Когда госпожа Пичем,  вернулась  домой,  ей  пришлось  уложить  мужа  в
постель. Он еле говорил и с величайшим трудом поднялся по лестнице. Ночью он
совсем уже собрался умирать. Его жене пришлось вылить ему на грудь в области
сердца полбутылки арники. Он даже призадумался, не позвать ли врача!
     На следующее утро он, еле волоча ноги, обошел дворы, где каждый  камень
был им оплачен;  теперь  ему  предстояло  отдать  их  за  разбухшие,  гнилые
деревянные колоды, обманным образом ремонтировавшиеся за его счет  в  доках.
Чудовищно выгодное дело для тех, кто его задумал!
     С расстояния пяти шагов, засунув руки в  карманы,  сдвинув  котелок  на
затылок, он невидящим взглядом смотрел на свою дочь,  которая  ухаживала  за
собаками, стоя между двумя искалеченными деревцами с почти совсем уже желтой
листвой.
     Неужели же ему так и  не  удастся  извлечь  из  нее  барыш  и  избежать
страшного  разорения?  Если  бы  ему  вернули:  Полли  и  дали   возможность
предложить ее Коксу! Только  связанный  крепчайшими  семейными  узами,  этот
опустившийся, преступный, грязный продавец несчастья  возьмет  его  в  долю.
Только омерзительная похоть такого человека способна толкнуть Пичема на этот
шаг. Быть может!
     А этот Мэкхит  предпочел  сесть  в  тюрьму  и  влипнуть  в  сквернейший
процесс, лишь бы не выпустить свою добычу!
     Ничем ломал себе голову, каким образом принудить его к разводу.
     Что, если пойти к нему и сказать:
     "Известно ли вам, что  вы  ограбили  бедного  человека?  Вы,  вероятно,
думаете: бедный - тем лучше! С бедным можно делать все  что  угодно.  Но  вы
заблуждаетесь, милостивый  государь!  Вы  недооцениваете  могущества  бедных
людей! Вы, может быть, не знаете, что в  нашем  государстве  они  пользуются
теми же правами, что и богачи? Что слабый нуждается в защите, потому  что  в
противном случае он попадает под колеса? Подумайте хорошенько:  у  него  нет
ничего, кроме этого равноправия!"
     Часами придумывал он подобные речи.  Но  он  не  мог  найти  ни  одного
по-настоящему убедительного аргумента.  Он  понимал,  что  ничто,  абсолютно
ничто, кроме физического насилия, не может заставить мало-мальски  разумного
человека отдать то, что он захватил.
     Все утро Пичем боролся с собой. Потом из муки и слабости возникла мысль
прибегнуть к крайнему средству - предложить зятю деньги.
     Маленький засаленный человек, подпольный  адвокат  из  восточной  части
города, явился от его имени к Мэкхиту.
     Со второй фразы он прямо предложил ему денег, если господин Мэкхит даст
согласие на развод.
     - Сколько? - спросил Мэкхит, недоверчиво усмехаясь.
     Адвокат пробормотал что-то о нескольких сотнях фунтов.
     - Передайте моему тестю,  -  промолвил  Мэкхит,  разглядывая  его,  как
интересное насекомое, - я слишком уважаю  отца  моей  жены,  чтобы  серьезно
отнестись к подобному предложению. Я не могу  допустить,  что  мой  тесть  в
самом деле верит, будто его дочь отдала руку и сердце  человеку,  способному
продать ее за пятьсот фунтов.
     Адвокат смущенно поклонился и ушел.
     Спустя несколько дней господин Мэкхит очутился  в  таком  положении,  в
котором он, пожалуй, отнесся бы внимательней к предложению  подобного  рода,
если бы названная сумма была увеличена вдвое.
     Но маленький засаленный человек больше не появлялся. Такие  предложения
повторяются в жизни не часто.

МЫСЛЬ СВОБОДНА

     Мэкхита поместили в камеру, расположенную в пустынном коридоре. В  свое
время она служила палатой для большого количества больных и была просторна и
высока. Света в ней тоже было достаточно, так как она  имела  два  настоящих
окна.
     Браун приказал устлать пол камеры  большим  красным  ковром.  На  стене
висел даже портрет королевы Виктории.
     Мэкхиту было разрешено выписывать газеты, но он неохотно читал их:  все
они были полны трогательных описаний  Мэри  Суэйер,  которая  преподносилась
читателю  как  замечательная  красотка.  Еще  неприятней  были  репортерские
описания лавки и убогого жилища, в котором  она  провела  последние  полгода
своей жизни.
