й  и  деспотизмом,  между  народом и его палачами.
Место  рабочих  и  работниц  -  на  баррикадах. Еще четвертого сентября было
сказано:  за  нашими  фортами  наши  городские  валы,  за нашими валами наши
баррикады, за нашими баррикадами - наша грудь.

                               Аплодисменты.

Мы  вносим  свою  поправку  в эти слова. За нашими баррикадами наши дома, за
нашими домами наши снаряды.

                         Аплодисменты усиливаются.

Так  говорим  мы,  граждане  делегаты  Коммуны,  и  при этом просим вас - не
превращайте  топор  в  лопату.  Граждане,  четыре дня тому назад взлетела на
воздух  патронная  фабрика  на  улице Рапп, изувечено более сорока работниц,
обрушилось четыре дома. Виновные не найдены. А почему на работу и в бой идут
лишь  те,  кто  сами  того  желают? Граждане делегаты, это не жалоба на вас,
поймите  нас правильно. Но, как честные гражданки, мы не можем не опасаться,
что слабость членов Коммуны - простите, это место исправлено... что слабость
некоторых  -  простите,  я  не  могу это прочесть... здесь вычеркнуто... что
слабость  многих...  Граждане  делегаты, в этом месте у нас не было единства
мнений...

                                   Смех.

Итак,  что слабость некоторых членов Коммуны может обратить в ничто все наши
планы  и  надежды.  Вы  обещали  нам  заботиться  о  нас  и о наших детях, я
предпочту  увидеть  моего ребенка мертвым, чем в руках версальцев, но терять
детей  из-за  вашей  слабости  мы  не  хотим.  Пятьсот пятьдесят две женщины
одиннадцатого округа. Счастливо оставаться, граждане.

                              Женщины уходят.

     Варлен (вскакивает с места). Граждане делегаты, нам говорят,  что  жены
версальских солдат льют слезы, но наши женщины не плачут. Допустите  ли  вы,
чтобы наше бездействие выдало их врагу, никогда не останавливавшемуся -перед
насилием? Несколько недель тому назад нам говорили  здесь:  никаких  военных
операций - они не нужны, Тьер не имеет войск, нельзя развязывать гражданскую
войну перед лицом врага. И что  же  мы  видим?  Наша  буржуазия  без  всяких
колебаний вступила в союз с  врагом  Франции,  и  враг  дал  ей  войска  для
гражданской  войны:  лапавших  в  плен  крестьянских   сынков   из   Вандеи,
отдохнувших, нетронутых нашим влиянием солдат. Нет таких противоречий  между
двумя буржуазиями, которые помешали бы  им  тотчас  же  объединиться  против
пролетариата той или другой страны. Нам  еще  говорили:  не  нужно  террора,
какая же это новая эра, если террор? Но версальцы встали на путь террора  и,
чтобы не наступила новая эра, готовы  истребить  всех  нас.  Если  мы  будем
разгромлены, то только из-за нашей мягкости, чтобы не сказать - беспечности,
из-за  нашего  миролюбия,  чтобы  не  сказать  -  невежества!  Граждане,  мы
заклинаем вас: учитесь наконец у врага!

             Аплодисменты одних, неодобрительные крики других.

     Риго.  Граждане,  если  вы  перестанете  надрывать  голосовые   связки,
призывая щадить смертельного врага, вы сможете услышать грохот его пушек.

                В зале наступает тишина. Слышится канонада.

Можете  не  сомневаться  -  враг  будет  беспощаден.  Уже сейчас, когда враг
готовится  осуществить  великое  кровопускание,  он наводнил Париж шпионами,
саботажниками,  провокаторами. (Поднимает портфель с документами.) Вот здесь
имена  -  я  неделями  предлагаю  их  вашему вниманию. Архиепископ Парижа не
только  служит  молебны.  Директор  Французского  банка  умеет распоряжаться
деньгами,  в  которых  он вам отказал. Форт Кан был продан версальцам за сто
двадцать  тысяч  франков.  На  Вандомской  площади, среди развалин памятника
милитаризму  открыто  торгуют  точнейшими  планами  наших  укреплений.  Наши
разгневанные  женщины  бросают  в  Сену  агентов  врага,  -  может  быть, вы
предложите выудить их оттуда? В Версале убивают двести тридцать пять пленных
гвардейцев  и расстреливают наших санитарок. Когда же перейдем мы к ответным
мерам?
     Возглас. Гражданин, мы провели дискуссию на этот счет.  Мы  установили,
что не намерены подражать врагам человечества. Они изверги, мы - люди.

