деньги,  чтобы  окончательно  упрочить  мое
благополучие. Такой человек, как я, не  имеет  права  жениться  вслепую.  Он
обязан держать себя в руках. Его жена должна быть ему  помощницей.  Когда  я
почувствовал, что люблю тебя, я все же не потерял голову и спокойно  спросил
себя: подходящая ли она для тебя жена?  Мой  инстинкт  ответил  мне:  да.  А
попутно наведенные мною секретные справки подтвердили, что мой инстинкт меня
не обманул. Еще Киплинг сказал: "Больной умирает, а здоровый борется".
     Ввиду  вышесказанного  он  все  же  и  теперь  бестрепетно  взирает  на
создавшееся положение.
     Словом, он продал  ту  квартиру.  Они  устроятся  здесь,  если  она  не
предпочтет вернуться к отцу, чье враждебное отношение в настоящий  момент  в
силу изложенных причин крайне ему неприятно,
     Она чуточку поплакала, а потом рассказала о  домогательствах  господина
Кокса, против которых она совершенно беззащитна. Он сразу же понял, что  она
хотела сказать. Когда же она сообщила ему, что  беременна,  что  у  нее  под
сердцем уже шевелится маленький Мэкхит,  он  проявил  себя  с  самой  лучшей
стороны.
     Он тотчас же разрешил ей остаться.
     Его тон изменился, Мак стал немногословен и обращался к ней с  оттенком
превосходства, что очень ей нравилось.
     Вполне счастливая, она призналась ему, что каждую ночь ждала, не придет
ли он. На  галерею  не  так  трудно  взобраться.  Неприятно  пораженный,  он
возразил, что не считает для себя возможным карабкаться ночью на  галерею  к
своей собственной жене.
     Она согласилась с ним.
     Он долго еще лежал подле нее без сна, закинув руки за голову,  устремив
взор на занавески, за которыми смутно брезжил рассвет.
     "Я назову его Диком, - мечтал он, - я научу его всему. Я поделюсь с ним
всем, что я знаю. А знаю я много.  Немало  такого,  до  чего  я  должен  был
добираться ценой мучительного умственного  напряжения,  он  узнает  от  меня
просто, без всяких усилий. Я возьму его за ручку и расскажу ему,  как  нужно
руководить концерном и выколачивать деньги  из  людей,  из  этих  продувных,
ненадежных, отлынивающих от работы типов. "Если кто попробует слизать кашу с
твоей тарелки, бей его ложкой, - скажу я ему, -  и  притом  бей  так  долго,
покуда он не поймет. Если ты увидишь приоткрытую  дверь  сейчас  же  просунь
ногу в щель, а потом - валяй что  есть  мочи,  пролезай  внутрь!  Только  не
робей, не стой на месте и не жди, чтобы жареные рябчики сами  упали  тебе  в
рот!" Все это я буду внушать  ему  терпеливо,  но  строго.  "Твой  отец  был
неученый человек, но ни  один  профессор  истории  не  мог  бы  научить  его
стаскивать шкуру с людей! Занимайся науками, но никогда не забывай, кто  дал
тебе  эту  возможность.  Деньги  на  твое  учение  твоему  отцу  приходилось
вытаскивать - пенни за пенни - из карманов не  очень-то  покладистых  людей.
Умножай же этот капитал! Умножай свои знания, но расширяй и базу!".
     Он заснул, с глубокой складкой на лбу, но весьма довольный Полли.
     Начиная со следующего утра она  исправно  ходила  за  молоком,  училась
жарить баранью печенку по его вкусу и помогала ему обставлять квартиру.
     О Фанни Крайслер она не заговаривала ни в эту  ночь,  ни  а  следующую,
Мэкхит сначала опасался скандала со стороны Фанни Крайслер, с которой он  за
последнее время еще больше сблизился, но, к счастью,  ее  отношение  к  нему
нисколько не изменилось, хотя он теперь по вечерам уходил домой. Он не хотел
сердить ее: она оказывала ему большую помощь в ЦЗТ. Он устроил ее туда,  так
как был уверен в ее физической привязанности к нему.
     Она была ему нужна.
     На  заседании,  состоявшемся  в  конференц-зале  Коммерческого   банка,
украшенном  панелями  красного  дерева,  было  постановлено  дать   Крестону
решительный бой спустя месяц после его  рекламной  недели,  о  которой  было
сообщено с большим шумом, начать рекламную неделю лавок  Аарона  и  д-лавок,
уже сейчас оповестив о ней население.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

      Дана, нам голова,
      Но что нам делать с ней?
