аголовки гласили:  "МРАК,  ОКРУЖАЮЩИЙ  СМЕРТЬ
МЭРИ СУЭЙЕР РАССЕИВАЕТСЯ" И "В КАКОМ ТАИНСТВЕННОМ МЕСТЕ НАХОДИЛСЯ КОММЕРСАНТ
В ЧАС СМЕРТИ СВОЕЙ БЫВШЕЙ ПОДРУГИ?".
     Через неделю после судебного разбирательства Фанни  Крайслер  навестила
Мэкхита - впервые со дня его заключения в следственную тюрьму -  и  сообщила
ему, что Аарон и Коммерческий банк проявляют по отношению  к  ЦЗТ  необычную
сдержанность.
     Аарон во время одного из  своих  посещений  пробормотал  что-то  насчет
"связи между убийством этой,  как  ее  там,  и  прекращением  поставок".  На
Райд-стрит подозрительные личности - по-видимому,  агенты  сыскного  бюро  -
неоднократно осведомлялись относительно складов ЦЗТ.
     Вчера Жак Оппер, президент Коммерческого банка, выжал ее к себе  и  без
обиняков потребовал предъявления оправдательных документов на все  последние
партии, сданные концерну Аарона.
     Мэкхит помрачнел. После некоторого раздумья он поручил  ей  озаботиться
приобретением новых оправдательных документов и на всякий случай  произвести
еще несколько закупок в кредит в Бельгии.
     Уходя, она сказала:
     - Если твой процесс затянется, все рухнет. Надеюсь, ты это понимаешь.
     О ее личных делах не было сказано ни слова.

     Была последняя неделя октября.
     Дела господина Пичема и господина Мэкхита близились к развязке.
     "Красавица Анна", "Юный моряк" и "Оптимист", нарумяненные и затянутые в
корсеты, ждали только приказа, чтобы  доверить  свои  дряхлые  тела  морской
стихии;
     "Оптимист" отчетливо чувствовал, что наступают его последние дни.
     Пичем мысленно видел свою  дочь,  стоящую  в  подвенечном  уборе  перед
алтарем с маклером Коксом.  Мэкхиту  она  рисовалась  в  ином  виде  и  ином
окружении. У д-лавок не осталось больше  никаких  надежд,  зато  прибавилось
мудрости и знания жизни. Маклеру Коксу недолго еще  суждено  было  заполнять
свои дневники диковинными значками.  Об  убийстве  розничной  торговки  Мэри
Суэйер было исписано столько казенной бумаги, что интерес к нему  пропал.  А
солдату Фьюкумби оставалось жить не больше шестидесяти дней.


     Книга третья

ПРИЯТНО ЖИТЬ, КОГДА ТУГА МОШНА!

     Все те, кто строго следует морали
     И весь свой век стремится к высшей цели
     (Давно все эти чувства надоели!),
     Бедняги, как они не угадали!
     Обедов жирных им не подают,
     Им достается то, что попостней.
     Они седьмую заповедь жуют,
     Забыв, что мясо не в пример вкусней!
     Неприхотливость людям не нужна!
     Приятно жить, когда туга мошна!

     Не так уж это скверно - пресмыкаться
     И круглый день гоняться за наживой,
     Потом помыться в бане, выпить пива
     И, сев за стол, как следует нажраться!
     Вы морщитесь? Для вас лишь тот хорош,
     Кто вечно мается и духом чист?
     А я весь этот вздор не ставлю в грош,
     Я, слава Богу, не идеалист!
     Проблема счастья мне давно ясна:
     Приятно жить, когда туга мошна!

               "Баллада о приятной жизни"

