м монотонным движением  тоже  недостаточно
зацепляют слух и требуют  перифраз  -  они  не  вмещают  многих  современных
выражений: требовалась интонация прямой, импровизированной речи.  Стихи  без
рифм с нерегулярными ритмами казались мне подходящими для данной цели.

1938


ДОБАВЛЕНИЕ

     Подчеркнуто  регулярные  ритмы  всегда  оказывали  на  меня   неприятно
убаюкивающее,   усыпляющее   действие,   подобно   подчеркнуто    регулярным
однообразным  шумам  (капли,  падающие  на  крышу;  жужжание  мотора);   они
повергают человека в некий транс. Можно себе представить, что  когда-то  они
действовали возбуждающе; теперь этого больше нет. Кроме  того,  повседневную
речь  в  гладких  ритмических  формах  выразить  невозможно  -   разве   что
иронически.   А   простая,   обыденная   речь   мне   вовсе   не    казалась
противопоказанной поэзии, как это нередко утверждается. В той неприятной для
меня атмосфере полусна, которая навевается регулярными ритмами, стихия мысли
играла  весьма  своеобразную  роль:  возникали  скорее  ассоциации,   нежели
собственно мысли; мысль как бы качалась на  волнах,  и  если  человек  хотел
думать, он должен был всякий раз  сперва  вырваться  из  все  уравнивающего,
нейтрализующего, нивелирующего настроения.  При  нерегулярных  ритмах  мысли
скорее приобретали соответствующие им  собственные  эмоциональные  формы.  У
меня не было впечатления, что я  при  этом  удаляюсь  от  лиризма.  Согласно
господствующей эстетике,  лирика  была  связана  с  чем-то  вроде  атмосферы
настроения;  однако  то,  что  я  знал  из  современной  лирики,  меня  мало
удовлетворяло, и мне казалось маловероятным, чтобы современная эстетика была
лучше современной лирики. Во имя некоторых социальных задач, стоявших  перед
лирикой, можно было пойти новыми путями.

1938

УМЕРЕННОЕ ЗНАЧЕНИЕ ФОРМАЛЬНОГО НАЧАЛА

     Так как я в своей области новатор,  то  некоторые  все  снова  и  снова
кричат, будто я формалист. Они не обнаруживают в моих работах  старых  форм;
хуже того, они обнаруживают новые и  потому  считают,  что  меня  интересуют
именно формы; между тем я пришел к выводу, что формальному началу  я  придаю
весьма умеренное значение. В разное время  я  изучал  старые  формы  лирики,
эпоса, драматургии и театра и лишь  тогда  отказывался  от  них,  когда  они
стояли на пути тому, что я хотел сказать. Почти в каждой области я начинал с
того, что следовал традиции. В лирике я начал с песен под гитару  и  сочинял
стихи одновременно с музыкой, баллада была древнейшей формой, и в мое  время
ни один уважающий себя человек уже не писал  баллад.  Позднее  я  перешел  в
лирике к другим формам, менее старым, но иногда  возвращался  обратно,  даже
копировал  старых  мастеров,  переводил   Вийона   и   Киплинга.   Когда   я
воспользовался сонгом, который после  войны  пришел  на  наш  континент  как
народная песня больших городов, он уже был традиционной формой. От нее я шел
и ее позднее преодолел. Но в массовых песнях содержатся формальные  элементы
этой косной, чувствительной и суетной  формы.  Потом  я  писал  безрифменные
стихи с нерегулярным ритмом. Кажется, я впервые применил их в  драме.  Есть,
однако, несколько стихотворений из эпохи "Домашних проповедей", которые  уже
содержат их элементы, - это псалмы, которые я исполнял под гитару.  Сонет  и
эпиграмму я принял как готовые формы - какими они были.  В  сущности,  я  не
пользовался только формами античной лирики,  которые  казались  мне  слишком
искусственными.