      Прокормит наша голова,
      Пожалуй, только вшей.
           Уж не оттого ли,
           Что мы слишком хороши
           Для земной юдоли.
           Для греха и лжи?

      Без отдыха трудись,
      Не покидай поста,
      Но как ни бейся, ни трудись,
      Не выйдет ни черта!
           Дело в том, что люди.
           Вовсе уж не так дурны,
           И мечтой о чуде
           Их сердца полны.

      Несись за счастьем вскачь
      В душевной простоте.
      За счастьем все несутся вскачь,
      Оно ж ползет в хвосте.
           Дело в том, что люди
           Слишком уж наивны и просты
           И мечты о чуде -
           Лишь одни мечты.

             "Песнь о несбыточности
             человеческих стремлений"

КРУГОМ БИТВЫ

     Господину Пичему тоже приходилось туго.  Он  трудился  денно  и  нощно,
пытаясь свалить с плеч корабельную аферу. Изо всех сил он стремился назад, к
своему основному делу - оптовой торговле нищетой,
     Вечная боязнь очутиться на старости лет под мостом,  сознание,  что  он
обманут более хитрым,  более  беспощадным,  более  приспособленным  к  жизни
конкурентом, - все это привело его к мысли о  необходимости  расширить  свое
предприятие, которое и возникло-то из притеснения и  обмана.  Он  привык  из
горестей своих тоже извлекать прибыль.
     Иногда он задерживался на заднем дворе возле собачьих конур и беседовал
с Фьюкумби так, словно тот был его компаньоном. Одноногий сначала  удивился,
а потом понял, что господину Пичему все равно, с кем говорить, - что с  ним,
что с собаками, - потому что он на него даже не смотрел.
     - Я прочел в газете, - говорил он, например, - что за  последнее  время
развелось  слишком  много  нищих.  А  между  тем  на  каждые  два  километра
приходится всего-навсего по одному нищему, причем это всегда один и  тот  же
человек. Исходя из количества нищих можно подумать, что нужды вообще нет.  Я
часто спрашиваю себя: где же, в сущности, бедняки?  Ответ  гласит:  повсюду.
Они - массовое явление, и потому-то их  не  видно.  Кроме  того,  существуют
целые города, огромные города, населенные только ими; но и там они прячутся.
Там, где опрятно и красиво, они не показываются. Они избегают хороших  улиц.
В большинстве случаев они работают. Это самая лучшая  маскировка.  Никто  не
замечает, что они не в состоянии купить ничего,  что  могло  бы  утолить  их
голод, ибо они не ходят в лавки - они там все равно ничего не могут  купить.
Целые народы медленно вымирают на задворках.  Их  уничтожение  происходит  в
современных, то есть почти незаметных, формах (не говоря уже о том, что  оно
анонимно!). Их истребляют, но истребление это длится годами. Суррогаты пищи,
да и те в недостаточном  количестве,  зараженные  жилища,  ограничение  всех
жизненных функций - нужно много времени, чтобы  все  это  свалило  человека.
Человек невероятно вынослив. Он отмирает удивительно медленно, по частям. Он
еще очень долго похож на  человека.  Только  в  самый  последний  момент  он
открывает карты и сразу гибнет. Такой своеобразный вид постепенного угасания
не позволяет явственно ощутить  эту  массовую,  безмерную  гибель.  Я  часто
задумывался над вопросом: как использовать эту нужду, эту  подлинную  нужду.
Это было  бы  неслыханно  прибыльное  дело!  Увы,  оно  невозможно.  Ну  как
использовать сам по себе несомненно душераздирающий  взгляд,  каким  смотрит
мать с больным ребенком на руках на воду, стекающую  по  стене  ее  каморки?
Таких матерей вы найдете сотни тысяч, но как вы их приспособите к  делу?  Не
станете же вы устраивать экскурсии в кварталы бедноты, как на поля сражений!
А сорокалетний мужчина, пришедший к выводу,  что  он  износился  инее  силах
больше бороться за существование, - не сом он, а  окружающий  мир  растратил
его силы, - ведь это зрелище, несомненно, может перевернуть нутро, но оно не
становится достоянием общественности. С точки зрения деловой он, стало быть,
бесполезен. Вот вам два примера из тысячи.