     О нем самом писали только несолидные листки, да и  те  избегали  прямых
обвинений, предпочитая туманные намеки.
     Ему  было  разрешено  читать  какие  угодно   книги,   за   исключением
порнографических, так как время от времени его навещал  тюремный  священник.
Зато он в любое время мог получить Библию.
     Посетителей было мало, но не потому, что тюремное начальство  возражало
против свиданий. О'Хара питал глубочайшее отвращение к этому дому. Он  очень
не любил встречаться со  старыми  знакомыми.  Ему  еще  предстояло  провести
немало лет в подобном заведении. Фанни Крайслер тоже редко показывалась.
     Что касается деятельности банды и положения д-лавок, то Мэкхит  всецело
зависел от сведений, доставляемых ему Полли. Вместе с О'Хара она  занималась
делами - преимущественно по вечерам - в кабинете Мэка в Нанхеде.  Заключение
Мэка все же оказалось серьезной помехой для дела.
     Сильней всего Мэкхита угнетало, что Аарон не подавал признаков жизни. В
конце концов он был его компаньоном. Мэкхит ломал себе голову над  вопросом:
чем вызвана неприязнь к нему великого Аарона? Самый факт заключения  Мэка  в
следственную тюрьму не мог быть причиной охлаждения Аарона. В деловой  жизни
и не то еще бывало.
     Постепенно он пришел к выводу, что со стороны  Аарона  и  Огатеров  ему
грозят крупные неприятности. Процесс, в который он был втравлен тестем,  мог
оказаться причиной разрыва между  ними.  А  с  другой  стороны,  при  первой
попытке предъявить следствию свое алиби он разоблачил бы себя  перед  своими
компаньонами в качестве главного заправилы "нейтрального" ЦЗТ.
     Тихими ночами, лежа в своей камере, он искал выхода.  Помыслы  его  все
чаще и чаще обращались к Крестону. Нельзя ли  как-нибудь  прибрать  к  рукам
Крестона или хотя бы заключить с ним союз?
     "Мой компаньон Аарон, - думал он, - не находит нужным навестить меня  в
столь тяжелую для меня минуту. Я считал его своим другом, - некоторые мелкие
разногласия между нами, несомненно, были бы с течением времени улажены, -  а
Крестон был мне врагом. Существует старая истина: если  в  дружбе  наступает
охлаждение, нужно своевременно  нанести  удар,  чтобы  оказаться  первым.  В
борьбе никогда не следует так уж твердо помнить,  кто  твой  союзник  и  кто
противник. Подобная позиция чревата роковыми  последствиями,  как  и  всякое
предвзятое мнение. Быть может, мой подлинный, данный мне природой союзник  -
Крестон, в то время как Аарон - враг? В процессе развития дел это может, так
сказать, обнаружиться в любую  минуту.  Что  может  быть  ужасней,  чем  эта
постоянная необходимость принимать ответственнейшее решение?"
     Он с горечью думал о том, что только невозможность  завладеть  приданым
Полли заставила его вступить на тот путь, где его ожидало столько забот.
     Воображаемая Полли возникала  перед  ним  в  углу  камеры.  Не  она  ли
все-таки та крупная ставка, которая спасет его?
     Новый план постепенно созревал в голове Мэка.
     Полли иногда провожала его к следователю.
     - Самое скверное - это то, - сказал он ей однажды, когда они  ехали  по
туманным улицам в  тряском  пароконном  экипаже,  с  двумя  полицейскими  за
перегородкой,  -  что  О'Хара  ведет   двойную   игру.   Несмотря   на   мой
категорический приказ, он не очищает складов. Ты не знаешь, что он задумал?
     - Нет, - несколько испуганно ответила она.
     - Может быть, ты его прощупаешь? -  спросил  он,  стараясь  при  беглом
свете  фонарей  разглядеть  ее  лицо.  Другая   совместная   поездка   вновь
вспомнилась ему. Это воспоминание было крайне неприятно, так как он думал об
О'Хара. Неприятно было и то, что она просто не ответила на его вопрос.
     Мэкхит сомневался в ее верности. Он снова и снова говорил себе;
     "Она, безусловно, верна мне, хотя бы уже потому, что беременна. Она  на
это не пойдет. Это было бы слишком гадко и прежде всего неумно с ее стороны.