1938


О "СВЕНДБОРГСКИХ СТИХОТВОРЕНИЯХ"

     ...Капиталистический  способ  производства  сковывает  производительные
силы, и это не может не отразиться, например, на литературе.  Рассмотрю  это
прежде всего  на  собственном  примере.  "Домашние  проповеди",  мой  первый
лирический  сборник,  без  сомнения,  несет  на  себе   печать   буржуазного
декадентства.   Бесчисленность   переживаний   оборачивается    хаотичностью
переживаний. Многообразие интонаций содержит элементы распада. Богатство тем
и мотивов содержит момент бесцельности. Энергичный язык неряшлив и т.  д.  и
т. п. Относительно  этого  первого  сборника  "Свендборгские  стихотворения"
означают в равной степени как снижение, так и  подъем.  С  буржуазной  точки
зрения здесь обнаруживается удивительное оскудение. В самом деле, разве  все
не  стало   здесь   более   односторонним,   холодным,   "сознательным"   (в
предосудительном смысле этого слова), менее "органичным"? Надеюсь,  что  мои
соратники  не  просто  согласятся  с  этим  утверждением.  Они  скажут,  что
"Домашние  проповеди"  -  сборник  в  большей  степени   декадентский,   чем
"Свендборгские стихотворения". Но мне представляется существенным, чтобы они
поняли, какой ценой автор достиг подъема - в той мере, в какой  этот  подъем
может быть констатирован. Капитализм вынудил нас к борьбе. Он опустошил наше
окружение.  Теперь  я  уже  не  брожу  "один  в  густом  лесу",  я   окружен
полицейскими. Еще осталась "бесчисленность" - это бесчисленность предстоящих
битв. Осталось "многообразие" - это многообразие  проблем.  Каждому  сегодня
ясно: расцвета литературы нет. Но следует  остерегаться  мыслить  устарелыми
метафорами. Представление о расцвете носит односторонний характер.  Ценность
произведения, определение силы и масштаба нельзя привязывать к идиллическому
представлению о цветении в органическом  мире  -  это  было  бы  нелепостью.
Снижение и подъем не разделены календарными датами. Эти линии проходят через
художников и их произведения.

1938


К ЭПИГРАММАМ

1

     В древнегреческих эпиграммах предметы  обихода,  изготовленные  людьми,
вполне естественно становятся предметами  лирического  воспевания  -  в  том
числе и оружие. Охотники и воины посвящают свой лук божеству.  Вонзается  ли
стрела в грудь человека или в грудь куропатки  -  это  безразлично.  В  наше
время  возникли  нравственные  сомнения  -  в  первую  очередь  именно   они
препятствуют рождению такой предметной лирики. В красоте самолета есть нечто
непристойное. Когда я перед войной предложил в Швеции фильм, который  должен
был быть создан под лозунгом "Самолет - рабочей молодежи!" -  это  оружие  в
твердых руках, - и хотел  воплотить  простую  мечту  человечества,  мечту  о
крыльях,  мне  тотчас  возразили:  они  что  же,  должны   стать   летчиками
бомбардировочной авиации?

1940

2

     В настоящее  время  я  могу  писать  только  эти  крохотные  эпиграммы,
восьмистишия,  а  теперь  уже  только  четверостишия.  За  "Цезаря"   я   не
принимаюсь, потому что  еще  не  кончил  "Доброго  человека".  Когда  я  для
разнообразия раскрываю рукопись "Покупки меди", мне кажется,  будто  в  лицо
мне дует ветер, поднимающий облако пыли.  Можно  ли  представить  себе,  что
нечто подобное когда-нибудь снова обретет смысл? Это вопрос не риторический.
Я должен был бы составить себе представление об этом. И если говорить о моем
творчестве, то дело не в нынешних победах Гитлера, а только в моей изоляции.
Когда я утром слушаю известия по радио, читая Босвеллову "Жизнь Джонсона"  и
поглядывая в окно на березовую рощу и на туман, поднимающийся с реки, то мой
противоестественный день  начинается  не  с  фальшивого  звука,  нет,  -  он
начинается вообще без всяких звуков, он беззвучен.