                               Аплодисменты.

     Варлен. Человечно или бесчеловечно - этот  вопрос  решается  с  помощью
другого: чье государство, их или наше?
     Возглас. Мы против государства, потому что мы против угнетения.
     Варлен. Их государство или наше?
     Возглас. Стоит нам перейти к угнетению, как мы уже не  сможем  отделить
себя от него. А ведь мы боремся за свободу.
     Варлен.  Если  вы  хотите  свободы,  вы  должны  подвергнуть  угнетению
угнетателей. И поступиться своей свободой  ровно  настолько,  насколько  это
необходимо. У вас может быть только одна свобода - бой с угнетателями.
     Риго. Террор против террора, подавляйте, или вас раздавят, уничтожайте,
или вас уничтожат!

                          Сильное волнение в зале.

     Возгласы. Нет, нет!
     - Это призыв к диктатуре!
     - Завтра вы уничтожите нас!
     - Они требуют расправы с архиепископом, но метят  в  нас,  противящихся
этому.
     - Взявший меч от меча и погибнет. В ар лен (громко). А не взявший меч?

                          Мгновение полной тишины.

     Возглас. Великодушие Коммуны еще принесет свои плоды!  Пусть  скажут  о
Коммуне: "Она сожгла гильотину!"
     Риго. И сохраняла неприкосновенным банк! Великодушие! Граждане, Коммуна
постановила обеспечить сирот, отцы которых погибли за Тьера. Она не отказала
в хлебе вдовам девяноста двух убийц.  Вдовы  не  стоят  под  знаменами,  под
которыми сражались их  мужья,  республика  раздает  хлеб  всем  нуждающимся,
расточает ласки всем сирым. И благо ей! Пусть не говорят мне о равных правах
для борющихся в нашем и в их стане. Народ сражается не как  борцы  на  арене
или торговцы на рынке, не как нации, соблюдающие  интересы  этих  торговцев.
Народ сражается как судья против преступника, как врач против рака. И все же
я требую только ответить на террор террором, хотя  мы  одни  имеем  законное
право на террор!
     Возглас. Это кощунство! Не  станете  же  вы  отрицать,  что  применение
насилия унижает и того, кто его применил?
     Риго. Нет, не отрицаю этого.
     Возгласы. Лишить его слова! Такие  речи  дискредитируют  нас!  Посмотри
вокруг. Нас здесь уже меньше, чем было в марте!
     - Пусть скажет Делеклюз.
     - Делеклюз!
     - Слово Делеклюзу!
     Делеклюз. Граждане, вы видите меня в нерешительности - я должен в  этом
признаться. И я до сих пор торжественно поднимал свой голос против  насилия.
Опровергнем, говорил я, укоренившееся мнение, будто  справедливость  требует
насилия. Я говорил: пусть справедливость  побеждает  отныне  голыми  руками!
Ложь пишется кровью, правду можно писать чернилами. Я говорил: за  несколько
недель  Парижская  коммуна  предприняла  во  имя  человеческого  достоинства
больше, чем все другие правительства за восемь веков. Так будем же  спокойно
продолжать наше дело: внесем  порядок  в  человеческие  отношения,  покончим
навсегда с эксплуатацией человека человеком... Посвятим себя  нашим  трудам,
приносящим  пользу  всем,  кроме  паразитов,  -  и  тогда  толпа  наемников,
окружающих полсотни  хищников  в  Версале,  растает,  как  снег  под  лучами
весеннего  солнца.  Голос  разума,  свободный  от  гнева,  удержит   их   от
душегубства, и простые слова - "вы такие же рабочие, как мы" -  заставят  их
броситься в наши объятия. Так я говорил - говорил, как и многие из  вас.  Да
простится мне и вам, если мы ошибались! Я прошу поднять руки тех  делегатов,
которые и теперь остаются противниками репрессий.

               Большинство делегатов медленно поднимают руки.

     Делеклюз. Коммуна высказывается против  репрессий.  Граждане  делегаты,
вам будут выданы ружья.

         Гвардейцы вносят ружья и распределяют их среди делегатов.

Граждане  делегаты,  переходим  к  текущим  делам.  На  обсуждение выносится
организация комиссии по женскому образованию.

