отя бы беспорядочное расположение  товаров  -  оно  способно
творить  чудеса.  Покупатель   имеет   возможность   делать   открытия.   Он
высматривает вещи, которые могли бы ему пригодиться. Через  некоторое  время
его зрение невероятно обостряется. В поисках одного он находит  другое.  Под
грудой материи его соколиный глаз вдруг, весьма кстати, находит мыло. Оно не
имеет ничего общего с материей на передники, но разве оно от этого не  менее
пригодно? Нет! Он тотчас же берет на всякий случай мыло. Он не знает - может
быть, оно ему когда-нибудь пригодится. Когда  он  дошел  до  этого,  он  уже
покупатель.
     Решающую роль играют, разумеется, цены. Если они  очень  уж  отличаются
друг от друга, они утомляют покупателя. Он начинает считать. А это ни в коем
случае недопустимо. Мэкхит стремится создать всего несколько категорий  цен.
Ничто так не опьяняет покупателя и не поднимает его веру  в  себя,  как  вид
огромного количества вещей, которые он может купить за одну и ту  же  сумму.
Как,  этот  большой  садовый  шезлонг  стоит  так  дешево?  А  этот  сложный
бритвенный прибор не дороже?
     Однако цены следует разбивать по шкалам чрезвычайно осторожно.  Публика
пугается не столько  крупных  сумм,  сколько  крупных  чисел.  Два  шиллинга
кажутся подчас слишком дорогой ценой женщине, которая охотно  заплатит  один
шиллинг одиннадцать с половиной пенсов.
     Миллер с любопытством разглядывал его своими бархатными глазами. Мэкхит
воодушевился и разъяснил Миллеру основной принцип "дешевых лавок": небольшой
ассортимент и не больше трех-четырех цен. Это ничего, что  некоторые  товары
публика сама принуждена будет комбинировать. Так, например, можно  продавать
садовые шезлонги, состоящие из складного стула, скамеечки для ног  и  зонта,
по частям; они, правда, обойдутся несколько дороже указанной в  прейскуранте
твердой цены, но зато не выйдут за пределы трех основных цен.
     Совсем  маленькие  лавки-мастерские,  производящие  обувь,  белье   или
табачные изделия, будут работать на  прежних  началах  и  лишь  пользоваться
кредитом. Но те что побольше, он намерен набить товарами до  отказа.  Единая
цена - вот та его основная идея, которой суждено завоевать Лондон. Он думают
начать пропаганду с рекламной недели.
     Миллер сделал знак своей жене.
     Госпожа Миллер скромно поднялась и вышла из комнаты.  Миллер  задумчиво
покачал седой головой  и,  как  бы  подыскивая  слова,  поглядел  на  своего
собеседника.
     - А как относится старик Пичем к вашему браку? - спросил он,  помедлив.
- Примирился?
     - У него не каменное сердце, - ответил Мэкхит.
     - Ах, так? - сказал Миллер удивленно.
     Мэкхит отхлебнул  из  чашки.  Некоторое  время  они  молчали.  С  улицы
доносился крик детей: они ссорились из-за чего-то.
     Миллер мягко продолжал:
     - Тогда все  очень  просто.  Вы,  конечно,  понимаете,  что  мы  охотно
привлекли бы вашего тестя. Главным образом - в угоду  общественному  мнению,
для того, чтобы нас не спрашивали: а почему  же  его  собственный  тесть  не
участвует в деле? В конце концов он ведь должен больше, чем кто-либо другой,
сочувствовать вашим  идеям,  поскольку  он  связан  с  вами  узами  родства.
Приведите к нам господина Пичема, и  в  десять  минут,  все  будет  кончено,
Мэкхит.
     - А если, - неожиданно резко спросил Мэкхит, - мне не пристало  просить
моего тестя об одолжении?
     - Не волнуйтесь, Мэкхит. Нет никаких оснований волноваться.  Вы  должны
понять, что мы обязаны быть осторожными. Банк принадлежит не нам,  а  крошке
Ток, кстати сказать, очаровательнейшей малютке. Вы  владелец  лавок,  но,  в
сущности, нас в гораздо большей степени интересует ваша идея, Мэкхит;  лавки
- дело второстепенное, тем более что они мало чем  замечательны,  не  правда
ли? Основной пункт во всем деле - это  ваша  блестящая  идея:  единая  цена,
рекламная неделя и поощрение самостоятельности мелких владельцев.
