она  анонимно  посылала  куда  следует  имевшиеся  у  нее
газетные вырезки, касавшиеся Ножа, и просила адресата отнестись к ней  "хоть
чуточку приличней". Письмо начиналось с обращения: "Дорогой Мэк".
     О'Хара даже мог точно указать время, когда умерла Мэри:  это  произошло
около девяти часов вечера. Как только он об этом  заговорил,  Мэкхит  быстро
поглядел ему в глаза. Девять часов - это  было  очень  невыгодное  время.  В
девять часов Мэкхит присутствовал на заседании правления ЦЗТ. Не только  то,
о чем говорилось на этом заседании, но и самое пребывание Мэкхита в  конторе
ЦЗТ ни в коем случае не должно  было  стать  предметом  огласки,  иначе  все
мероприятия  последних  дней  были   обречены   на   провал.   Блумзбери   -
добродушнейший щенок, но он наверняка не станет лгать суду и утверждать, что
собравшиеся играли в бридж.
     Итак, Мэкхиту оставалось только исчезнуть и отсидеться за  границей  до
тех пор, пока Браун не замнет следствия или пока не будет закончено  дело  с
Коммерческим банком. О'Хара считал, что Мэкхит  должен  вместе  с  Гручем  и
Фанни уехать в Швецию и заодно организовать там "закупки".
     Что  до  здешних  дел,  то  О'Хара  требовал,  чтобы  ему  была  выдана
доверенность,  но  Мэкхит  предпочел  выдать  ее  Полли;  они  еще   немного
поспорили, и О'Хара ушел.
     Полли слушала с бледным лицом, ни о чем не спрашивая. Она  поняла,  что
все происшедшее - дело рук  ее  отца.  Что  касается  Мэри,  то  Полли  была
убеждена, что та утопилась только для  того,  чтобы  отомстить  Мэкхиту.  Но
прежде всего она ни за что не  хотела  отпустить  Мэкки  в  Швецию  с  Фанни
Крайслер.
     После обеда они  молча  пошли  домой.  Когда  она,  раздеваясь,  гневно
заговорила о предстоящей поездке Мака с Фанни, он рассмеялся и тут же обещал
оставить Фанни в Лондоне. Он утверждал, что  Фанни  путается  с  Гручем.  Но
подозрения Полли не рассеялись. Она верила Мэку во всем, но только не в том,
что было связано с женщинами.
     Поздно ночью он проснулся, услышав ее всхлипывания. Несколько минут она
бормотала  что-то  невнятное,  а  потом,  взяв  с  него  слово,  что  он  не
рассердится, призналась, что около недели тому  назад  ей  приснился  глупый
сон. Ей снилось, что она спит с О'Хара. Всхлипывая, она спросила Мэка, очень
ли это скверно с ее стороны. Похолодевший от ужаса Мэк лежал неподвижно.
     - Видишь, - сказала она, - теперь ты на меня сердишься. Лучше бы я тебе
ничего не рассказывала,  лучше  никогда  ничего  не  рассказывать.  Разве  я
виновата, что мне снятся сны? И кроме того, это продолжалось очень  недолго,
и еще неизвестно, был ли это О'Хара. Может быть, это  был  вовсе  не  он.  Я
решила, что это он, только когда проснулась, и очень испугалась. Я ведь ни с
кем, кроме тебя, не хочу спать. Но за сны свои  я  не  отвечаю.  А  потом  я
подумала: ты не поймешь и еще, не дай Бог,  вообразишь,  что  я  интересуюсь
О'Хара, а на самом деле ничего подобного. Он мне  совсем  не  нравится.  Ну,
скажи, что  ты  не  сердишься,  Мэк!  Я  такая  несчастная!  Зачем  мне  это
приснилось? Если бы ты не уезжал, я бы тебе вообще ничего не сказала. И  мне
с тех пор больше не снились  такие  глупости,  ни  одного  разу.  А  если  и
снились, то только про тебя.
     Мэк долго лежал, не отвечая. Потом, не обращая внимания на  ее  попытки
прижаться к нему, он, лежа неподвижно, как чурбан, отрывисто и  хрипло  стал
допрашивать ее: как все было (точно)? Происходило ли это в кровати? Легли ли
они на кровать специально с этой целью?  Обнимал  ли  он  ее  -  только  или
произошло еще что-нибудь? Принимала ли она участие? Сразу ли она поняла, что
это О'Хара? Почему она, когда ей под конец, по ее собственным словам,  стало
все ясно, не перестала? Испытывала ли она удовольствие? Почему, если она  не
испытывала особенного удовольствия, она не перестала  в  тот  самый  момент,
когда  узнала  О'Хара?  Что  она  понимает   под   словами   "не   особенное
удовольствие"? И так далее и тому подобное, покуда Полли, устав от слез,  не
заснула.