ВСЕ ИЛИ НИКТО

1

                   Кто, рабы, вам даст свободу?
                   Лишь, товарищ, те, кто сами
                   Пропадают в черной яме.
                   Угнетенному народу
                   Лишь рабы дадут свободу.
                      Драться - только вместе. Все или никто.
                      Вместе в бой мы готовы.
                      Оружье иль оковы.
                      Драться - только вместе. Все или никто.

2

                   Кто же даст голодным пищу?
                   Лишь узнавший голодуху
                   Даст голодному краюху.
                   Путь укажет вам лишь нищий,
                   Лишь голодный даст вам пищу,
                      Драться - только вместе. Все или никто.
                      Вместе в бой мы готовы.
                      Оружье иль оковы.
                      Драться - только вместе. Все или никто.

3

                   Кто за битых отомстит им?
                   Встань, избитый, непреклонно
                   С битыми в одну колонну.
                   Встань, товарищ, к нам, избитым.
                   Только битый отомстит им.
                      Драться - только вместе. Все или никто.
                      Вместе в бой мы готовы.
                      Оружье иль оковы.
                      Драться - только вместе. Все или никто.

4

                   Кто ж расправится с врагами?
                   Чтобы нам добиться воли,
                   Не откладывая боле,
                   Пусть униженные сами
                   Встанут к нам, под наше знамя.
                      Драться - только вместе. Все или никто.
                      Вместе в бой мы готовы.
                      Оружье иль оковы.
                      Драться - только вместе. Все или никто.


XII

Пасхальное  воскресенье  1871  года. Площадь Пигаль. Жан Кабэ, Франсуа Фор и
двое  мальчиков  строят  баррикаду.  Бабетта  Шерон  и Женевьева Герико шьют
мешки  для  песка. Слышны отдаленные пушечные выстрелы. Женевьева только что
спела   песенку  детям,  которые  размешивают  в  корыте  цементный  раствор
                     лопатами, большими, чем они сами.

     Мальчик. Спойте нам еще раз, мадемуазель. Спойте, пожалуйста.
     Женевьева. Ну хорошо. Только в последний раз. (Поет.)

                          В пасху катались по Сене
                          Папа и вся детвора.
                          День лучезарен весенний,
                          Весело было с утра.

                          В мячик играли, и в прятки,
                          И в чехарду, и в крокет,
                          Так что забыли ребятки
                          Даже про мамин обед.

                          Дети до вечера пели,
                          Дома мечтая опять,
                          Как они в новом апреле
                          Снова поедут гулять.

     Первый мальчик (поет, подхватывая последнюю строку).

                          Снова поедут гулять.

     Второй мальчик (Жану). Вы с Бабеттой спите вместе?
     Жан. Да.
     Первый мальчик. Здорово ты ее обкрутил.
     Жан. Гм... Просто она в меня влюбилась.
     Бабетта. Это ты в меня влюбился.
     Жан. Как бы то ни было, начала она.
     Бабетта. С чего ты взял? Я ни слова не сказала. Это ты начал.
     Жан. Ты-то не говорила, но твои глаза.
     Бабетта. А твои? (Франсуа.) Чего ты надулся, малыш?
     Франсуа. Мне не нравится тон, каким ты сказала: "Филипп  сбежал".  Этот
случай надо рассматривать с научной точки зрения,  то  есть  бесстрастно.  Я
полагаю, что, в отличие от нас, он решил, будто борьба безнадежна. Он сделал
вывод: покинул Париж.
     Жан. Ты хочешь сказать - покинул нас. Тех, кто борется.
     Франсуа. Он бежал не от нас, а только от безнадежной борьбы.
     Жан. А вот мы, к сожалению, не можем так легко покинуть Париж. И знаешь
почему? Потому же, почему листья не могут расстаться с деревом. Иное дело  -
вши на листьях. Вошь - вот кто он такой, Филипп.
     Франсуа. Жан, кажется, придется пересчитать тебе зубы.
     Жан. Ну что же... Но только бесстрастно. Франсуа  (беспомощным  тоном).
Ах, Жан, мы ничего не знаем.

                                   Пауза.