     Мэкхит довольно быстро откланялся. Он прошел часть  пути  пешком.  Было
уже темно. Он размахивал своей толстой палкой  и  сбивал  ею  ветки  тисовой
изгороди, обрамлявшей палисадники. Он был очень недоволен.
     За день до этого Полли вышла после обеда погулять j  с  ним  по  парку.
Через два часа она ушла "домой". Он не осмелился удерживать ее.
     Чего ради он вообще женился?
     На следующий день он имел в банке еще одно собеседование с  Миллером  и
Хоторном. Ничего, однако, не изменилось. Был только установлен окончательный
срок.
     Мэкхит изо всех сил старался  убедить  стариков  в  доброкачественности
своих идей. Он чрезвычайно образно обрисовал их воздействие на конкурентов.
     Они выслушали его  благожелательно  и  с  большим  вниманием,  а  потом
сказали, что все это покамест еще музыка будущего. Пусть он вовлечет в  дело
своего тестя, и тогда они поладят.
     Покуда  тянулись  эти  мучительные  переговоры,  Мэкхит  никак  не  мог
отделаться от впечатления, что  вечер,  проведенный  им  у  Миллера,  только
повредил ему. По всей вероятности,  его  идеи  показались  этим  старомодным
господам чересчур прогрессивными. Он  вновь  разозлился,  вспомнив  дурацкую
историю про Ротшильда.
     На весьма естественную  мысль  о  том,  что  старинный,  безукоризненно
честный Национальный банк мог отказаться от деловой связи с  ним  из-за  его
темного происхождения, соответствовавшего не менее темному происхождению его
товаров, его навела Фанни Крайслер, да и то значительно позднее.
     К обусловленному сроку  Мэкхит,  разумеется,  не  мог  сообщить  ничего
нового. Он вынужден был признаться, что  ему  не  удалось  "договориться"  с
господином Пичемом. Миллер и Хоторн тотчас же  скорчили  крайне  озабоченные
мины. Они не выставили  его  за  дверь,  но  неожиданно  задали  ему  в  лоб
несколько неделикатных вопросов.
     Они и вправду были разочарованы. Они уже примирились с его  новшествами
и, в сущности, горели желанием погрузить свои ветхие сети в неведомые воды.
     Спустя несколько недель  Мэкхит  узнал,  что  они  ведут  переговоры  с
лавками Крестона.
     Это было более чем огорчительно. Именно торговая сеть Крестона была тем
достойным  соперничества  образцом,  который  витал  перед  духовным  взором
Мэкхита, - большие, солидные, хорошо расположенные лавки с  богатым  выбором
товаров. Он рассчитывал поставить их на колени при помощи своих идей. Вместо
этого он узнал, что концерн Крестона в связи с  притоком  капитала  идет  на
целый ряд новшеств. Он объявил большую  рекламную  неделю  со  всевозможными
сюрпризами для публики. Тут, совершенно очевидно, имел место наглый  плагиат
его идей - плагиат, какого Мэкхит никак не ожидал от обоих старцев и который
глубоко возмутил его.
     - Что? - бушевал он в разговоре с Фанни. - Меня хотят обмануть? Я делаю
все, чтобы стать солидным, я отковываюсь от насилия, я рабски или, во всяком
случае, довольно точно придерживаюсь законов, я скрываю свое  происхождение,
надеваю  стоячий  воротничок,  снимаю  квартиру  в  пять  комнат,   заключаю
добропорядочный, буржуазный брак по расчету, - и только я вступаю  в  высшие
сферы, как меня обкрадывают! И это считается более нравственным, чем то, что
я  до  сих  пор  делал.  Это  гораздо  безнравственней!   Мы,   обыкновенные
преступники, не можем тягаться с этими людьми, Фанни. В  каких-нибудь  сорок
восемь часов они отнимают у нас не только всю нашу добычу, собранную в  поте
лица, но и наш дом и наши сапоги и при этом не нарушают ни одного закона  и,
по всей вероятности, еще наслаждаются сознанием исполненного долга.
     Он был до глубины души  потрясен  обманом,  жертвой  которого  стал,  и
усомнился в своих способностях.  Полдня  колесил  он  по  Лондону  в  конном
омнибусе, погруженный в мрачные размышления. Суетня входивших  и  выходивших
пассажиров вернула ему  спокойствие,  а  смена  кварталов,  смена  нищеты  и
великолепия оживила его. Однако мысль  о  том,  что  недостаток  образования
подвел его, позволив какому-то незначительному  банку  и  концерну  Крестона
обвести его вокруг пальца, по-прежнему угнетала Мэкхита.  С  большим  трудом
восстановил он обычное душевное равновесие.
