В палатку входят военачальник, полковой священник и Эйлиф.

     Военачальник (хлопая Эйлифа по плечу). Итак, сын мой, заходи, заходи  к
своему полководцу и садись от меня по правую руку. Ведь ты подвиг  совершил,
геройский подвиг во имя господне, в войне за  веру.  Это  особенно  достойно
похвалы. Жди золотой нашивки, как только возьму город. Мы пришли  спасти  их
души, а эти нечестивцы, это грязное мужичье,  угоняют  свою  скотину  у  нас
из-под носа! Для своих попов они ничего не жалеют. Но  ты  их  проучил.  Вот
тебе полный кубок красного, пьем до дна!

                                   Пьют.

А его преподобию - шиш. Он у нас святоша. Чего хочешь закусить, сынок?
     Эйлиф. Кусочек мясца не плохо бы.
     Военачальник. Повар! Жаркое!
     Повар. Еще приводил с собой гостей, когда в доме хоть шар покатись!

Мамаша Кураж знаком просит повара замолчать. Она прислушивается к разговору
                                 в палатке.

     Эйлиф. Мужиков трясти - проголодаешься!
     Мамаша Кураж. Иисусе, это же мой Эйлиф!
     Повар. Кто?
     Мамаша Кураж. Мой старшенький. Два года я его в глаза не видала. Украли
его у меня на дороге. Видно, в гору  пошел,  раз  сам  командующий  на  обед
позвал. А что ты им подашь? Пустую тарелку? Ты слышал, чего гость требует, -
мяса. От души советую тебе, торопись, бери каплуна, пока не поздно.  Гульден
с тебя.
     Военачальник (усаживается с гостями за стол и рявкает).  Подавай  обед,
кухонная протобестия! А то я тебя самого зарежу!
     Повар. Давай каплуна, черт тебя, вымогательша!
     Мамаша Кураж. Неужто пригодился "несчастный цыпленок"?
     Повар. Я несчастный - пятьдесят геллеров плачу! Ты бога не бояться!
     Мамаша Кураж. Сказано - гульден! Родной сынок у самого  командующего  в
гостях - уж тут я за ценой не постою!
     Повар (отдает деньги). Хоть ущипни его, пока я разводил огонь.
     Мамаша Кураж (усаживается и начинает ощипывать  каплуна).  Вот  диву-то
дастся, когда меня  увидит.  Старшенький  у  меня  всем  взял  -  и  умом  и
смелостью. У меня еще один есть - тот простоват, зато честный.  А  от  дочки
толку никакого. Правда, хоть не болтлива, и на том спасибо.
     Военачальник.  Выпьем  еще  по  одной,  сын  мой!  Это   мое   любимое,
фалернское! Одна бочка осталась,  самое  большее  -  две.  Но  я  ничего  не
пожалею, лишь бы в  моем  воинстве  жила  истинная  вера.  А  пастырь  опять
оближется: он только языком болтает, а вера без дел мертва есть, верно, поп?
Ну-ка, Эйлиф, расскажи нам, как ты мужиков вокруг  пальца  обвел  и  взял  в
полон двадцать голов скота. Надеюсь, их скоро пригонят.
     Эйлиф. Завтра, самое позднее - послезавтра.
     Мамаша Кураж. Молодец сынок, сообразил. Хорошо, что скот только  завтра
пригонят, а то бы вы с моим каплуном, пожалуй, и разговаривать не стали.
     Эйлиф. Дело так было.  Докладывают  мне,  что  мужики  перегнали  ночью
скотину из потайного места поближе к  городу,  в  рощицу.  Оттуда  городские
должны были ее забрать. Ну что ж, думаю, мешать вам не стану. Вам  ее  легче
найти! Ребята мои и так давно мяса не видали, а я им на два дня  еще  рацион
урезал, чтобы у них слюнки текли, если кто мяукнет, не то что замычит.
     Военачальник. Тактика правильная.
     Эйлиф. Еще бы! Ну, остальное пустяки. Правда, у мужиков дубины здоровые
были, и оказалось у них народу втрое больше, чем у нас. Они на нас нападение
сделали. Меня  четверо  в  кустах  прижали,  клинок  из  рук  выбили,  орут:
"Сдавайся!" Что, думаю, делать? Того гляди, самого на котлеты порубят!
     Военачальник. А ты?
     Эйлиф. Рассмеялся.
     Военачальник. Что, что?
     Эйлиф.  Засмеялся  я.  Ну,  тут  у  нас  и  разговор  пошел.  Я   давай
торговаться. Говорю: двадцать гульденов за быка - это  мне  дорого.  Даю  по
пятнадцати - вроде я собирался  платить.  Ну,  они,  конечно,  -  в  затылке