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

     Ultima ratio regis {*}.
     {* Последний довод короля (лат.).}

        Надпись на прусских пушках

ОТВЕТСТВЕННЫЕ РЕШЕНИЯ

     Когда в комнате, кроме  господина  Пичема,  находились  еще  пять-шесть
дельцов, его почти никто не замечал. Оттого, что ему приходилось торговаться
за каждый грош со всеми, с кем он соприкасался, он раз навсегда избрал  себе
для этих людей маску жестокого, не поддающегося ни на  какой  обман  дельца.
Однако если человек считает всех своих ближних обманщиками,  то  это  далеко
еще не значит, что он верит в себя. Господин Пичем отнюдь не обладал сильным
характером.  Отчаянный,  быть  может  даже   преувеличенный,   страх   перед
неустойчивостью всех человеческих дел, глубоко вкоренившаяся  уверенность  в
коварстве и неумолимости города,  где  он  жил  (равно  как  и  всех  прочих
городов), вынуждали его с особенной поспешностью применяться к любому  вновь
возникающему требованию окружающего мира. Его сограждане видели в нем только
Дж. Дж. Пичема, владельца мастерских "Одежда для нищих", но сам он  в  любую
минуту готов был открыть какое угодно другое предприятие, лишь бы оно сулило
ему б_о_льшую наживу, б_о_льшую безопасность или по  крайней  мере  хотя  бы
временное спокойствие. Это был маленький, тощий, невзрачного  вида  человек;
но и наружность его не  была,  так  сказать,  окончательной.  Если  бы  дело
приняло неблагоприятный для маленьких, тощих, невзрачного вида людей оборот,
то господин Пичем, без сомнения, серьезно задумался бы, как ему превратиться
в упитанного оптимиста среднего роста. Дело в том, что малый рост, худоба  и
невзрачность были с его стороны  как  бы  нащупыванием  почвы,  своего  рода
необязательным предложением, которое в любой  момент  могло  бы  быть  взято
назад. В нем  было  что-то  убогое,  но  это-то  убожество  и  было  залогом
незаурядных деловых успехов. Он  торговал  человеческим  убожеством,  в  том
числе и своим собственным. Однако опасности вроде тех, с какими ему пришлось
в последнее время столкнуться в борьбе за существование, возвышали  его  над
самим собой. Когда его, с одной стороны,  пугала  перспектива  потерять  все
состояние, а с другой -  пришпоривала  надежда  на  большие  барыши,  он  за
какие-нибудь три недели превращался в тигра, даже внешне. В те дни, когда он
по приказанию Кокса подводил итог коммерческой деятельности КЭТС,  лицо  его
стало мясистым и зверским.
     В жилете, засунув руки за пояс  брюк,  принял  он  Хейла,  прибежавшего
занять сто фунтов, которые он накануне проиграл в карты. Пичем не дал ему ни
гроша.
     Товарищество явно агонизировало.
     После разговора с Хейлом Пичем созвал еще одно общее  собрание.  Пришли
все до одного. Обычно  молчаливый  Мун  заявил,  что  он  больше  не  желает
заседать  в  банях.  Он  пришел  раньше  всех  и  встречал   каждого   члена
товарищества в отдельности на пороге.  Он  кричал  на  всю  улицу,  что  ему
надоело шляться в это гнусное заведение.  В  результате  последнее  собрание
товарищества состоялось в ближайшем ресторане.
     Пичем  доложил  о  попытках  шантажа  со  стороны   Хейла,   подчеркнул
необходимость уступить этим атакам и не скрыл от собравшихся, что  они  и  в
дальнейшем должны быть готовы  к  подобным  маневрам.  Что  до  него  лично,
пояснил он, то его терпение истощилось. Он просит немедленно подвести  общий
баланс, подсчитать, кто сколько должен, и дать ему полномочия на единоличную
ликвидацию всего дела. Если никто не станет вмешиваться, он гарантирует, что
ликвидация будет произведена безболезненно.