Твою  мысль  можно было бы, пожалуй, выразить так: Филипп не слишком храбрый
парень, потому что он не научился думать.
     Жан. Правильно.
     Бабетта. Женевьева, если я перееду к Жану, ты сможешь одна  платить  за
комнату?
     Женевьева. Смогу.
     Жан. О, черт!.. Вы, бабы, не можете не говорить о будущем?
     Женевьева (тихо). Она должна, Жан.
     Франсуа. Плохо, что мы отрезаны от страны. Мы  не  можем  обратиться  к
Франции.
     Женевьева. Они сами должны соображать.
     Жан. Кстати, Бабетта, мы должны сходить за нашим плакатом... Одно ясно:
если они пойдут на приступ, Париж станет их могилой. Верно, Франсуа?
     Они продолжают работать. Входит мадам Кабэ.
     Мадам Кабэ. Не сердитесь. Мне так хотелось сходить к  всенощной,  ио  я
ночью сшила лишних четыре мешка. А теперь -  получайте  пасхальные  подарки.
(Протягивает Франсуа пакет.)
     Франсуа (разворачивает его).  Мой  Лавуазье!  Как  раз  вчера  я  хотел
полистать его. Мне нужна была справка.
     Мадам Кабэ. Жюль и Виктор, вам нужно было отдать первым. (Дает  каждому
по булочке.) Жан, тебе галстук, я немножко укоротила наш флаг. "Папаша"  был
недоволен, но я это сделала. Для вас, Женевьева, у меня  нет  ничего,  кроме
крепкого рукопожатия. (Трясет  руку  Женевьевы.)  Всегда  ужасно  неприятно,
когда нечего подарить. А это тебе, Бабетта,  в  сущности  даже  не  тебе,  а
кому-то другому, - ты меня понимаешь? (Дает ей пасхальное яйцо.) На  будущую
пасху он получит такое яичко.
     Жан. Он... А если она?

                                Все смеются.

     Мадам Кабэ. А теперь я прошу вас всех наверх, у  меня  есть  по  глотку
вина для каждого.

  Все, кроме Женевьевы, идут за ней. Когда Женевьева поднимается с места,
                          появляются две монахини.

     Первая монахиня (шепотом). Женевьева!
     Женевьева (бежит ей навстречу, обнимает). Ги!
     Ги. Девочка моя, скажи, тебе худо пришлось?
     Женевьева. Но что за одежда на тебе?.. Целых семь месяцев...
     Ги. Можно зайти в твою комнату? Ты живешь одна?.. Можешь ли ты  достать
мне бритву? Эта проклятая щетина!
     Женевьева. К чему такая таинственность? Здесь тебе ничто не грозит.  Ты
бежал из плена?
     Ги. Нет. Я объясню тебе все... в твоей комнате.
     Женевьева. Но я давно уже не одна. Со мной Бабетта, она может  войти  в
любую минуту. Если это тебя смущает... Ги, ты не против  нашей  Коммуны?  Ты
ведь не за Тьера?
     Ги. А ты все еще за Интернационал? Несмотря на все зверства?
     Женевьева. Какие?
     Ги. Долой!  Время  революционной  и  человеколюбивой  болтовни  прошло,
теперь все будет  всерьез.  Вся  Франция  решила  положить  конец  разбою  и
насилиям.
     Женевьева. Итак, ты стал шпионом Тьера, агентом палача?
     Ги. Женевьева, мы не договоримся здесь, на улице. Меня выследили, я  не
хотел втягивать тебя в эту историю, но  проклятая  щетина  заставила  прийти
сюда. В конце концов, мы же обручены... Или, окажем лучше, были обручены. Ты
не допустишь, чтоб меня пристукнули... К тому же сестры из монастыря святого
Иосифа запутаны в это дело, и я думал, что ты, как католичка... Или и с этим
покончено?
     Женевьева. Да, Ги.
     Ги. Ну и сюрприз! И все - на улице!
     Женевьева. Улица - хорошее место. Мы собираемся защищать наши жилища на
улице.
     Ги. Чистейшее безумие.  Версаль  готов  к  наступлению.  Три  армейских
корпуса. Если ты выдашь меня... (Достает из-под рясы пистолет.)

        Входит "папаша" вместе с Коко и сразу замечает поведение Ги.

     "Папаша". У вас занятные друзья, мадемуазель.
     Женевьева. Господин Ги Смотри - мой жених, "папаша".

                Монахиня, пришедшая с Ги, внезапно убегает.

     "Папаша". Держи ее, Коко. Или его. (Женевьеве.) Ну-ка, объясните, в чем
дело.

                          Коко бежит за монахиней.