Я ведь наверняка догадаюсь, и что ей тогда делать? Стало быть, она на это не
пойдет, она не так глупа. Она знает, что я расшибу - вот именно расшибу - ее
за самый невинный проступок. Я могу дойти до того,  что  назову  ее  шлюхой.
"Что, - скажу я, - я сижу тут, а ты  не  можешь  потерпеть  три  недели?  Ты
шлюха, вот и все!" Она вся задрожит. "Не говори этого, - захнычет она, -  не
может быть, что я такая!" - "Нет, ты шлюха, - скажу я. - Ты  носишь  ребенка
под сердцем и позволяешь себе блудить? Это - предел! Девка из гавани - и  та
себе такого не позволит. Меня трясет от физического отвращения,  когда  я  о
тебе думаю!" И все это она должна будет выслушать. Ни одна женщина не пойдет
на это. Да я и в самом деле совершенно серьезна не желаю, чтобы она путалась
с другими. Как женщина она просто воск в руках мужчины. Этот  акт  оставляет
глубочайший след в  психике.  После  этого  она  потеряет  для  меня  всякую
ценность.  Любой  мужчина  сможет  требовать  от   нее   что   угодно.   Она
просто-напросто подведет меня под нож. А между тем я именно теперь  не  могу
без нее обойтись. Все-таки хорошо, что  она  от  меня  забеременела.  Небось
теперь не станет шляться. Она просто лишена этой  возможности.  Я  ей  нужен
физически. В подобном состоянии женщина не подпускает  к  себе  постороннего
мужчину, хотя бы по  чисто  биологическим  причинам.  Биологические  причины
всегда самые веские".
     Она и в самом деле была очень нежна  с  ним  в  эти  дни  и  больше  не
заговаривала ни о Фанни Крайслер, ни о поездке в Швецию. Он приказал  Фазеру
ходить за ней по пятам и подавлял мучительные мысли о том, что  Фазер,  быть
может, действует заодно с О'Хара, главным объектом  его  подозрений,  потому
что он нуждался и в Полли и в О'Хара. Ибо близилось решительное сражение.  А
он был поставлен в необходимость наносить наиболее сокрушительные  удары  из
тюрьмы!
     Он, несомненно, находился в прескверном положении. Ему было  совершенно
ясно, что он должен забыть о своих личных чувствах,  покуда  не  приведет  в
порядок свои дела.
     При помощи Полли он рассчитывал разлучить Национальный депозитный  банк
с Крестоном. Подъезжая к тюрьме, он наскоро  объяснил  ей,  как  ей  следует
действовать.
     Она должна пойти в Национальный депозитный банк к Миллеру, передать ему
привет от отца, потом чуточку  помяться  -  так,  словно  ей  трудно  начать
говорить, - потом залиться слезами и спросить старика, как ей быть:  ее  муж
намерен в ближайшее время забрать из банка деньги ее отца - ее приданое -  и
полностью вложить их в свою розничную торговлю. Пичем в самые ближайшие  дни
посетит банк. По всем данным, ей посоветуют  умолить  отца  не  отдавать  ее
приданого. На это она должна ответить, что  отец  прямо-таки  влюблен  в  ее
мужа, и, плача, уйти.
     Она столь охотно выразила согласие, что он несколько смягчился  и  даже
посвятил ее в причины этого мероприятия.
     Он объяснил ей, что банк, по всей  вероятности,  тотчас  же  попытается
наладить с ним отношения. Тогда он потребует, чтобы банк перестал так  рьяно
поддерживать Крестона. И в результате Крестон, надо  полагать,  приползет  к
нему на коленях. Отчаянная борьба с конкурентами, должно быть,  и  без  того
сильно ослабила его.
     Тон, каким Мэк  говорил  о  своих  делах,  произвел  на  Полли  сильное
впечатление.
     Она ясно видела: он твердо решил во что бы то ни стало создать им обоим
обеспеченное существование.
     "Я плохая жена, - думала она. - Он борется ради меня, а  я  путаюсь  на
стороне. Правда, все это не имеет никакого значения и  не  затрагивает  моих
сокровенных чувств, и если  я  даже  и  сплю  время  от  времени  с  другими
мужчинами, оттого что я не могу выдержать, когда мне целуют руки, я в  конце
концов ничего у нею не отнимаю, потому что потом  кажусь  ему  нисколько  не
менее соблазнительной, и если даже это и приятно, особенно с  О'Хара,  и,  в
сущности, никого не касается, то все же это с моей  стороны  нехорошо  и  со
временем отразится на моей наружности, - от этого  появляются  такие  резкие
морщины".