чесать. Я нагнулся, подхватил клинок и порубил их, всех четверых. Нужда свой
закон пишет, верно?
     Военачальник. Что на это скажет пастырь духовный?
     Священник. Строго говоря, в писании такого текста нет, но  господь  наш
умел сотворить из пяти хлебов пятьсот, ему и нужды не было. Потому и мог  он
требовать: люби ближнего своего. Ибо люди сыты были. Ныне не те времена.
     Военачальник (хохочет). Совсем не те. Так и быть, теперь и ты глотни  -
заслужил, фарисей! (Эйлифу.) Ты их, значит,  порубил?  Доброе  дело,  теперь
будет чем моим молодцам подкрепиться! И в писании так сказано: что ты сделал
меньшему из братьев моих, то ты мне сделал. А что ты им сделал? Ты им доброй
говядинки на обед припас. Они у меня к  заплесневелому  хлебу  не  привыкли.
Они, бывало, в шлем вина нальют, булки туда накрошат - перед тем как  в  бой
за веру идти.
     Эйлиф. Да, я нагнулся, подхватил клинок и порубил их, всех четверых!
     Военачальник. В тебе сидит юный Цезарь! Ты достоин видеть короля.
     Эйлиф. Я его видал, правда издали. От него прямо сияние шло! Эх,  стать
бы мне таким, как он!
     Военачальник. Задатки у тебя  есть.  Доблестного  воина  я  ценю.  Твоя
доблесть мне по душе. Храбрый солдат для меня - сын родной. (Подводит Эйлифа
к карте.) Ознакомься с обстановкой, Эйлиф. Видишь, есть где отличиться.
     Мамаша Кураж (прислушиваясь к разговору в  палатке,  яростно  ощипывает
каплуна). Плохой, видать, командующий!
     Повар. Обжорливый, а почему плохой?
     Мамаша Кураж. Потому плохой, что ему храбрые солдаты нужны. Хорошему  -
ему на что такие храбрые. У него план кампании хороший, он любыми обойдется.
Уж я знаю, где заведут речь про доблесть всякую, там дело дрянь.
     Повар. А я думал, это хороший дело.
     Мамаша Кураж. Нет, дело дрянь. Возьми короля или там командира,  какого
бог умом обидел. Ведь он такую  кашу  заварит,  что  без  доблести-геройства
солдату не обойтись. Вот тебе одна доблесть! Возьми скрягу. Поскупится, мало
солдат наберет, а потом требует, чтобы все были богатыри!  Возьми  опять  же
растяпу - уж у него солдат должен быть  мудрее  змея,  а  то  живым  ему  не
выбраться. Такому и верность от солдата требуется необыкновенная. Ему  всего
мало. Чужой доблестью все дырки затыкают! А в хорошей стороне,  при  хорошем
короле да полководце все эти доблести ни к чему! Там доблести не надо,  были
бы люди как люди, лишь бы не  совсем  дураки,  а  меня  спросить  -  хоть  и
трусоваты!
     Военачальник. Готов биться об заклад - и отец твой был воином!
     Эйлиф. Славный был вояка, говорят. Потому меня мать все и  уговаривала:
не ходи на войну! Я даже песню такую знаю.
     Военачальник. Спой нам. (Рявкает.) Скоро там обед?
     Эйлиф. Это песня про солдата и его жену. (Поет,  исполняя  воинственный
танец с саблей.)

                 Одних убьет ружье, других проткнет копье.
                 А дно речное - чем не могила.
                 Опасен лед весной, останься со мной, -
                 Солдату жена говорила.
                 Но гром барабана и грохот войны
                 Солдату милее, чем речи жены.
                 Походной понюхаем пыли!
                 Мы будем шагать за верстою версту,
                 Копье мы сумеем поймать на лету, -
                 Солдаты в ответ говорили.
                 Дают совет благой - ты вникни, дорогой,
                 Не в удали, а в мудрости - сила.
                 На всех и вся плевать - добра не видать, -
                 Солдату жена говорила.
                 Мы бабам не верим - трусливый народ.
                 Река на пути - перейдем ее вброд,
                 Мундиры отмоем от пыли.
                 Когда загорится над крышей звезда,
                 Твой муж возвратится к тебе навсегда, -
                 Солдаты жене говорили.