     Господин Пичем внезапно потерял охоту  говорить.  Он  рассеянно  махнул
Фьюкумби рукой, чтобы  тот  занялся  своим  делом,  и  ушел  все  с  тем  же
озабоченным, беспокойным выражением лица.
     Говорил он и так:
     - Нищенство - своеобразная штука. Сначала мне было  трудно  поверить  в
это дело. А потом я заметил, что то же чувство  страха,  которое  принуждает
людей брать, заставляет их давать. Конечно, нет недостатка и в  сострадании,
но  без  сострадания  гораздо  легче  заработать   горячий   обед,   чем   с
состраданием. Мне, например, ясно, почему люди,  прежде  чем  подать  нищему
милостыню,  не  приглядываются  повнимательней  к  его  увечьям.  Они  знают
наверняка: там, где они нанесли удар, должна быть рана. Как  может  не  быть
разоренных там, где они делали дела? Если они заботились о своей семье,  как
же могли другие семьи не очутиться под мостом?  Все  заранее  убеждены,  что
вследствие их  собственного  образа  жизни  по  всему  миру  должно  ползать
несметное количество смертельно раненных и нуждающихся в помощи. Так к  чему
же еще проверять? Из-за какого-то жалкого пенни, которым они  и  так  готовы
пожертвовать?
     В другой раз он сказал только:
     - Не думайте, что я не кормлю моих собак досыта оттого,  что  я  дурной
человек, мое дело пострадает, если у них будет сытый вид.
     А однажды он сделал Фьюкумби за его спокойную мину следующий выговор:
     - У вас чересчур довольный вид. Я  требую  от  моих  людей,  чтобы  они
выглядели   униженными  и  оскорбленными:  всякий  охотно  заплатит,   чтобы
избавиться от этого отвратительного зрелища,
     Он, несомненно, испугался бы до смерчи, если бы до его сознания  дошло,
что подобные разговоры с подчиненными  свидетельствуют  о  тяжелом  душевном
заболевании; ибо он знал, что больные не могут рассчитывать на пощаду.

     Оказалось, что достать деньги на покупку саутгемптонских кораблей Кокса
не так легко.
     Миллер  из  Депозитного  банка  только  замахал  руками,  когда   Пичем
заикнулся о пятидесятитысячном кредите. Ему не хотелось обижать  постоянного
клиента, и он сослался на свою ответственность перед  семилетней  владелицей
банка. Он по уши увяз  в  делах  с  крупными  концернами  -  под  величайшим
секретом: с концерном Крестона. Узнав, что Пичем  нуждается  в  деньгах,  он
изобразил на лице испуг; в действительности же он испугался еще сильнее, чем
это казалось.
     У Пичема было на личном счету в  Национальном  депозитном  банке  около
десяти тысяч фунтов. Но он ни за что не хотел их трогать.  Да  их  бы  и  не
хватило.
     Финни утверждая, что ему  необходима  операция,  и  постоянно  грозился
завтра же лечь в клюшку. Один Истмен продолжал бороться,  но  и  он  не  мог
похвастаться успехами.
     А тут еще пришло известие,  что  Хейлу  из  морского  ведомства  грозит
скандал.
     Кокс собственной персоной явился к Пичему и сидел в  крохотной  конторе
за обитой жестью дверью, покуда ходили за Истменом.
     Он сообщил следующее.
     Вот уже несколько дней, как Хейл получает письма шантажного  характера.
Года два тому назад полиция, производя  облаву  в  гостинице  для  свиданий,
накрыла его жену с одним из его друзей. Автор шантажных писем утверждал, что
у него имеется дневник этого друга, из которого  явствовала,  что  Хейл  обо
всем узнал - и не сделал никаких выводов. Более того -  он  и  по  сей  день
поддерживает с этим другом деловые отношения...
     Маклер долго и пристально  смотрел  в  глаза  Истмену,  к  которому  он
главным образом и адресовался. Тот обратил, к Пичему намученное лицо.
     Ничем опять казался тяжелобольным.
     - Сколько стоит дневник? - спросил он с трудом, стараясь не смотреть на
Кокса.
     - Тысячу, - не задумываясь сказал Кокс.
     - Она у него есть. КЭТС заплатила ему девять тысяч.
     Эта сказал Истмен, А Кокс терпеливо ответил:
     - У него нет ничего. Его жена много тратит на  туалеты.  Иначе  она  не
нашла бы друзей даже для свиданий в гостинице. Остаток денег, полученных  от
КЭТС, ему придется истратить:  необходимо  память  дело.  Он  в  трагическом
положении.