     В конце концов они, разумеется, помирились, и Мэкхит обрадовался, когда
она с новой силой потребовала, чтобы он не брал с собой Фанни  Крайслер.  Он
стал уговаривать ее вернуться к родителям. Он ссылался на то,  что  там  она
будет ему полезней, чем где бы то ни было. Она будет сообщать ему  обо  всех
планах ее отца, направленных против него. Они заснули успокоенные.
     Уже на следующее утро они простились друг с другом.  Уходя,  Мэк  опять
надел свои замшевые перчатки, но захватил и трость со  стилетом.  Его  поезд
уходил поздно вечером, но у него было еще много дел в городе. У людей О'Хара
наверняка было неважное настроение, и нужно было повидать; также Аарона  или
же кого-нибудь из Опперов.
     Однако в первую очередь Мэк отправился к Гону, которому он в свое время
передал материал против маклера Кокса, компаньона Пичема.  Материал  до  сих
пор еще не был опубликован. Гона не оказалось дома. По словам  домашних,  он
ушел в редакцию "Корреспондента". Он действительно  был  там;  его  окружали
газетчики, пытавшиеся выудить у него сведения о предстоящих  скачках.  Когда
Мэкхит вошел, в комнате воцарилась странная тишина.
     - Ого! - сказал один из газетчиков довольно дружелюбно. -  Мэкхит!  Вы,
наверно, хотите поместить в  нашей  газете  протест  против  вашего  ареста?
Неужели вас арестуют здесь? Это очень мило с вашей стороны!
     Гон, который сидел в центре,  жуя  не  меньше  полфунта  резины,  сразу
понял, что Мэкхит ни о чем еще не знает, и достал из кармана газету.
     Мэкхита уже разыскивали. Его портрет и фамилия были  помещены  во  всех
утренних выпусках. Бичер дал интервью и сообщил о письме покойницы.
     Гон взял Мэкхита под руку и увел его из редакции.
     Они зашли в трактир.
     Материал против Кокса, пояснил Гон, является,  в  сущности,  материалом
против Хейла из  морского  ведомства,  ибо  речь  идет  о  жене  последнего.
Кампания откроется в самые ближайшие дни.
     Он умолчал о том, что использовал переданный ему материал исключительно
в целях  крупного  вымогательства.  Господину  Пичему  этот  материал  стоил
огромных денег. Приданое Полли не стало от этого больше.
     Мэкхит еще раз внушил ему, что он отнюдь не хочет  открытого  скандала:
он хочет только как следует запугать всю компанию, сгруппировавшуюся  вокруг
Кокса. Гон обещал сделать все, что в его  силах,  и  попросил  Мэкхита  дать
интервью.
     Они вместе составили его.
     Интервью успело попасть в вечерний выпуск. Крупный оптовик  Мэкхит  был
крайне изумлен обвинением, предъявленным ему полицией.
     "Я купец, - было сказано в интервью, - а не  преступник.  У  меня  есть
враги. Беспримерный успех и расцвет моих д-лавок заставил  их  зашевелиться.
Но я не имею обыкновения нападать на  моих  противников  с  ножом  в  руках,
стараюсь победить их неустанными заботами о благе моих клиентов. Не  пройдет
и нескольких дней, как все  направленные  против  меня  обвинения  падут  на
головы тех, кто их распространяет. Я надеюсь,  что  никто  из  моих  деловых
друзей - представителей  розничной  торговли,  чье  процветание  мне  дороже
всего, не усомнится во мне. С Мэри Суэйер я был знаком очень мало. Насколько
мне известив она владела небольшой д-лавкой где-то в районе  Малберри-стрит.
Я соприкасался с ней не больше, чем с десятков  других  владельцев  д-лавок.
Она,  по-видимому,  сама  лишила  себя  жизни.  Я,  как  и  всякий   честный
коммерсант, считаю это  весьма  прискорбным  событием.  В  настоящий  момент
причин для депрессии более чем достаточно, деловым людям это известно лучше,
чем кому бы то ни было. Материальное положение г-жи Суэйер  было,  очевидно,
особенно тяжелым".
     После интервью Мэкхит поехал в Коммерческий банк. Там он встретил Генри
Оппера.
