоря,  не
то, чего он ждет  от  театра,  а  интересуется  ли  этот  зритель  реальными
проблемами мира.

ОБ ИСПОЛЬЗОВАНИИ МУЗЫКИ В ЭПИЧЕСКОМ ТЕАТРЕ

     В эпическом театре музыка применялась  при  постановке  следующих  пьес
(речь идет только о моих  собственных):  "Барабанный  бой  в  ночи",  "Жизнь
асоциального   Ваала",   "Жизнь   Эдуарда   II   Английского",   "Махагони",
"Трехгрошовая опера", "Мать", "Круглоголовые и остроголовые".
     В первых пьесах музыка использовалась в ее самых популярных формах; это
были песни или марши, причем эти  музыкальные  номера  почти  всегда  как-то
мотивировались натуралистически. И тем не  менее  введение  музыки  в  драму
произвело переворот в традиционных формах: драма стала  менее  тяжеловесной,
как бы  более  элегантной;  театральные  зрелища  приблизились  к  эстрадным
представлениям.  Музыка  пошатнула  в  драме   устои,   с   одной   стороны,
импрессионизма  с  его  узостью,  серостью  и  монотонностью,  с  другой   -
экспрессионизма с его маниакальной  односторонностью  уже  тем,  что  внесла
разнообразие. В то же время благодаря музыке возродилось то, что  давно  уже
казалось похороненным, а именно "поэтический" театр. Музыку  к  этим  первым
постановкам я писал еще сам. Пять лет спустя для второй  постановки  комедии
"Что тот солдат, что этот" в  Берлинском  Государственном  театре  драмы  ее
написал уже Курт Вейль.  Тогда-то  музыка  к  пьесе  и  стала  произведением
искусства  (самостоятельной  ценностью).  В  этой  комедии   есть   элементы
клоунады,  и  Вейль  вмонтировал  туда  серенаду,  исполнявшуюся  во   время
демонстрации диапозитивов Каспара Неера,  а  также  военный  марш  и  песню,
куплеты  которой  исполнялись  во  время  перемены  декораций  при  открытом
занавесе. А тем временем стала складываться  теория  разъединения  элементов
драмы.
     Самой большой удачей эпического театра  была  постановка  "Трехгрошовой
оперы" в 1928 году. В ней впервые  музыка  использовалась  по-новому.  Самое
яркое новшество заключалось в том, что музыкальные номера  четко  выделялись
из всего действия.  Это  подчеркивалось  даже  внешне  -  небольшой  оркестр
помещался у всех на  виду,  прямо  на  сцене.  Во  время  исполнения  сонгов
менялось освещение - свет падал  на  оркестр,  а  на  задник  проецировались
названия отдельных номеров, например "Песня о тщете человеческих усилий" или
"Песенка,  с  помощью  которой  Полли  дает  понять   родителям,   что   она
действительно вышла замуж за бандита  Макхита",  -  и  актеры  выходили  для
исполнения музыкального  номера  на  авансцену.  Там  были  дуэты,  терцеты,
сольные номера и финальные хоры. Те музыкальные номера,  которые  по  своему
строю напоминали балладу, по содержанию были философско-морализаторскими.  В
пьесе  показывалось  близкое  родство  духовного  мира  почтенных  буржуа  и
бандитов с большой дороги. Показывалось, в том числе  и  средствами  музыки,
что эти бандиты разделяют ощущения, эмоции и. предрассудки среднего буржуа и
театрального зрителя. Например, нужно было  доказать,  что  приятно  живется
лишь тому, кто богат, если даже ему  и  приходится  отказаться  от  "высших"
принципов.  В  одном  из  любовных  дуэтов  говорилось,   что   ни   внешние
обстоятельства, ни социальное происхождение, ни имущественное  положение  не
должны бы влиять на выбор супруга! В одном из терцетов выражалось  сожаление
по поводу того, что ненадежность житейских обстоятельств  на  нашей  планете
мешает человеку уступить своей природной склонности к добру и честной жизни.
Самая нежная и задушевная  любовная  песня  пьесы  описывала  постоянство  и
нерушимость сердечных уз  сутенера  и  его  невесты.  Возлюбленные  умиленно
воспевали свое уютное гнездышко -  публичный  дом.  Таким  образом,  музыка,
именно  благодаря  тому,  что  взывала  лишь  к  чувствам  слушателей  и  не
брезговала  ни  одним  из  обычных  возбуждающих  наркотиков,  содействовала
разоблачению буржуазной морали. Она играла роль доносчицы, подстрекательницы
и сплетницы, роющейся в чужом грязном белье.  Эти  сонги  приобрели  большую
популярность,  некоторые  заимствованные  из  них  строчки  фигурировали   в
передовых статьях и речах. Их разучивали под аккомпанемент фортепьяно или  с
пластинок, - словом, так, как обычно заучивают арии из оперетт.
     Сонг такого рода возник, когда я предложил Вейлю просто написать  новую
музыку к нескольким уже имевшимся сонгам  для  музыкального  фестиваля  1927
года в Баден-Бадене, где должны были исполняться одноактные оперы. Вейль  до
тех пор писал довольно сложные, главным образом психологизированные вещи, и,
согласившись положить на музыку более или менее банальные тексты сонгов,  он
мужественно порвал  с  предрассудками,  которых  придерживалось  большинство
серьезных