1940

3

     Очищение  языка,  которое  я  предпринял,  сочиняя  финские  эпиграммы,
естественно влечет меня к раздумьям о развитии лирики. Какое снижение! Сразу
же после  Гете  распадается  прекрасное  противоречивое  единство,  и  Гейне
начинает целиком богохульную, Гельдерлин - целиком жреческую  линию.  Первая
линия,  развиваясь,  все  больше  расшатывает   язык,   потому   что   здесь
естественность достигается незначительными нарушениями  формы.  Кроме  того,
остроумие всегда до известной степени безответственно, да  и  вообще  эффект
воздействия,  извлекаемый  лириком  из   эпиграммы,   освобождает   его   от
необходимости стремиться к  лирическому  воздействию;  выражение  становится
более или менее схематичным, напряжение между словами исчезает, вообще выбор
слов - если смотреть на него с точки зрения лирической поэзии  -  становится
небрежным, потому что в лирическом жанре есть свое собственное  соответствие
для остроумного. Теперь поэт представляет лишь самого себя. Жреческая  линия
у Георге, выступая под  маской  презрения  к  политике,  становится  открыто
контрреволюционной, то есть она не только реакционна, но и  приносит  пользу
контрреволюции. Георге  лишен  нравственности  -  он  находит  ей  замену  в
утонченном  кулинаризме.  Карл  Краус,  представитель  второй  линии,   тоже
безнравствен, потому что чисто интеллектуален. Односторонность  обеих  линий
все более затрудняет суждение о них. У Георге мы видим крайний субъективизм,
который выдает себя за нечто объективное, принимая классицистические  формы.
На самом деле лирика Крауса при всей  ее  кажущейся  субъективности  все  же
ближе к объекту, она содержит  больше  элементов  реальности.  Краус  слабее
Стефана Георге, это  худо.  Он  мог  бы  быть  гораздо  лучшим  поэтом.  Оба
антибуржуазны (Георге клерикально-феодален;  у  него  "языческое",  конечно,
религия; Краус "радикально" критичен, но он безусловный идеалист,  либерал),
так что обе линии, во всяком случае, свидетельствуют  о  том,  что  развитие
культурной традиции  связано  с  отказом  от  буржуазных  интересов.  Школа,
созданная Георге, лишь тогда даст  какие-нибудь  ценности,  если  она  будет
заниматься творчеством в области перевода. Дело  в  том,  что  она  в  таком
случае будет располагать объектом, которого иначе  ей  никак  не  раздобыть.
Краус в собственной лирике почти не  дает  образцов  воплощения  его  теории
языка и стиха, к которой приходится поэтому обращаться непосредственно.

1940

4

     Работаю над  новой  серией  фотоэпиграмм.  Просмотрев  прежние,  частью
относящиеся к первому периоду войны, я  пришел  к  выводу,  что  отбрасывать
почти ничего не придется (с политической точки зрения все остается в  силе);
если  учесть,  что  характер  войны  постоянно  меняется,  -  это   отличное
доказательство  правильности  позиции.  Теперь  написано  более  шестидесяти
четверостиший, и вместе со "Страхом и нищетой Третьей  империи",  сборниками
стихов и, может быть, "Пятью трудностями пишущего правду" они  дадут  полный
литературный отчет о годах изгнания.

1944


ФАБУЛА "ШВЕЙКА"

     Бравый солдат Швейк, которому удалось выжить в  первой  мировой  войне,
еще здравствует, и наша  история  рассказывает  об  его  успешных  стараниях
остаться в живых и во второй мировой войне.  Конечно,  идеи  и  планы  новых
властителей еще  шире  и  универсальнее,  чем  старых,  так  что  маленькому
человеку нынче еще трудней выжить. Пьеса начинается

                         прологом в высших сферах,

     где  неестественно  громадных  размеров  Гитлер  неестественно  громким
голосом говорит своему неестественно  громадному  шефу  полиции  Гиммлеру  о
предполагаемой верности "маленького человека" в Европе, об  его  надежности,
готовности к самопожертвованию, преданности, воодушевлении, сознательности в
области геополитики и так далее и  так  далее.  Эти  добродетели  маленького
человека необходимы Гитлеру потому, что он решил завоевать мир. Шеф  полиции
заверяет его, что маленький человек в Европе  испытывает  к  нему  такую  же
любовь, как и маленький человек в Германии.  Об  этом  позаботится  гестапо.
Фюреру нечего опасаться, и он может, не задумываясь, приступать к завоеванию
мира.