     Утренние газеты уже подняли шум вокруг  его  имени  и  Оппер  был,  как
видно, весьма этим подавлен. Он молча выслушал Мэкхита и сказал:
     - Вы ни в коем случае не должны садиться в тюрьму. Виноваты вы  или  не
виноваты, но только не тюрьма. Уезжайте за  границу!  Вы  можете  руководить
вашим предприятием оттуда. В ЦЗТ сидят ваши друзья, мы  тоже,  если  хотите,
последим, чтобы все было в порядке. Только сейчас же уезжайте! Аарон уже был
здесь. Он вне себя.
     Мэкхит ушел, погруженный в глубокое раздумье. Горячность, с какой Оппер
уговаривал  его  уехать,  не  понравилась  ему.  Он  отправился  на   Нижний
Блэксмит-сквер и  зашел  в  убогую  парикмахерскую.  В  низком,  провонявшем
табачным дымом  помещении  царило  большое  оживление.  Здесь  околачивалась
добрая половина всех лондонских подонков. Нигде в другом месте  нельзя  было
собрать столько нужных сведений, сколько здесь.
     Все кресла были заняты. Мэкхит присел на  скамью  и  стал  ждать  своей
очереди. Перед ожидающими стояла  большая  медная  чашка,  куда  можно  было
сплевывать окурки сигар и жевательную резину.
     Мэкхит не нашел ни одного знакомого лица.
     Маленький, плутоватого вида человечек  довольно  громко  рассказывал  о
таможенной волоките в каком-то датском порту.
     - Они не желают, чтобы к ним ввозили дешевку, -  жаловался  он,  -  мы,
мелкота, не должны покупать себе брильянты. Это же просто подлость! Уголь  и
картошку куда ни шло, а как  только  нашему  брату  захочется  завести  себе
брильянты, нам начинают вставлять палки в колеса. В  конце  концов  поневоле
скажешь: "Не хотите - как хотите!"
     Мэкхит обратил внимание на этого человека: он ему понравился.
     Парикмахер, бесформенный гигант с крошечной головкой, на  которой  была
сооружена целая выставка парикмахерского искусства,  скользнул  по  Мэкхиту,
когда тот садился  на  скамью,  хитрым  взглядом.  Он  заранее  условился  с
Мэкхитом заговорить о нем; так он и сделал. Вся парикмахерская стала  судить
и рядить об убийстве Мэри Суэйер.
     Все сошлись на том, что крупный оптовик  не  может  иметь  отношение  к
смерти Суэйер.
     - Такие люди этим не занимаются, - с апломбом сказал контрабандист. - У
них есть другие дела. Разве вы представляете себе, что им приходится  делать
в течение дня? Она ему угрожала? Чем она могла ему угрожать? Что бы  она  ни
сказала,  ее  все  равно  арестовали  бы  за  оскорбление  ее  величества  и
нарушающую все полицейские правила глупость.
     Говорят, что у него нет алиби! Да, он, верно,  назначил  десять  фунтов
награды  всякому,  кто  покажет,  что  не  видел  его,   когда   совершалось
преступление! Нет уж, бросьте, если на то пошло, то  он  возьмет  бинокль  и
станет следить, кто расхохочется, когда полиция придет забирать его.
     Мэкхит не стал дожидаться, пока  до  него  дойдет  очередь.  Зажав  под
мышкой свою толстую палку,  он  прошел  пешком  два-три  квартала,  пока  не
очутился перед ветхим одноэтажным домиком, в котором помещался  склад  угля.
На черной доске были мелом написаны цены на уголь.
     Мэкхит прочел: "Антрацит - 23" - и пошел  дальше.  Постучав  тростью  в
дверь дома номер двадцать три, он вошел. Иногда антрацит стоил двадцать три,
иногда двадцать семь или даже двадцать девять,  в  зависимости  от  того,  в
данный момент помещалась штаб-квартира банды. Настоящие цены на  уголь,  как
Мэкхиту однажды объяснил О'Хаpa, тоже зависели от целого ряда обстоятельств,
не имевшим в сущности, ничего общего с углем.  Да  угольщик  и  не  торговал
никаким антрацитом.
     Тяжелыми шагами Мэкхит прошел через два двора, образованные сараями, и,
свернув в третий, вошел в освещенную контору, расположенную на уровне двора.
     Груч и Фазер сидели на  столах  красного  дерева,  уставленных  пивными
бутылками, и Груч диктовал письма кокетливо одетой  юной  особе.  В  смежных
помещениях заколачивали ящики.
     При появлении шефа Груч встал, а Фазер не тронулся с места.
     - Это хорошо, что вы изредка сюда заглядываете, хозяин, - хмуро  сказал
Фазер. - Тут ни черта не ладится! Одно только озорство и нежелание работать.