     Мамаша Кураж (в  кухне  подхватывает  песню,  отбивая  ложкой  такт  по
горшку).

                 Ах, подвиги его не греют никого,
                 От дел геройских - радости мало.
                 Растает как дымок, храни его бог,
                 Жена про солдата сказала.

     Эйлиф. Кто это там?
     Мамаша Кураж (продолжает петь).

                 В мундире, с копьем неразлучным в руке
                 Солдат угодил в быстрину на реке,
                 И льдины его подхватили.
                 Над самою крышей горела звезда,
                 Но что же, но что же, но что же тогда
                 Солдаты жене говорили?
                 Ах, подвиги его не грели никого,
                 И дно речное - та же могила.
                 На всех и вся плевать - добра не видать,
                 Солдату жена говорила.

     Военачальник. Черт знает, что сегодня у меня на кухне творится!
     Эйлиф (выходит на кухню, обнимает мать). Мама! Вот так встреча!  А  где
все наши?
     Мамаша Кураж. Все тут.  Живем  -  не  тужим.  Швейцарца  я  пристроила,
казначеем во Второй полк. По крайности он-то в сражение не попадет. Дома так
и не усидел.
     Эйлиф. Как ноги твои?
     Мамаша Кураж. По утрам башмаки еле натягиваю.
     Военачальник (выйдя из палатки). Так ты его мать? Надеюсь, у  тебя  еще
такие молодцы для меня найдутся?
     Эйлиф. Вот повезло-то мне, мама: ты тут сидишь и  слышишь,  как  твоего
сына отличают!
     Мамаша Кураж. Да, да, я все слышала. (Дает ему пощечину.)
     Эйлиф (держась за щеку). Это за то, что быков угнал?
     Мамаша Кураж. Нет, за то, что пардону не просил, когда из тебя  четверо
хотели котлету сделать. Кого я учила: не лезь на рожон! Дьявол ты финский!

                     Военачальник и священник смеются.


III

Прошло еще три года. Мамаша Кураж с подразделением Финского полка попадает в
плен  к  католикам.  Дочь  и  фургон  ей  удается спасти, но ее сын, честный
                            Швейцарец, погибает.

Бивак.  После  полудня.  На  шесте  полковое знамя. Фургон увешан всяческими
товарами; между ним и большой пушкой натянута бельевая веревка. Мамаша Кураж
складывает  на  лафете  белье. Катрин ей помогает. Одновременно мамаша Кураж
      торгуется с каптенармусом. Тут же Швейцарец в мундире казначея.

Хорошенькая особа, Иветта Потье, перед которой стоит стакан водки, пришивает
ленты  к  своей  пестрой  шляпке.  Иветта в одних чулках. Ее красные сапожки
                                стоят рядом.

     Каптенармус. Я вам эти пули всего за два гульдена отдаю. Это  -  даром.
Деньги до зарезу нужны. Полковник с офицерами третий день пьют без  просыпу,
все дочиста у меня вылакали.
     Мамаша Кураж. Это казенное имущество. Попадусь я с ним  -  не  миновать
полевого суда. Разбазариваете, ироды, пули, а солдатам нечем  по  неприятелю
стрелять.
     Каптенармус. Ну, ну, будет вам. Мы же люди свои.
     Мамаша Кураж. Казенного имущества не беру. Тем более по такой цене!
     Каптенармус. Вы их сегодня же сбудете каптенармусу Четвертого полка  за
пять гульденов, а то и за восемь. Только дайте ему расписку на двенадцать. У
него все припасы вышли.
     Мамаша Кураж. А что же вы сами к нему не идете?
     Каптенармус. Я ему не верю, мы старые друзья!
     Мамаша Кураж (берет мешок  с  пулями).  Ладйо,  давай  сюда!  (Катрин.)
Отнеси и заплати ему полтора гульдена.

                     Каптенармус пытается протестовать.

Я сказала - полтора гульдена.

             Катрин утаскивает мешок. Каптенармус идет за ней.