     Мэкхит вступил в один из самых тяжелых периодов своей жизни.

РУКА ДРУГА

     В эти дни Фанни Крайслер была ему крепкой опорой. Она жила в Лэмбете, в
небольшой квартирке с красивой старинной мебелью и  отдельной  комнатой  для
гостей.
     Мэкхит подолгу сиживал в ее лавке, а вечерами она  брала  его  к  себе,
потому что ему не хотелось идти домой. Он говорил,  что  дома  ему  не  дают
завтрака.
     Возникшие было трения с Гручем, с которым у нее была  давнишняя  связь,
она без труда уладила:  она  попросту  не  пускала  его  к  себе  в  течение
нескольких недель.
     О браке Мэкхита она никогда не упоминала ни одним  словом.  Она  знала,
что он считает его ошибкой я почти не видится с Полли. Тем  более  ревностно
помогала она ему наладить работу д-лавок,  которая  разваливалась  с  каждым
днем.
     Владельцы лавок рассчитывались очень неаккуратно или ле  рассчитывались
вовсе. Они все время получали большие партии однородных товаров - то часы  и
очки, то табачные изделия и трубки - и не знали, как их сбыть.
     Неприятная история с одной женщиной, которой Макхит по доброте душевной
оборудовал лавку, наглядно иллюстрировала положение этих жалких предприятий.
Речь шла об одной его старой приятельнице, некоей Мэри Суэйер.
     Она узнала, что он женился, и почему-то сочла это несправедливостью  по
отношению к себе. Она подняла страшный шум и нашла защитников в лице  людей,
околачивавшихся в д-лавках и старавшихся навести их владельцев та разговор о
господине Мэкхите. Эти защитники сидели в редакции газеты  "Зеркало".  После
того как Мэкхит выбросил за дверь одного из ее сотрудников,  редакция  стала
проявлять большой интерес к делам владельца д-лавок.  Она  была  суеверна  и
твердо верила, что человек, разбивший зеркало,  будет  семь  лет  несчастен.
Кроме того, "Зеркало" имело репутацию боевой общественной  газеты,  так  как
оно нападало только на богатых людей - главным образом оттого" что у  других
не было  денег  и  их  поэтому  нельзя  было  шантажировать.  Итак,  Мэкхиту
приходилось быть начеку.  Как  и  все  состоятельные  люди,  он  должен  был
поддерживать репутацию безукоризненно нравственного человека. Эта  репутация
была ему нужна для того, чтобы удобней обманывать владельцев д-лавок.
     Свидание между ним и Мэри Суэйер состоялось в антикварной  лавке  Фанни
Крайслер в присутствии последней.
     Суэйер, хорошенькая полногрудая блондинка лег около тридцати,  заявила,
что у нее больше нет сил бороться. Мэк извлек ее из привычной ей среды  и  в
течение многих лет мучил своей ревностью. Сама она при этом была вынуждена -
тоже в течение многих лет - смотреть, как он, так сказать, порхает с  цветка
на цветок. А теперь он не постеснялся окончательно опозорить ее  перед  всем
светом, женившись на другой. За нынешнего своего мужа, находящегося в данное
время на войне, она вышла с  согласия  Мэка  и  вовсе  не  так  уж  за  него
держится. Лавка, которую ей оборудовал Мэк, - сущее дерьмо. Муж наградил  ее
двумя детьми. Если она не получит хотя бы нескольких  фунтов,  чтобы  нанять
двух-трех швей, ей останется одно - броситься в воду. Ее нервы никуда больше
не годятся. Только  этим  объясняются  некоторые  откровенные  высказывания,
которые она себе позволила, в пылу гнева.
     Фанни прежде всего попыталась установить, успела ли она уже связаться с
"Зеркалом". Она спросила:
     - В чьем присутствии ты позволила себе  эти  откровенные  высказывания?
Это очень важно.
     Но у Мэри Суэйер оказались все же достаточно крепкие нервы,  и  она  не
попалась  на  удочку.  Она  отвечала  крайне  неопределенно,   рассуждениями
общеморального характера.