     Мэкхит молча снял с грубо сколоченной полки толстый фолиант  и  сел  на
подлокотник  кресла  ампир,  видавшего  лучшие  дни   и   лучшее   общество.
Официальная контора ЦЗТ помещалась в Сити. Тут был склад. Связь между  этими
двумя учреждениями осуществлялась только обходными путями.
     Пока Фазер восседал на столе, Мэкхит не хотел  говорить.  Поэтому  Груч
начал  докладывать.  Безделье  чрезвычайно  неблагоприятно   отражается   на
состоянии умов. Часть складов еще полна. О'Хара разрешил людям  работать  на
собственный риск, покуда снова не понадобится товар. Но он не дал им  орудий
производства.  Они  собственность  фирмы.   А   со   старыми,   примитивными
инструментами квалифицированные специалисты не хотят или не могут  работать.
Кроме того, необходимы подводы, хотя бы для налетов на лавки. И прежде всего
- точный план совместной работы. Словом, люди  разлагаются.  Они  сидят  без
дела и грызутся. Мэкхит рассмеялся.
     - Они ведь,  кажется,  считали,  что  жизнь  служащего  с  обеспеченным
заработком для них недостаточно хороша.  Им  захотелось  опять  носиться  по
морским волнам, быть вольными птицами, - сказал он небрежно. - Они постоянно
ропщут и даже не удивляются, когда им удается добиться того, чего они хотят.
Когда я  добиваюсь  того,  что  мне  нужно,  я  всегда  опасаюсь  неприятных
сюрпризов.
     - Они бы многого добились, если бы у  них  были  инструменты,  -  грубо
сказал Фазер.
     - Да, если бы, - нехотя ответил Мэкхит.
     Фазер еще раз перешел в наступление:
     - Куайт хочет откупить у нас новое сверло. Он  говорит,  что  деньги  у
него есть, а, кроме него, никто с этим сверлом не умеет обращаться.
     - Я не продаю инструментов! - с досадой сказал Мэкхит. - Кстати,  столы
у меня тоже не для того поставлены, чтобы на них сидели.
     Он взял план склада, аккуратно начерченный на картоне, и кивком  удалил
из комнаты конторщицу.
     - Почему сараи до сих пор набиты товаром? Мы же  решили  очистить  все,
кроме номера двадцать третьего.
     Груч посмотрел на Фазера, который с ворчаньем слез со стола.
     - О'Хара ничего нам не сказал, - ответил он, не сводя глаз с Фазера.
     Мэкхит ничем не обнаружил своего удивления. Чтобы  выиграть  время,  он
стал перелистывать какой-то каталог. Потом он спокойно продолжал:
     - Сараи, начиная с  номера  двадцать  девятого,  должны  быть  очищены.
Возможно, что в ближайшие  дни  О'Хара  придется  показать  кое-кому  пустые
склады.
     - А куда деть товары? Там больше всего табаку и лезвий  для  бритв.  Их
необходимо некоторое время подержать на складе - они еще  слишком  свежи.  И
бирмингемская партия тоже там. Газеты до сих пор еще пишут об  этой  истории
статьи в километр длиной. И кроме того, там есть кожа и  шерсть,  д-лавки  в
них здорово нуждаются.
     - Все нужно убрать.  Из  этой  партии  ничего  не  должно  поступить  в
продажу. Лучше всего сжечь все дочиста! Сараи застрахованы.
     Груч по-настоящему испугался.
     - А может, ребята сами могли  бы  использовать  эти  вещи?  Они  ужасно
разозлятся, если должны будут сплавить их неизвестно куда. В  конце  концов,
они все добыли собственными руками.
     Мэкхиту стало скучно.
     - Если не ошибаюсь, им за все было заплачено. И за вывоз  я  тоже  буду
платить по часам. Я не хочу, чтобы этот товар попал  на  рынок.  Пускай  они
покупают себе табак хотя бы в тех же д-лавках. И вот  что  еще:  все  бумаги
будет подписывать моя жена, а не О'Хара. Все?
     Он встал и натянул перчатки. Груч задержал его. Ханимейкер каждый  день
к нам ходит. Он готов взять любую работу. У него  не  выгорело  с  секретным
замком.
     - Замок оказался недостаточно секретным или слишком секретным?
     - Замок был в порядке. Но фабрика обжулила его на патенте.