     Она ушла взволнованная и дала себе слово немедленно порвать с О'Хара, с
которым ее в конечном счете связывает только плотское  влечение,  тем  более
что он в последнее время скверно отзывался о Мэке и намекал  на  свои  планы
стать самостоятельным.
     В тот же вечер в ресторане, где они обычно  встречались,  она  сообщила
ему о своем решении. Он рассмеялся и предложил ей заняться текущими делами у
него на дому: он кое-кого увольняет, и ему нужна ее подпись.
     - Хорошо, - сказал он, - давай кончим. Ты вольна принимать какие угодно
решения. Никто не может заставить тебя  делать  то,  чего  тебе  не  хочется
делать. Я не из тех, кто насильно заставляет женщину любить себя, - это ни к
чему хорошему привести не может.  Если  возникнет  хоть  малейшее  сомнение,
лучше сразу же кончить. Но может ли это помешать тебе зайти ко мне и уладить
текущие дела? Что общего имеют они с нашей связью? Неужели же двое  взрослых
людей не могут побыть вместе в одной комнате и не наброситься друг на друга?
Имеются психологические и моральные соображения против сексуального  общения
между нами - следовательно, сексуального общения не  будет.  Все  это  очень
просто. Неужели же окажутся правы жалкие мещане с их  грязным  недоверием  и
мерзкими подозрениями? Мы оба - свободные люди!
     Он учился когда-то в гимназии и очень хорошо умел говорить. Она пошла к
нему,  и  они  сделали  свою  работу.  Потом  они  улеглись  в   кровать   -
психологические и моральные  соображения  были  против  этого  поступка,  но
сексуальные были за него. Тем не менее они  надолго  после  этого  перестали
встречаться.
     Наутро Персик пошла к Миллеру в Национальный депозитный банк.
     Она имела свежий и отдохнувший вид и была в отличном настроении.  После
грехопадения ее никогда не мучила совесть - только до него.
     Миллер принял ее в своем кабинете. Она передала привет от  отца,  потом
чуточку помялась - так, словно ей  трудно  было  начать  говорить,  -  потом
залилась слезами и выложила все, что ей вдолбил Мэк.
     - Мэк, - сказала она всхлипывая, - такой честолюбивый! Он во всем хочет
быть первым. А для этого ему, ясное дело, нужны деньги, деньги и деньги.  Он
поддерживает такое количество людей. Эту Суэйер  он  тоже  поддерживал.  Это
было просто подло с ее стороны, что она так его  оклеветала!  И  я  не  могу
хватать его за руки, когда он тянется к моему приданому, - у него ведь такая
широкая натура!
     Миллер  испугался  сильней,  чем  она  ожидала.  Старик  весь  посерел,
услышав, что деньги Пичема будут сняты со счета. Он  пролепетал  что-то  про
Хоторна и вышел в  соседнюю  комнату.  Через  четверть  часа  она  ушла,  не
дождавшись его.
     В тот же вечер Полтора Столетия явились в камеру Мэка. Он был одет  как
обычно и сразу же распорядился подать стулья и предложил им сигар.
     Камера была вполне удобным местом для переговоров. Красный  ковер  был,
правда, убран. Какая-то газета  сообщила  о  комфорте,  каким  пользуются  в
тюрьме крупные дельцы. На следующий день двое полицейских скатали и  вынесли
ковер. Но портрет королевы по-прежнему висел на стене.
     Браун делал все, что было в его силах. Он  всегда  вовремя  получал  от
Мэка причитавшиеся ему комиссионные и был от природы благодарным  человеком.
Он не был политиком: он оставался верен данным обязательствам.
     "Можно быть свободным и в стенах тюрьмы, -  сказал  Мэкхит  Хоторну,  с
удовлетворением оглядывая камеру. - Свобода - это явление духовное.  Кто  ею
обладает, у того никто и никогда ее не отнимет. Как это сказал поэт? В цепях
свободен! Есть люди, которые не свободны и за воротами  тюрьмы.  Тело  можно
заковать в цепи, дух - никогда. Мысль свободна!"
     - Господа, - открыл наконец Мэкхит совещание, шагая взад  и  вперед  по
камере. - Ваше  посещение  поразило  меня.  Превратности  жизни,  ее  вечные
приливы и отливы - так давно разъединили нас.  Мы  расстались,  как  дорожив
попутчики, говорящие друг другу: "До сих пор мы странствовали вместе.  Здесь
наши пути расходятся. Но не будем грустить! Скажем  друг  другу  бодрое  "до
свидания"!" Вы, я слышал, связались с Крестоном  -  я  обратился  к  Аарону.