(Швейцарцу.)  Вот  тебе  твои  исподники,  схорони! Октябрь на дворе. Того и
гляди,  зима нагрянет. Может быть. Слышишь, как я говорю: может быть. Потому
-  я  ученая, знаю, никогда нельзя наперед загадывать. Ждешь лета, а глянь -
на  дворе  осень. Но в ларце с казной у тебя должен порядок быть, хоть трава
не расти! Деньги все целы?
     Швейцарец. Да, мама.
     Мамаша Кураж. Не забывай: они тебя потому и казначеем поставили, что ты
парень честный. Не такой отчаянный, как твой брат. Простота  твоя  всего  им
дороже. Тебе и в голову не придет с казной смыться. Не такой ты. Ну, за тебя
я спокойна. Только исподники не засунь куда-нибудь, потом не найдешь.
     Швейцарец. Нет, мама. Я их под тюфяк. (Хочет идти.)
     Каптенармус. Мне по пути, казнохранитель.
     Мамаша Кураж. Только вы мне парня с пути не сбивайте!

                      Каптенармус уходит не прощаясь.

     Иветта (делает ему ручкой). Мог бы попрощаться, каптенармус!
     Мамаша Кураж (Иветте). Не люблю я, когда они вместе.  Неподходящая  это
компания для моего Швейцарца... Да, а война как будто наладилась.  Пятьшесть
лет протянется, как пить дать,  пока  все  царства  передерутся.  Голова  на
плечах есть, на рожон я, слава богу, не лезу, и дела идут - грех жаловаться.
А ты, видно, забыла, что с твоей болезнью нельзя натощак водку пить?
     Иветта. Кто говорит, что я больна? Это ложь!
     Мамаша Кураж. Все говорят.
     Иветта. Все они врут. Мамаша Кураж, я  прямо  в  отчаянии:  из-за  этой
клеветы все мною брезгают, как тухлой  рыбой!  И  на  что  мне  эта  шляпка!
(Швыряет шляпку на землю.) Вот и стала пить с утра. Никогда я себе этого  не
позволяла, от этого только морщины пойдут, но теперь уж все равно.  На  весь
Второй финский меня ославили. Лучше уж мне было дома  остаться,  когда  этот
негодяй меня обесчестил. Гордость - не для  нашей  сестры.  Привыкай  дерьмо
жрать, а то еще хуже будет!
     Мамаша Кураж. Только ты тут не заводи опять про своего Питера и как все
оно вышло. Постыдись! У меня дочь - девица!
     Иветта. Ей как раз и надо послушать, чтоб она любви остерегалась.
     Мамаша Кураж. От нее не устережешься. Иветта. Все равно расскажу.  Хоть
душу отведу! Выросла я в цветущей Фландрии, там я и  встретилась  с  ним,  с
моим погубителем. Из-за него и попала я сюда,  в  Польшу.  Был  он  военный,
поваром служил... Блондин... Из голландцев, но не думай - худой и  стройный.
Да, Катрин, худые - самые опасные. Только я тогда еще этого не знала, и.  не
знала я, что у него другая была. Ему  и  прозвище  такое  дали  -  "Питер  с
трубочкой", потому что он даже  трубку  изо  рта  не  вынимал...  Понимаешь,
когда? (Поет "Песню о братании".)

                       Семнадцать лет мне было,
                       Наш город пал весной.
                       Вполне миролюбиво
                       Противник вел себя со мной.
                          На утренней заре
                          Полк строился в каре,
                          И трепетало все кругом.
                          А с наступленьем темноты
                          В лесу, где травка и кусты,
                          Братались мы с врагом.

                       Моим врагом был повар,
                       Но вот в чем вся беда:
                       Он был мне ненавистен
                       Лишь днем, а ночью - никогда.
                          Ведь утром, на заре
                          Полк строился в каре,
                          И трепетало все кругом.
                          А с наступленьем темноты
                          В лесу, где травка и кусты,
                          Братались мы с врагом.

                       Сильней людских законов
                       Любви святая власть.
                       Внушал мне неприятель,
                       Увы, не ненависть, а страсть.
                          Однажды на заре
                          В холодном октябре
                          Все полетело кувырком.
                          Прощай любовь, прощай покой!
                          С полком уходит милый мой.
                          Расстались мы с врагом.

И  за  ним-то  я,  дура, увязалась! Но так ни разу его и не встретила за все
пять лет. (Пошатываясь, идет за фургон.)
     Мамаша Кураж. Ты шляпку свою позабыла.
     Иветта. Пусть берет ее кто хочет.
     Мамаша Кураж.  Вот  тебе  наука,  Катрин.  Смотри  у  меня,  никогда  с
солдатами не связывайся! Любовь - это божье попущение, я тебе говорю. Да и с
цивильными и то любовь не  мед.  Он  тебе  будет  петь:  готов,  мол,  землю
целовать, по которой твои ноги ступали, - ты их, кстати, мыла вчера? А потом
и начнет тебя тиранить! Радуйся, что ты немая! Уж тебя никогда на  слове  не
поймают,  никогда  не  захочешь  себе  язык  прикусить,  потому  что  правду
ненароком сболтнула. Это тебе дар божий - немота... А  вон  повар  господина
командующего идет. Чего это ему понадобилось?