     Его предложение было принято.
     Крайнюю твердость проявил Пичем и во взыскании  задолженности,  размеры
которой были установлены для каждого пайщика в отдельности.
     У баронета он взял векселя, которые навеки или по крайней мере на много
месяцев обрекли его делить ложе с  американкой.  Баронет  сделал  еще  одну,
последнюю попытку спастись, заявив,  что  он  гомосексуалист,  но  Пичем  не
обратил на это внимания.
     Истмен заплатил сравнительно безропотно, - ему это  было  нетрудно:  он
только повысил квартирную плату в  своих  домах,  расположенных  в  северной
части города и населенных преимущественно рабочими, которым переезд в другой
дом обошелся бы слишком дорого.
     Муна, как это ни странно, пришлось подвергнуть  специальной  обработке.
Он был букмекером, и только после того как толпа нищих окружила его контору,
а частью даже проникла внутрь (у  некоторых  были  плакаты:  "Кто  принимает
ставки - у того есть деньги, у кого есть деньги - тот может платить!" и "Тут
я ставил"), Мун  соблаговолил  внести  восемьсот  фунтов  и  обеспечение  на
остальную сумму.
     Краул в последнюю минуту вышел из игры.
     Однажды утром он явился на Олд Оук-стрит и вызвал Пичема. Они совместно
обсудили положение. Краул заметил: "В таком случае я пущу себе пулю в  лоб".
Пичем дал ему адрес конторы Кокса. Он считал,  что  Коксу  не  мешает  лично
убедиться, к чему привели его происки.
     В тот же день ресторатор проник в контору Кокса, расположенную в  Сити,
и заявил имеющемуся налицо служебному персоналу, что маклер назначил ему тут
свидание и что он будет ждать его. Он тщетно ждал свыше двух часов; впрочем,
как выяснилось впоследствии, Кокс понятия не имел об  этом  свидании.  Когда
канцелярская девица изъявила желание запереть контору, он пробормотал что-то
невнятное,  отвернулся  к  вешалке,  где  стояли  зонтики,  и  выстрелил  из
револьвера себе в рот. Дома жена его нашла на письменном столе  запечатанный
конверт с надписью: "Моей жене. Вскрыть в восемь часов вечера, если  к  тому
времени я не вернусь". Письмо содержало всего-навсего две строчки:
     "Дорогие мои! Бессовестные преступники разорили меня. Простите,  хотел,
чтобы было лучше. Альберт Кргэд ресторатор".
     Больше всего хлопот доставил Фиши.
     Узнав о самоубийстве Краула, он  решил  немедленно  лечь  на  операцию.
Однако Пичем своевременно разгадал его намерения. Он  тотчас  же  ринулся  к
Финни на квартиру. Оказалось, что Финни уже  отправился  в  клинику.  Пичему
пришлось прибегнуть чуть ли  не  к  физическому  насилию,  чтобы  вырвать  у
домоправительницы адрес клиники. Он накрыл Финни за полчаса до операции.
     Ярость его не знала границ; однако Финни тоже позеленел от бешенства  и
тут же решил уволить свою домоправительницу. Пичем кричал так, что  со  всей
больницы сбежались сестры. Он сказал старшей сестре:
     - Этот человек не заплатит вам даже за плевательницу у его кровати!  Он
и на операцию-то лег только из-за того, что ему предстоят  крупные  платежи.
Вот тут у меня в бумажнике лежит газетная вырезка - сообщение о самоубийстве
ресторатора Краула, который пытался  выкрутиться  из  дела  почти  таким  же
способом, как этот вот почтенный господин! Все газеты  будут  удивляться,  в
какие авантюры пускается ваш хирург! Впрочем, возможно, что он увеличит этим
приток самоубийц в клинику!
     С такими гнусными методами Финни не мог бороться, и перед тем, как  его
покатили в операционную, он заплатил.
     За  какую-нибудь   неделю   Пичем   составил   себе   довольно   точное
представление о суммах, какие еще возможно было выжать из КЭТС.