     Она, дескать, подарила Мэку свои лучшие годы.  Когда  она  спуталась  с
ним, она была юным, цветущим созданием; если не считать, что ее изнасиловали
в двенадцатилетнем возрасте, в чем  она  ему  сразу  же  призналась,  у  нее
никогда ни с кем ничего не было. Теперь же, когда M  эк  выбрасывает  ее  на
помойку, она уже не в состоянии подцепить себе кого-нибудь  другого.  И  она
указала на следы, оставленные на ее лице временем и заботами о Мэке.
     Когда она кончила, заговорил Мэк.
     Он подчеркнул, что он сторонник полной свободы женщины.  Когда  женщина
отдается мужчине, она это делает на свой  страх  и  риск.  Он  категорически
возражает против попыток читать ему мораль.  Любовь  -  это  не  страхование
старости. Кто уступает любви,  тот  разделяет  удовольствие,  получаемое  от
любви.
     Мэри опять начала кричать. При чем тут полученное ею удовольствие?  Как
будто бы она  не  могла  получить  его  с  любым  мужчиной,  с  каким-нибудь
приличным человеком, готовым заботиться о женщине, которая отдала  ему  все?
Она была продавщицей, и Мэк велел ей уйти из магазина,  потому  что  однажды
увидел, как ее шеф приказал ей влезть на стремянку и снять с полки  какую-то
коробку, - он хотел поглядеть на ее ноги. А теперь  никто  больше  не  хочет
смотреть на ее ноги, пусть Мэк зарубит себе это на  носу.  Молодой  человек,
который так мило беседовал с ней обо всей этой гнусной  истории,  подтвердил
ей это.
     Мэкхит  собрался  было  резко   ответить   ей,   но   Фанни   предпочла
осторожность.  Было  очевидно,  что  причиной  вызывающего  поведения   этой
несколько вульгарной, но, в общем, недурной женщины  было  только  плачевное
состояние ее дел.
     - Как я могу сбыть это барахло? - гневно продолжала Мэри. - Не всем  же
покупателям нужны часы. Я решила специализироваться на нижнем белье. Не могу
же я сказать госпоже Скраб, когда она  требует  нижнюю  юбку:  "У  меня  нет
нижних юбок, а вот не возьмете ли вы часы?" Конечно, может  быть,  часы  вам
легче красть... Не перебивайте меня, я тоже кое-что соображаю, хоть я  и  не
воспитывалась в пансионе, как новая жена Мэка... Одна я с нижним  бельем  не
могу справиться, мне нужны одна-две швеи, а это значит - гоните деньги!
     Переговоры были длинные и утомительные.  Мэри  боролась,  как  тигрица.
Предложение Фанни о том, что Мэк, хотя он и не  признает  за  собой  никаких
обязательств по отношению к ней, все же поможет  ей  расширить  ее  торговлю
трикотажем, - но только в том случае, если она будет хранить полное молчание
обо всем, что между ними было, - она выслушала,  подавшись  вперед,  сморщив
лоб, пылая недоверием.
     Она жадно схватила чек, рассеянно сунула его в свою шелковую сумочку  и
ушла, даже не поглядев на Мэка.
     - Просто удивительно! - говорил Мэкхит, сидя вечером в Лэмбете у Фанни.
-  Эти  лавки  не  хотят  оставаться  тем,  что они есть. В прежнее время ты
открывал  дело,  скажем  -  скобяную  торговлю,  и  она  оставалась скобяной
торговлей.  А ныне всякое предприятие стремится стать чем-то другим. Что  ты
ни    делай    -  никто  не  хочет  стоять  на   месте.   Лавка,   торгующая
трикотажем,   непременно  должна   стать   швейной   мастерской,   иначе  ей
конец.   Швейной    мастерской  немедленно требуется несколько филиалов. Как
только  у  нее  не   хватает   денег платить  за  помещение,  она  бросается
открывать  филиалы.  То  же   самое происходит и с крупными предприятиями. У
Крестона   -   целая   торговая   сеть, огромные магазины, но ему непременно
нужно украсть у меня мои идеи и затеять что-то новое. Это не движение вперед
-  это   бегство...   А   все   оттого,   что  собственность  перестала быть
собственностью.  В  прежнее  время  человек   владел лавкой или домом, и они
были   источником   его   доходов.   А  сегодня  они  - источники  расходов,
причина    разорения.    Как    же    тут    может   выработаться  характер?
Предположим,  человек  отважен  и  предприимчив.  В прежнее время этого было
достаточно,  чтобы   составить   себе   счастье.   А  сегодня  он  открывает
какую-нибудь лавку - и гибнет. Как он ни осторожен,  он  все  равно  гибнет.