1

     Состоялось покушение на Гитлера.  Радостное  оживление  в  трактире  "У
чаши" в Праге, где бравый торговец  собаками  Йозеф  Швейк  сидит  со  своим
другом Балоуном за утренней кружкой пива и  толкует  о  политике  с  молодой
вдовой Анной Копецкой, хозяйкой "У чаши". Но толстяк Балоун, которому  из-за
его невероятного аппетита приходится особенно тяжко в эти времена  карточной
системы, введенной нацистами, - быстро возвращается в свое  обычное  мрачное
настроение. Он узнал из надежного источника, что на немецких полевых  кухнях
все еще выдаются солидные порции мяса. Доколе же ему,  Балоуну,  противиться
искушению пойти в немецкую армию? Крпецка  и  Швейк  очень  озабочены  этим.
Человек в беде! Швейк, великий реалист, предлагает  заставить  Балоуна  дать
клятву, что он никогда не станет путаться с немцами, что  бы  ни  произошло.
Балоун просит учесть, что уже полгода ни разу не  обедал  по-настоящему.  Он
говорит, что за полноценный обед готов _на все_. Пани Копецка полагает,  что
ей удастся помочь ему. Она пламенная патриотка, и мысль,  что  Балоун  может
завербоваться в немецкую  армию,  для  нее  невыносима.  Когда  приходит  ее
поклонник, молодой сын мясника Прохазка, она, нежно беседуя с юношей, задает
ему древний, как мир, вопрос  Клеопатры:  "Если  это  действительно  любовь,
тогда скажи, много ли ее?" Она хочет узнать, хватит  ли  его  любви  на  то,
чтобы раздобыть два фунта мяса для голодного Балоуна. Он мог бы взять мясо в
лавке отца, но нацисты свирепо преследуют торговлю из-под полы.  И  все-таки
молодой Прохазка, впервые увидев путь к сердцу  молодой  вдовы  открытым,  в
смятении обещает принести мясо. Между тем "У чаши"  заполняется  народом,  и
Швейк начинает излагать свое  мнение  о  мюнхенском  покушении  на  Гитлера.
Спровоцированный сообщениями фашистского радио, он пускается  в  чрезвычайно
опасный политический разговор с известным всем завсегдатаям трактира агентом
гестапо Бретшнейдером. Обычная болтовня Швейка не обманывает гестаповца.  Не
долго думая, господин Бретшнейдер арестовывает удивленного, но с готовностью
подчиняющегося ему Швейка.

2

     Доставленный господином Бретшнейдером в штаб гестапо на Петчине,  Швейк
восклицает, вытянув вперед правую руку: "Да  здравствует  наш  фюрер  Адольф
Гитлер! Мы выиграем войну!",  после  чего  его  из-за  очевидного  слабоумия
отпускают.
     Когда допрашивающий его шарфюрер СС Людвиг Буллингер узнает, что  Швейк
- торговец собаками,  он  выспрашивает  у  него  об  одном  породистом  псе,
которого как-то видел на Зальмгассе. "Осмелюсь доложить, я эту тварь знаю по
долгу службы!" - радостно восклицает Швейк и начинает  разглагольствовать  о
породах и расах. Шпиц - сокровище советника Войты  и  продаже  не  подлежит.
Швейк и шарфюрер обсуждают, как  арестовать  советника  и  конфисковать  его
имущество, обвинив Войту в антигосударственной деятельности, но  выясняется,
что тот коллаборационист и "не еврей". Так Швейк получает  почетное  задание
украсть   породистого   пса   и   тем   самым   показать   себя    достойным
коллаборационистом.

3

     Возвратившись с триумфом в  трактир  "У  чаши",  Швейк  застает  весьма
напряженную обстановку. Толстяк Балоун, сидя словно на раскаленных  угольях,
ждет своего обеда, готовый при виде мяса сразу же  отказаться  от  намерения
вступить в гитлеровскую армию. Хотя уже десять минут первого, юный  Прохазка
еще не появился. Швейк любезно прихватил из гестапо эсэсовца Мюллера-второго
и обещал, что вдова Копецка погадает ему по руке  и  предскажет  судьбу.  Но
хозяйка сначала отказывается, потому что у яее уже  есть  печальный  опыт  с
предсказаниями.  Наконец  появляется  молодой  Прохазка,  но  присутствующие
поглядывают на его нотную папку - он учится музыке в академии  -  с  большой
озабоченностью, потому что эсэсовец, конечно  же,  не  должен  видеть  мясо.
Чтобы избавиться от эсэсовца,  госпожа  Копецка  соглашается  погадать  ему.
Выясняется, что он совершит великие подвиги и что ему предначертано в  конце
концов погибнуть смертью храбрых. Подавленный  и  деморализованный  эсэсовец
уходит, и Балоун бросается к папке, вокруг  которой  давно  уже  нетерпеливо
похаживал. Пап-ка оказывается пустой. Юный Прохазка жалобно признается,  что
не осмелился украсть мясо, потому что при виде  ареста  Швейка  он  проникся
величайшим  страхом  перед  гестапо.  Разгневанная  Копецка   с   библейской
жестикуляцией изгоняет его, ибо он не выдержал испытания как мужчина и  чех.
Но  когда  опечаленный  юноша  уходит,  а  жестоко  разочарованный   толстяк
позволяет себе пренебрежительное замечание об ее поклоннике, она  с  яростью
отвечает, что во всем  виноваты  нацисты.  Гнев  Балоуна  обращается  против
угнетателей его некогда прекрасной  родины,  и,  когда  входит  гестаповский
агент  господин  Бретшнейдер,  Балоун  запевает  коварную  песню  о  "черной
редьке", которую пора "вытащить", "порубить на мелкие кусочки  и  посолить",
так, чтобы из нее "дух вон" вышел, каковая  песня  представляется  господину
Бретшнейдеру подозрительной, но не дает повода для ареста.