     Женевьева. Господин Сюитри был в немецком плену, а теперь  выполняет  в
Париже поручения господина Тьера.
     Ги. Женевьева!
     "Папаша". Вот как. Извини, Женевьева.
     Коко (вернулся). Хоть и без бюста, а баба. К стенке его!  Надо  нанести
визит в обитель святого  Иосифа.  (Штыком  гонит  Ги  к  баррикаде.)  А  ну,
повернись!

                              Входит Франсуа.

     Франсуа. Женевьева, где же ты? Что здесь происходит?
     "Папаша". Ее Ги вернулся. Бисмарк  отдал  его  Тьеру,  чтобы  он  здесь
шпионил  за  нами.  А  монахини   святого   Иосифа   пригрели   его.   (Ги.)
Поворачивайся, говорят тебе.
     Франсуа. Так нельзя... Вы можете его арестовать.
     "Папаша". Тогда он угодит в тюрьму Рокет  и  будет  есть  там  котлетки
вместе с  господином  архиепископом.  Наши  люди  в  Коммуне,  к  сожалению,
соревнуются в великодушии со святым Иосифом. Они будут миндальничать до  тех
пор, пока нас всех не поставят к стенке. (Ги.) Нет, голубчик, ты уже  никому
не сообщишь, что ты видел на площади Пигаль.
     Франсуа. Только без излишней торопливости, "папаша"!
     "Папаша". Ах, это торопливость? Генерал Жерве  спешит  продать  Версалю
один из наших фортов, а я, оказывается, проявляю торопливость. Вы,  наверно,
думаете: старик завяз  во  всем  этом  глубже  нашего  и  потому  горячится.
(Женевьеве.) Однажды утром я вас встретил, помните, -  я  провел  тогда  всю
ночь без сна...
     Женевьева. Гражданин Гуль, за это время я  поняла,  что  бороться  надо
так: один за всех и все за одного. И если мне пришлось бы защищать  вас,  я,
поверьте, не ушла бы с этой баррикады.
     "Папаша" (неуверенно). Кажется, я вас понимаю.
     Франсуа. Мадам Кабэ не потерпит этого, "папаша". Пусть решит Женевьева,
не спешите. Женевьева, скажи им, что ты  этого  не  хочешь.  Мы  поймем:  ты
говоришь так не потому, что он твой жених. Скажи им, Женевьева.

                             Женевьева молчит.

     "Папаша". Молодец, Женевьева. Ступай в дом.
     Коко. Эй, ты, повернись, говорят тебе!

                      Входит мадам Кабэ с мальчиками.

     Мадам Кабэ. Жан и Бабетта захотели остаться одни. Ах, любовь! Насколько
она лучше, чем шитье мешков для песка. Постойте, что вы делаете?
     Коко. Это не монахиня, мадам Кабэ. Это жених Женевьевы. Шпион.
     Мадам Кабэ. Почему он стоит у стены? Ему же дурно, разве вы не видите?

                                Все молчат.

Нет,  не  делайте этого! В пасхальное воскресенье! И не при детях! Ни в коем
случае  не  при  детях! Отведите его в полицию - ведь и это достаточно тяжко
для  Женевьевы.  А ты, Женевьева, иди со мной и выпей стакан вина, тебе он в
самую пору. И чтобы никаких глупостей здесь не было.
     "Папаша" (недовольным тоном). Черт бы вас всех побрал! Вас же растопчут
как дерьмо... Ступай, ты, мерзавец, и благодари детей, они высшая  власть  у
нас в Париже.

                       Коко и "папаша" прогоняют Ги.

     Франсуа (мальчикам). Ну, за работу!

   Они снова берутся за дело. Мадам Кабэ пытается увести Женевьеву. Но та
               остается и опять принимается за шитье мешков.

И  у  нас  попадаются  нехорошие  люди.  В  некоторые батальоны приняли даже
уголовников.
     Мадам Кабэ. Но то, что они с нами, это  единственно  хорошее,  что  они
когда-либо совершили.
     Франсуа. И наверху тоже есть люди, извлекающие выгоды для себя.
     Мадам Кабэ. Что получаем, то и берем.
     Франсуа. Мне придется срубить яблоню.
     Мадам Кабэ. Это необходимо?

                           Входят Жан и Бабетта.

Жан, Бабетта, вы слышите. Франсуа хочет срубить яблоню.
     Бабетта. Не надо.
     Жан. С этой яблоней посередине никогда не выйдет порядочная  баррикада.
Но пусть она остается, если ты так хочешь. (Похлопывает ладонью  по  пушке.)
Есть для