     Мэкхит опять рассмеялся. Ханимейкер был во время оно видной  фигурой  в
своей области, первоклассным взломщиком. Когда он начал сдавать физически  -
в те времена спортом еще не занимались, - он пустился в  изобретательство  и
сконструировал секретный замок. В это изобретение он вложил весь свой  опыт,
опыт человека, прожившего большую жизнь, любознательного и  предприимчивого.
И этот человек в конечном счете был облапошен известной фабрикой, которой он
предложил свое изобретение.
     - Я дам ему д-лавку, - сказал Мэкхит и ушел ухмыляясь.
     Но на душе у него было невесело.
     Решения не выполнялись. Аарон в любую минуту мог потребовать, чтобы ему
показали  склады.  Фанни,  уверенная  в  том,  что  они  очищены,  как  было
условлено, не нашла бы нужным отказать ему, а  между  тем  они  были  набиты
доверху.
     Выйдя на улицу, Мэкхит минуту  постоял  в  нерешительности,  соображая,
куда ему пойти - к Фанни Крайслер или к госпоже Лексер в  Тэнбридж.  Сегодня
был четверг. Он решил, что с Фанни он еще успеет поговорить на вокзале,  где
она будет ждать его, а в Тэнбридже, по всей вероятности, застанет  Брауна  -
Браун, как и он, ходил туда по четвергам. Обычно они там играли в шашки.
     Общение Мэкхита с  тэнбриджскими  дамами  в  заведении  госпожи  Лексер
нуждалось, по его собственному  мнению,  в  оправдании:  он  находил  его  в
специфике своей профессии. В этом доме он легче, чем где бы то ни было,  мог
узнать все, что ему было нужно, про личную жизнь  членов  банды.  Эти  чисто
деловые визиты он иногда использовал и в видах развлечения, на  которое  он,
как холостяк, несомненно, имел некоторое право; что касается  этой  интимной
стороны дела, то Мэкхит,  как  он  сам  неоднократно  повторял,  ценил  свои
регулярные, отличавшиеся педантичной точностью  посещения  одной  и  той  же
тэнбриджской  кофейни  главным  образом  потому,  что  они  стали  для  него
традицией, а уважение к традициям и охрана их, как известно,  являются  едва
ли не основною целью буржуазного уклада.  Свои  физиологические  потребности
Мэкхит, отдав дань увлечениям молодости, охотно  удовлетворял  там,  где  он
имел возможность сочетать с ними те или иные радости домашнего или  делового
порядка,  то  есть  с  женщинами,  обладающими  кое-какими  средствами  либо
состоящими с ним, подобно Фанни, в деловых отношениях.
     Мэкхит сознавал, что его брак повредил ему в  тех  кругах,  с  которыми
была связана его деятельность в области товарозаготовок. Смерть Мэри Суэйер,
безусловно,  произвела  дурное,  впечатление  на   некоторых   людей.   Они,
несомненно сидели теперь и говорили: "Мэк заелся. Он думает, что  может  уже
плевать на все".
     Едва  ли  нашлись  люди,  которые  могли  бы  засвидетельствовать   под
присягой, что он всю жизнь именовался Макхитом, но, с другой стороны,  никто
не мог бы доказать, что он тогда-то и тогда-то под тем-то  и  тем-то  именем
учился в школе, там-то и там-то был портовым рабочим или конторщиком, там-то
и там-то - плотником. Так или иначе в любую минуту мог возникнуть слух,  что
он - самый заурядный обыватель, и  тогда  понадобилась  бы  дорогостоящая  и
чреватая последствиями кровавая баня большого масштаба,  чтобы  восстановить
тот полумрак, в котором человек только и имеет возможность обрастать жирком.
А  он  действительно  оброс  жирком  и   был   склонен   преимущественно   к
интеллектуальной работе.
     Итак, он отправился в Тэнбридж, чтобы кое-что разузнать и повидаться  с
Брауном.
     В нижние залы он  даже  не  заглянул  и  сразу  поднялся  по  скрипучей
лестнице на кухню. Две-три девицы пили там кофе. Толстая баба  в  панталонах
гладила белье. У окна играли в мельницу. Тощая носатая девица  штопала  гору
чулок. Все были полуодеты, только на одной был цветастый халат.
     Когда Мэкхит вошел,  его  приветствовали  дружным  "алло".  Все  успели
прочесть газеты. На гладильной доске лежало интервью, которое он  дал  Гону.
Всем импонировало, что Мэкхит, несмотря ни на что, явился сюда,  блюдя  свой
четверг.
     Брауна еще не было.
     Мэкхиту подали кофе. Не  снимая  перчаток,  он  небрежно  потянулся  за
газетой.
     - Сегодня вечером я у