     Гибель Краула была для Мэкхита сигналом тревоги.
     Фанни  принесла  ему  утренние  газеты  с  сообщением  о   самоубийстве
ресторатора в конторе маклера Кокса.
     С  некоторых  пор  Мэкхит  пустил  Фанни  по  следу   Пичема.   Деловое
сотрудничество его тестя с маклером Коксом все больше и больше  интересовало
его. По словам Полли, отец признался ей, что вследствие  происков  Кокса  он
близок к полному разорению. Самоубийство Краула пролило  некоторый  свет  на
закулисную сторону всего этого дела.
     От той же Полли Мэкхит узнал, что  в  вечер  самоубийства  Краула  Кокс
явился к ее отцу и около получаса бушевал в конторе.  Он  будто  бы  обвинял
Пичема, что тот под него подкапывается. Пичем и Кокс, очевидно, боролись  не
на жизнь, а на смерть - не то друг против  друга,  не  то  совместно  против
кого-то третьего.
     В полдень Фанни пришла  опять.  Она  уже  успела  побывать  на  дому  у
самоубийцы.
     Она узнала очень многое. Вдова Краула, некрасивая,  заплаканная  особа,
совершенно не владела собой. За какиенибудь пять минут  она  выложила  Фанни
все свои горести, взвалив ответственность за смерть бывшего  ресторатора  на
господа Бога и на все человечество.
     Фанни с возмущением рассказывала, как она орала  в  присутствии  своего
престарелого отца: "Что я теперь буду делать  с  этой  развалиной?  Все  его
сбережения тоже пропали, а он уже ходит под себя!"
     Мэкхит, возмущенный подобной бестактностью, покачал  головой.  Он  был,
однако, крайне встревожен.
     Как  выяснила  Фанни,  КЭТС,  очевидно,  руководимая  теперь   Пичемом,
находилась в очень затруднительном положении.  Кокс,  по  всей  вероятности,
окончательно прибрал к рукам Пичема. "Примерно как ты - Хоторна", -  сказала
Фанни. В  самые  ближайшие  дни  компании  понадобятся  значительные  суммы;
собственно говоря, она уже несколько недель нуждается в них. Правда,  Пичем,
по-видимому, надеялся каким-то образом избежать платежей, которые  ему  едва
ли под силу. Только этим и можно объяснить, отчего он до сих пор не забирает
своего вклада из Национального депозитного банка.
     Мэкхиту было известно, что Пичем рассчитывал всучить Маклеру свою дочь.
Поскольку ему это не удалось, он теперь, несомненно, истекал  кровью.  Стало
быть, он в любую Минуту мог явиться в Национальный депозитный.
     Сам Мэкхит все еще никак не мог  попасть  в  правление  банка.  Вот-вот
должны были уладиться все формальности. Все зависело от того, удастся ли ему
выгадать время; теперь он должен был держаться за приданое и отказываться от
жены - по крайней мере, на некоторое время. Полли он все равно не  потеряет.
Что бы там ни было, она от него беременна, и это ее, несомненно, привяжет  к
нему.
     Он должен во что бы то ни стало довести свое дело до конца!
     В тот же вечер он вызвал к себе Уолли, адвоката Пичема, и дал  согласие
на развод.
     Кокс по-прежнему бывал у Пичемов; в последнее время он даже приводил  с
собой сестру; обе семьи находились в самых близких отношениях.  Девица  Кокс
была в восторге от госпожи  Пичем  и  ее  дочери.  Пожилые  дамы  играли:  в
гостиной в вист, а Полли тихо трудилась  над  вышивкой,  изображавшей  лорда
Нельсона при Трафальгаре. Вечером маклер заходил за сестрой и  на  несколько
минут подсаживался к дамам. По обыкновению, он просил  Персика  сыграть  ему
что-нибудь на рояле. Играла она очень хорошо. К тому же у  нее  был  славный
голосок, и, когда она играла,  тюлевые  рукава  ее  блузки  соскальзывали  к
плечам, открывая полные руки.
     Глядя, как она играет на рояле, он  понимал,  отчего  ему  как-то  даже
пришло в голову жениться на ней. У нее были крупные достоинства.
     "Неужели, - записывал он в  своем  дневнике,  -  то,  что  мужчина  уже
однажды обладал женщиной, в самом деле играет такую большую роль? Так ли  уж
много значит это первое, обычно  далеко  не  совершенное  объятие?  Поневоле
приходится  признать,  что  мужчине  свойствен  некий  инстинкт  повелителя,
заставляющий его находить высшее наслаждение в порабощении женщины, в победе
над ней! Иначе чем же можно объяснить  это  удивительное  безразличие  после
акта обладания? Это чувство возникает даже и в тех случаях, когда речь  идет
о женщине, которую ты не лишал невинности. Или же соображения экономического
порядка в самом деле играют такую роль в душевной жизни человека? Неужели то
обстоятельство,  что  эта  Пичем  в  настоящее  время уже не может считаться
выгодной партией, поскольку  отец  ее  потерпел большие убытки, в самом деле
оказывает влияние на мою духовную сущность?
     В конечном счете причиной этих убытков был  я  сам...  Но,  как  видно,
инстинкт не спрашивает, кто виноват, а интересуется лишь  голыми  фактами...
Так или иначе, я отмечаю в себе ощущение полной отчужденности".
     Такого рода ощущения следовало всячески скрывать от Пичема.