                           Первый финал "Швейка"
                         Интермедия в высших сферах

     Гигантскому Гитлеру,  который  на  пути  покорения  мира  столкнулся  с
препятствиями, нужно больше самолетов, танков, пушек, и он  осведомляется  у
гигантского Геринга, будет ли маленький человек в Европе работать  на  него.
Тот заверяет, что маленький человек в Европе будет так же работать на  него,
как и маленький человек в Германии.  Об  этом  позаботится  гестапо.  Фюреру
нечего опасаться, он может спокойно продолжать завоевание мира.

4

     Покушение Швейка на шпица коллаборациониста Войты происходит на  берегу
Влтавы. Дело в  том,  что  каждый  вечер  служанка  Войты  вместе  со  своей
подружкой Кати водит туда на прогулку  этого  породистого  пса.  Притворяясь
влюбленными, Швейк и Балоун приближаются  к  скамейке,  где  сидят  девушки.
Швейк честно предупреждает их, что шарфюрер СС Буллингер хочет похитить  пса
и отправить своей супруге в Кельн, о  чем  Швейк  узнал  из  первоисточника.
После чего он удаляется "на свидание  в  "Метрополь".  Балоун  заигрывает  с
девушками,  и,  воодушевленные  прелестью  царственно  текущей  Влтавы,  они
запевают  народную  песню.  Когда  песня  кончается,  пса  уже  нет.   Швейк
предательски сманил его во время  пения.  Девушки  бросаются  в  полицию,  а
возвратившийся вместе со шпицем Швейк начинает объяснять своему  другу,  что
они отдадут пса шарфюреру только после того, как тот выложит денежки;  вдруг
появляется мрачного вида субъект. Охотник за собаками Швейк попадает в  лапы
охотника за людьми: субъект оказывается служащим нацистской  организации  по
найму рабочей силы, которому приказано отправлять всех лиц без  определенных
занятий на "добровольную трудовую повинность". Швейк и  Балоун,  озабоченные
судьбой шпица, уходят под конвоем на регистрацию.

5

     Обеденный перерыв на пражской товарной станции. Швейк  и  Балоун,  ныне
сцепщики на гитлеровской службе, ожидают, охраняемые  вооруженным  до  зубов
немецким солдатом, когда  им  принесут  из  трактира  "У  чаши"  их  обычную
похлебку. Сегодня сама вдова Копецка появляется  с  эмалированными  судками.
Украденный шпиц, которого  Швейк  поручил  ее  заботам,  становится  центром
политической аферы, его  необходимо  убрать  из  дому.  Коллаборационистская
пресса твердит, что исчезновение собаки - акт мести  населения  профашистски
настроенному чиновнику. Швейк обещает забрать собаку. Он  слушает  вдову  не
очень внимательно, потому  что  его  тревожит  состояние  Балоуна.  Охранник
получил свой обед: гуляш! Балоун, дрожа  всем  телом  и  принюхиваясь,  идет
следом за  котлом,  который  проносят  мимо  них.  Не  обращая  внимания  на
умоляющие взгляды друзей, он осведомляется у солдата, всегда ли  на  военной
службе дают такие порции и так далее и так далее.  Солдат  ест  свой  гуляш,
погрузившись в глубокое раздумье и, прожевав  кусок,  каждый  раз  беззвучно
шевелит губами. Он получил задание запомнить номер одного из вагонов -  4268
- с сеялками для Нижней Баварии, а ему это очень трудно. Швейк,  как  всегда
готовый помочь, пытается обучить его мнемонической системе,  с  которой  его
познакомил один из завсегдатаев "У чаши",  чиновник  ремесленной  управы.  К