Вдруг оказывается, что  отвага  нужна  для  того,  чтобы  платить  долги,  а
осторожность - для того, чтобы делать долги.  Когда  человек  на  протяжении
трех лет не меняет  своих  взглядов,  это  только  доказывает,  что  его  на
протяжении трех лет не пускают в игру.
     Фанни приготовила чай и надела пижаму. "Кожа у нее - даже  на  ногах  -
смуглая, совсем не такая, как у Полли", - подумал Мэкхит. У  нее  была  своя
точка зрения на д-лавки. Она считала, что неудавшаяся попытка добыть  деньги
путем  брака  или  через  Национальный  депозитный  банк  доконала  их.  Она
полагала, что Мэкхит должен от них отказаться.
     - Моя лавка  гораздо  лучше,  -  сказала  она,  откинувшись  на  спинку
шотландского кресла, скрестив ноги и держа чашку на коленях.  -  На  ней  ты
должен сосредоточить все свое внимание. Груч  -  очень  ловкий  человек.  Он
говорит: имей он современные инструменты, он  многое  мог  бы  сделать.  Ты,
наверно, думаешь, что это долгий путь, но зато ты мог бы одним-двумя ударами
загрести кучу  денег,  а  там  видно  будет.  Но  только  ему  нужны  вполне
современные инструменты.
     - Стало быть, опять налеты? - мрачно сказал Мэкхит.
     - Да, но с современными  инструментами.  Они  договорились  только  под
утро.
     Прежде чем пойти в лавку, Фанни сняла белье с  кровати  в  комнате  для
гостей, а вечером Груч уже сидел у них и диктовал свои условия.
     Мэкхиту все это дело было не по душе.  Его  угнетало,  что  Фанни  тоже
считает его не способным вести большую игру с банками. У него было ощущение,
что он вновь пал ужасно низко, и на этот раз окончательно.
     Несколько дней спустя Мэкхит и Груч поехали в Ливерпуль,  где  как  раз
открылась международная выставка криминалистики. Там были орудия для  взлома
любого, даже современной конструкции, несгораемого шкафа. Никакая
     сигнализация не могла противостоять современной  технике.  В  сущности,
самые что ни на есть сложные замки могли  служить  препятствием  только  для
человека с честными намерениями - специалисту ничего  не  стоило  сладить  с
ними.
     Вернувшись вечером в отель, они повздорили, так как Груч  настаивал  на
французских моделях, а Мэкхит предпочитал английские.
     - Мы живем в Англии, Груч, - напомнил он ему.  -  Англичане  пользуются
английскими инструментами. На что  это  будет  похоже,  если  мы  предпочтем
французскую продукцию? Мы просто осрамим себя. Ты вообще понятия не имеешь о
том, что значит нация.  Эти  инструменты  изобретены  английскими  головами,
созданы английским трудолюбием и, стало быть, достаточно хороши для англичан
- запомни это. Ни о каких других я и слышать не хочу.
     Они ждали до двух часов, а потом отправились на работу.
     Вскоре они проникли в помещение и без труда совладали со  сторожем.  Но
когда с улицы послышались шаги, у Мэкхита внезапно  сдали  нервы.  Обливаясь
потом, испуганно выпучив глаза, он топтался на месте и никак  не  мог  найти
нужную отмычку. Качая головой, Груч взял у  него  из  рук  всю  связку.  Эта
работа, как видно, была уже не по плечу крупному финансисту.
     Гручу пришлось со всем справляться одному. И он справился. На следующий
день они предъявили Фанни инструменты.
     В часы досуга Груч обдумал целый ряд планов дальнейшей деятельности.  У
него было несколько проектов на выбор.
     - Это пахнет кучей денег, - говорил  он  благоговейно.  -  Это  гораздо
вернее, чем жениться.
     Но когда Мэкхиту понадобился по одному делу совет Брауна и он поехал  к
нему на набережную, его там ждал неприятный сюрприз.
     - Стало быть, это был Груч? - накинулся на него Браун.  -  Дальше  идти
некуда. Ты читал газеты?
     Он имел все основания негодовать.  Пресса  страшно  раздула  ограбление
выставки.
     Она потешалась над тем, что у полиции путем взлома были украдены орудия
взлома.
     Браун рассердился не на шутку и проявил большую энергию.
     - Я же тебя не трогаю, - жаловался он, - мог бы