     Он скрывал их. Букеты гвоздики, которые он посылал на Олд Оук-стрит,  с
каждый разом становились все пышнее.
     В конце сентября он  узнал,  что  дочь  господина  Пичема  уже  полгода
состоит в браке с неким Мэкхитом. Он удивился, ничего не сказал  и  погрузил
эту весть на дно своей души.
     А потом покончил с собой Краул, и у Кокса появился отличный официальный
повод быть в дурном настроении. У него и в самом деле появились из-за  этого
большие затруднения. Из соображении делового характера он  состоял  в  одном
светском клубе; после газетной заметки о  происшествии  в  его  конторе  ему
пришлось выйти из состава членов клуба. Еще неприятней было то, что в случае
открытого скандала с кораблями его имя оказалось бы нерасторжимо связанным с
этим делом.
     Самоубийство Краула позволило Коксу не церемониться с Пичемом.  Тем  не
менее он продолжал вместе с сестрой посещать госпожу Пичем  и  Полли.  Этого
было достаточно, чтобы успокоить Пичема  относительно  дальнейших  намерений
Кокса. Когда же вспыхнула забастовка докеров,  Кокс  и  Пичем,  объединенные
общей работой, вновь сблизились.
     При помощи  всевозможных  уловок  Пичем  несколько  раз  подряд  снижал
заработную плату докеров. В одно  прекрасное  утро  из  двухсот  человек  на
работу вышли  только  пятеро.  Остальные  выстроились  у  ворот  и  отгоняли
рабочих, приходивших наниматься.
     Это было неприятно,  более  того  -  опасно.  Разумеется!  можно  было,
сославшись на забастовку, отсрочить оконча! тельную  сдачу  кораблей.  Но  в
минуту откровенности, выя званной общими заботами, Кокс поведал Пичему,  что
правительство, в сущности, никогда не горело особенным желанием приобрести у
КЭТС суда для перевозки войск. Оно имеет в  своем  распоряжении  достаточный
тоннаж. Однако Хейлу случайно стало известно, что  в  высших  инстанциях  не
будут возражать против дополнительного  приобретения  транспортных  средств.
Когда  договор  был  уже  заключен,  Хейл,  главным  образом  во   избежание
неприятных расследований, добился через своих друзей распоряжения верховного
командования о перевозке на вновь  приобретенных  судах  небольшой  воинской
части. Эта часть, разумеется, могла  быть  перевезена  и  на  других  судах.
Однако имущественное право  Кокса  на  приобретение  саутгемптонских  судов,
которое необходимо  иметь  под  рукой  до  полного  завершения  рискованного
предприятия, на днях истекало. Хейл окончательно вышел из  повиновения  и  в
любую минуту мог вновь начать свои шантажные маневры. Пичем  делал  все  для
того, чтобы работы возобновились. Прежде всего он снюхался  с  общественными
организациями и заговорил о "вымогательстве со стороны рабочих в тяжелый для
нации момент". Он уже помышлял о вмешательстве вооруженных сил.
     Он приказал мастерским в  срочном  порядке  приступить  к  изготовлению
военных  мундиров.  В  первую  голову  он  замыслил   организовать   большую
демонстрацию инвалидов войны против забастовщиков. Старые,  пострадавшие  на
войне солдаты защищают интересы всей нации в целом! Это, несомненно,  должно
было произвести сильное впечатление, в особенности на страницах газет.
     В этот напряженный момент Уолли принес известие о  том,  что  Мэкхит  в
конце концов дал согласие на развод.  Наконец-то,  судя  по  всему,  рухнуло
ужасное препятствие,  мешавшее  Пичему  окончательно  застраховать  себя  от
происков Кокса и, таким образом, все же обернуть в свою  пользу  злосчастное
предприятие, которое уже несколько месяцев лишало его покоя.
     И вот тогда-то его дочь, узнавшая из уст отца  о  предстоящем  разводе,
бросила ему в лицо: "Я беременна".
     Он был вне себя.
     - И все-таки ты разведешься, - крикнул он ей в ответ, - ты  разведешься
и пойдешь к врачу! Ты что же, думаешь, я позволю тебе разорить меня? У  меня
в конце концов тоже есть нервы, и я не позволю топтать себя ногами! Если  вы
окончательно сорветесь с цепи, я возьму и лягу в постель, повернусь лицом  к
стене,  и  пускай  все  пропадает  пропадом.  Тогда  можете  отправляться  в
ночлежку, сволочи!
     В эти дни он не глядел ни налево, ни направо. Как собака-ищейка, он шел
по следу.
     Он знал слишком мало.
     Знай он, что маклеру давно известно о  злосчастном  браке  его  дочери,
знай он хотя бы, что произошло во время  последнего  посещения  его  дочерью
квартиры г-на Кокса, он действовал бы иначе.
     Полли в тот же вечер поспешила в тюрьму к мужу.
     Он, разумеется, тотчас же сказал ей, что все это  делается  только  для
вида.  Бракоразводный  процесс  длится  столько  времени!  В  конце   концов
достаточно выставить суду только один неосновательный повод, и  в  последнюю
минуту все расстроится. Подать заявление о разводе все же придется, так  как
ее отец совсем его затравил и фактически держит в руках.
     - Он может