     - А если он не заплатит? - спросил Пичем.
     - Ему придется подать в отставку.  Как  эта  ужасно,  что  у  людей,  с
которыми имеешь дела, есть еще и личная жизнь! Хейл, попав в беду, тотчас же
обратился ко мне, потому что я его лучший друг. О помощи  он  и  слышать  не
хотел. "Это твоя чиновничья спесь, - сказал я ему. - Твои затруднения -  это
мои затруднения". Господа, надо что-то предпринять. Такой человек, как Хейл,
не должен погибнуть из-за пустяков. Это было бы просто  негуманно!  И  кроме
того, господа, мы обязаны помочь Хейлу из чисто эгоистических соображений.
     Уходя из лавки. Кокс на секунду задержался.
     - Мамзель Полли, как видно, все еще не вернулась из Шамони?  -  спросил
он и, примяв свой борсалино, предал ему залихватский и вызывающий вид.
     - Нет, - хрипло сказал Пичем.
     Коксу наврали, будто Полли уехала в Швейцарию заканчивать  образование.
Чтобы придать этой лжи правдоподобие, Пичем уже подумывал, не купить ли  ему
несколько открыток с видами Шамони. Потом он отказался от этой  мысли.  Рано
или поздно, но не раньше, чем все будет улажено, придется раскрыть Коксу всю
эту грязную историю. Поэтому не стоило наворачивать чересчур много лжи.
     Кокс не упускал случая осведомиться о Полли.
     На следующее утро Пичему предстояло увидеться с Хейлом и Коксом в бане.
Все свои дела с КЭТС Кокс неукоснительно проводил в банях Фэзера,  и  притом
непременно в понедельник, не считаясь с потерей времени.
     Там он встретился с Хейлом за полчаса до прихода Пичема.
     Они медленно разделись без помощи банщиц. Хейл,  сорокалетний  толстяк,
заговорил:
     - Я всегда был против твоих эскапад с Эвелин, ты это знаешь, Уильям. Ты
добился того, что Рэнч с ней рассорился. Рэнч устраивал ей из-за тебя жуткие
сцены, это целая эпопея. Всякое психическое  потрясение  на  несколько  дней
выводит ее из строя. А я прямо-таки места себе не нахожу,  когда  ей  не  по
себе. Ведь я так ее ценю! И потом: гостиница для свиданий! Это у тебя просто
какая-то болезненная черта! Удивляюсь, как она  еще  не  схватила  крапивной
лихорадки. В гостинице для свиданий, где каждые  два  часа  меняют  белье  и
потому простыни, безусловно, должны быть сырые! Но ужаснее всего самый  факт
- гостиница для свиданий! Я не  знаю  женщины  впечатлительней  Эвелин.  Это
белье, несомненно, доставляло ей какое-то извращенное  наслаждение.  А  ведь
она обычно так естественна. Это-то в  ней  и  очаровательно!  Я  тебе  этого
никогда не прошу, и, видит Бог, дело тут вовсе не в последствиях  -  мне  на
них наплевать, я ведь не такой человек. Но клянчить у этих лавочников тысячу
фунтов! До чего же мне это противно! Какое им дело до моей личной жизни? Они
могут с полным правом сказать мне: сударь, мы делаем с вами  дела,  но  ваши
личные расходы мы  не  намерены  оплачивать.  Охотней  всего  я  бы  ушел  в
отставку, пока не поздно. В конце концов я чиновник!
     Кокс посмотрел на него и сказал:
     - Да, в конце концов ты чиновник.
     - Хотелось бы мне знать, каким образом попал твой дневник к этому Гону,
- пробурчал Хейл, складывая носки на табурете.
     Они полезли в деревянные ванны. Хейл принимал грязевую ванну, в  корыте
Кокса плавали тонизирующие травы.
     - Подумай только, - грустно продолжал Хейл, разлегшись  в  ванне,  -  к
какой щепетильности в вопросах  чести  обязывает  нас,  чиновников,  служба!
Обделывать   кое-какие   делишки   нам   не   возбраняется.   Я   не   стану
распространяться о том, чем мы до сих пор занимались  в  морском  ведомстве.
Великобританию мы вообще оставим в стороне, я ничего об этом не знаю и,  как
англичанин, не хочу знать. Но ты только подумай,  какие  дела  обделывает  у
себя в стране  господин  фон  Бисмарк!  Вот  поистине  великий  человек!  Он
наживает  состояние,  и   при   этом   страна   его   благоденствует.   Нас,
государственных деятелей, не всегда судят справедливо. Люди видят только  те
или иные мероприятия и судят по ним.  А  кто  из  них  знает,  что  к  чему?