                         Входят повар и священник.

     Священник. Я принес вам весть от вашего сына Эйлифа. Повар пожелал  мне
сопутствовать. Вы на него произвели сильное впечатление.
     Повар. Я просто пройтись, подышать свежий воздух.
     Мамаша Кураж. Пожалуйста, любое время, если будете себя прилично вести.
Да если и не будете - я с вами управлюсь. А чего Эйлифу надо? У меня  лишних
денег нет.
     Священник. Собственно говоря, у меня было  поручение  к  его  брату,  к
господину казначею.
     Мамаша Кураж. Его тут не было, нет и не будет. Он казначей, да не брату
своему. Нечего его подбивать на такие дела. Ишь умник!  (Достает  деньги  из
котомки.) Передайте уж ему. Материнское сердце - не камень. А ему скажите  -
грех. Постыдился бы у родной матери деньги цыганить.
     Повар. Недолгое время и он со своим полком выступать навстречу  смерти.
Вам следует добавлять. Ведь потом вы жалеете. Вы, женщины, всегда так, иметь
жестокое сердце, а потом жалеть. Не дать стаканчик вино,  такой  пустяки,  а
ведь потом иной раз человек лежит под зеленой травой и никто  не  может  вам
его выкопать.
     Священник. Что это вы так расчувствовались, повар?  Сложить  голову  на
поле брани - это блаженство, а не причина для скорби. Ибо ныне  -  война  за
веру. Не обычная это война, а священная и потому угодная богу.
     Повар. Это правильно. Это есть война,  где  немножко  грабеж,  немножко
резня, немножко поджигательство и, не забыть бы, немножко изнасилие. Но этот
война непохож на все остальные, потому что он есть война за веру. Это  ясно.
Но и на этот война хочется выпить. Думаю, и вы согласитесь?
     Священник (мамаше Кураж, указывая на повара). Я пытался  его  удержать,
но он клянется, что вы его покорили, что он бредит вами.
     Повар (закуривая коротенькую трубочку). Из прекрасных рук стакан  вина,
больше ничего худого! Но я уже поплатиться. Вся дорога его преподобие  делал
такие шутки, что я до сих пор красный.
     Мамаша Кураж. Ай-ай-ай! А еще духовное лицо! Придется вам налить, а  то
вы, скуки ради, пожалуй, соблазнять меня начнете.
     Священник.  Соблазн  велик,   как   говаривал   придворный   священник,
поддаваясь соблазну. (Замечает Катрин.) А кто эта привлекательная особа?
     Мамаша Кураж. Эта особа не привлекательная, а порядочная.

Священник и повар уходят с мамашей Кураж за фургон. Катрин смотрит им вслед,
потом,  оставив  белье,  поднимает  шляпку Иветты. Потом садится и примеряет
красные  сапожки  и  шляпку.  Слышно,  как  мамаша  Кураж, повар и священник
                            беседуют о политике.

     Мамаша Кураж. Этим бы полякам сидеть тут в Польше тихо и  не  рыпаться!
Ну, пускай наш король к ним со своим войском пришел, так им  бы  тут  мир  и
сохранять, а они ни с того ни с сего на нашего короля войной пошли!  В  свое
дело ввязались! Он это тихо-мирно  с  артиллерией  и  кавалерией  по  Польше
проходил, а они на него! Стало быть, они сами мир нарушили. Вся кровь на  их
головы падет!
     Священник. В помыслах нашего  доброго  короля  одно:  народам  даровать
свободу. Император всех поработил: и поляков, и немцев. Король должен был их
освободить.
     Повар. Вот-вот, и я говорю: ваш лицо  меня  не  обманул-  водка  у  вас
превосходный! А насчет король  -  этот  свобода,  который  он  хотел  дарить
Германии, обошелся ему недешево. Он  даже  вводил  новый  налог  на  соль  в
Швеции. Это бедным людям, конечно, обошлось недешево. А потом  ему  пришлось
хватать и четвертовать немцев, потому что они держатся  за  свой  угнетатель
император. А король, вот именно, шутить не любит, когда кто-нибудь не  хочет
быть свободен! Или взять поляки. Ведь он спер