Каждый из нас вернулся  к  своим  делам,  имеющим  одну  цель  -  ревностное
служение клиентуре. Не так ли?
     Миллер закашлялся, а Хоторн, имевший совсем пришибленный вид, подхватил
нить разговора.
     - Господин Мэкхит, - тихо сказал он, - ваша точка  зрения  на  то,  что
произошло, делает вам честь. Сколь многие могли бы понять  нас  превратно  в
тот момент, когда мы, по зрелом размышлении склонились на сторону  Крестона.
Национальный депозитный банк принадлежит  дитяти.  Мы  опекуны  и  не  можем
руководствоваться   нашими   личными   симпатиями,   как    другие,    более
самостоятельные люди. Мы слышали, что  вы  хотите  взять  обратно  некоторые
суммы, доверенные вашим уважаемым тестем нашей фирме?
     - Совершенно верно, - ответил  Мэкхит,  -  эти  деньги  нужны  мне  для
проведения кое-каких коммерческих операции, навязанных моим лавкам борьбой с
конкурентами.
     Хоторн и Миллер переглянулись.
     - Не концерн ли Крестона принуждает вас к проведению этих  операций?  -
спросил Хоторн чуть ли не шепотом.
     - Возможно, - сказал Мэкхит.
     - Мы крайне сожалеем об этом, - сказал Хоторн, а Миллер кивнул.
     - Охотно верю, - ввернул Мэкхит. Хоторн был несколько смущен.
     - Если взглянуть на дело с высшей  точки  зрения,  господин  Мэкхит,  -
сказал он, - то  покажется  почти  естественным,  что  более  жизнеспособные
предприятия пожирают более слабые. То же самое происходит и в  природе.  Мне
незачем вам об этом говорить.
     - Незачем, - сказал Мэкхит.
     - Когда вы не так давно вновь вступили с нами в переговоры, мы пришли к
заключению, что настал момент предложить вам нашу помощь.
     Мэкхит обрадовался.
     - Я знаю. Вы удвоили ваши старания.  Вы  немедленно  сунули  в  концерн
Крестона все деньги, какие у вас были и каких у вас не было.
     Мэкхит остановился. Последнюю фразу он сказал совершенно  случайно,  не
задумываясь. Все же он ожидал протеста, но, к крайнему своему изумлению,  не
дождался его.
     Одного взгляда на Полтора Столетия было достаточно, чтобы понять все.
     Они растратили доверенные им деньги!
     Мэкхит лишь на секунду прервал  свою  речь;  он  продолжал  беззаботным
тоном:
     - Вы, так сказать, продали вашу  последнюю  рубашку,  а,  к  сожалению,
заодно и чужую, не так ли?
     Хоторн уронил голову на грудь. Миллер невидящим  взглядом  уставился  в
"глазок" камеры.
     - Чего вы от нас требуете? - хрипло вымолвил Хоторн.
     - Всего! - весело сказал Мэкхит. - Почти всего: стало быть, не  так  уж
много. Я вынужден взглянуть на это дело с довольно низменной  точки  зрения.
Подождите-ка! Разберемся, что получается.
     Он тщательно выбрал  из  ящика  толстую,  длинную  гавану,  откусил  ее
кончик, дунул в нее, покатал толстую, приятную на  ощупь  сигару  в  толстых
губах и раскурил ее. То  было  дивное,  блаженное  мгновение  в  его  жизни,
вознаградившее его за многие другие, менее  приятные.  Голубое  облако  дыма
выплыло из его рта.
     - Подождите-ка, - сказал он. - Вы растратили деньги моего тестя.  Вы  в
ваши сто пятьдесят лет взломали несгораемый шкаф. Деньги эти  дали  Крестону
возможность выбрасывать  свои  товары  ниже  себестоимости.  Этим  ходом  он
рассчитывал погубить Аарона и мои д-лавки.  Значит,  сначала  ограбление,  а
потом убийство. На большой дороге  делают  как  раз  наоборот.  Там  сначала
убивают. Впрочем, если бы мы погибли, вы все равно бы нас сожрали! Фу! Право
же, Хоторн, во всем этом слишком много биологии!
     - Чего вы от нас требуете? - спросил Хоторн  и  внезапно  посмотрел  на
своего противника снизу вверх бесстрашными голубыми гл