Говорят: та или иная дипломатическая акция была  неправильна,  но  ведь  это
говорят только потому, что о ней судят  по  внешнему  успеху  или  неуспеху.
Какой грубый подход! А кто  знает,  какова  ее  цель?  Когда  кайзер  послал
телеграмму президенту Крюгеру {Приветственная телеграмма, которую  император
Вильгельм II во время англо-бурской войны послал  Крюгеру  (см.  примеч.  на
стр. 127), привела к обострению англо-германских  отношений.},  какие  акции
поднялись тогда  и  какие  упали?  Разумеется,  об  этом  спрашивают  только
коммунисты. Но, между нами, не только они: и дипломаты тоже. Правда, все это
довольно  элементарна,  но  не  так  далеко  от  истины.  Самое  главное   и
заключается  в  том,  чтобы  научиться  мыслить  элементарно.   Элементарное
мышление - это мышление великих людей. Политика - это продолжение  коммерции
иными средствами. Именно поэтому мы должны  заботиться  о  том,  чтобы  наша
личная репутация  была  безупречной.  Если  история  с  гостиницей  выплывет
наружу, меня со стыдом и позором выгонят из министерства, и никакие  заслуги
мне не помогут. Но в конце концов у  меня  есть  чувство  чести,  и  оно  не
позволяет мне якшаться с этими толстосумами.
     Тут его речь была прервана приходом Пичема. Все  трое  приняли  паровую
ванну.
     Когда они легли на конки, чтобы остыть, и подложили под головы  влажные
от пара полотенца,  Пичем  начал.  Он  говорил  тихо,  как  больной,  да,  в
сущности, он и был болен.
     -  Нельзя  сказать,  господин  Хейл,  чтобы  нашей  совместной   работе
сопутствовала удача. Вопреки нашим ожиданиям, вы, как нам довелось услышать,
сочли невозможным приобрести для правительства наши  суда,  и  мы  потерпели
большие, более того - огромные убытки.
     Хейл что-то пробурчал. Он лежал вытянувшись и  хлопал  себя  маленькими
толстыми ладошками по пухлой груди. Пичем продолжал все  так  же  тихо  и  с
трудом:
     - Все мы - мелкие людишки. Наши деньги заработаны п_о_том и кровью. Вы,
я надеюсь, испробовали все средства?
     Пичем повернул голову и посмотрел на статс-секретаря. Тот молчал. Вид у
него был не слишком импозантный. Кокс  совершил  ошибку:  его  не  следовало
демонстрировать без платья: нагишом это был просто  жирный  неинтеллигентный
человек, меньше всего крупный чиновник.  Какая-то  мелочь  в  его  внешности
бросилась в глаза Другу нищих.
     Тон Пичема вдруг изменился - чуть заметно, но тем не менее ощутимо.
     - Мы слышали от господина Кокса, что вы  обременены  личными  заботами,
неблагоприятно отражающимися на вашей работе? Нас это очень огорчает.  Может
быть, для вашей работы было бы полезно, если бы мы разгрузили  вас  от  этих
забот?
     Хейл опять что-то пробурчал.  Он  испытывал  потребность  взглянуть  на
Кокса. Беседа протекала не так, как он ожидал.
     - Вы знаете, - продолжал Пичем, - что нам не  посчастливилось  с  этими
транспортными судами. При ближайшем  рассмотрении  они  оказались  не  столь
исправными, как нам их описывали. Мы слышали также, что и у вас  в  связи  с
этим имеются основания опасаться  различных  неприятностей.  Мы  можем  себе
представить, что вы из-за личных забот  окажетесь  недостаточно  вооруженным
для борьбы с этими неприятностями. Тут я позволю себе  упомянуть  и  о  моих
личных делах: я рассматриваю господина Кокса как моего будущего зятя.
     Кокс лениво повернулся и с некоторым удивлением взглянул на Пичема.  Он
внезапно вспомнил разговор в лавке Пичема, когда тот спросил его, за сколько
он, Кокс, выпустит его из этого дела. Пичем произвел на него тогда  странное
впечатление, о котором он, впрочем, скоро забыл.
     Тем временем Пичем продолжал:
     - Мы должны  попробовать,  -  сказал  он  очен