отренные выше  новаторские  особенности  творчества  Брехта  тесно
связаны со своеобразием его художественного метода, его реализма.
     У  Брехта  есть  статья  под   знаменательным   названием   "Широта   и
многообразие реалистической манеры письма". В этой статье  Брехт  решительно
протестует против сужения понятия реализма, против  ограничения  его  кругом
каких-то  обязательных  формальных  требований,  против  отождествления  его
исключительно лишь с манерой письма одного или группы  сходных  между  собой
писателей. "Реализм, - пишет Брехт, - предполагает широту, а не узость. Сама
действительность широка, многообразна, противоречива...  Правда  может  быть
многими способами утаена и многими способами высказана. Мы  определяем  нашу
эстетику, равно как и нашу этику, потребностями борьбы".
     Брехт  показывает  исключительное  разнообразие  таких  друг  на  друга
нисколько не  похожих  писателей-реалистов,  как  Диккенс,  Гриммельсгаузен,
Толстой,  Вольтер,  Бальзак,  Гашек,  и  отстаивает   право   реалистов   на
фантастику, условность, на создание образов и ситуаций невероятных  с  точки
зрения повседневного бытового  правдоподобия,  как  это  было,  например,  у
Сервантеса или Свифта. Важно лишь,  чтобы  действительность  была  правильно
наблюдена и понята и правдиво отображена. А  формы  отображения  могут  быть
разными, и ни одной из них, как бы хороша она  сама  по  себе  ни  была,  не
должны предоставляться монопольные права.
     Эти мысли далее развиты и углублены  Брехтом  в  статье  "Народность  и
реализм". "Мы установим, - пишет он, -  что  так  называемая  сенсуалистская
манера письма (при которой все можно обонять, вкушать и  осязать)  не  может
быть безоговорочно отождествлена с реалистической манерой письма.  Напротив,
мы  убедимся,  что  есть  сенсуалистски  написанные,  но  не  реалистические
произведения,   и   реалистические,   но   не    сенсуалистски    написанные
произведения...".  И  далее,  углубляя  и  конкретизируя  эту  мысль,  Брехт
продолжает: "На театре действительность может быть изображена в подлинной  и
в фантастической форме, актеры могут выступать без (или почти без)  грима  и
держаться "вполне естественно", и все это может быть сплошным враньем, и они
же могут выступать в масках самого гротескного свойства и при этом  выражать
правду".
     Широко  используя  в  своем   творчестве   философскую   фантастику   и
условность, Брехт часто подчеркивал, какие  преимущества  он  видит  в  этих
формах искусства: они помогают читателю и  зрителю  в  выработке  обобщающих
суждений и выводов. Брехт находил  эти  формы  особенно  благоприятными  для
выполнения   пропагандистских,   воспитательных,   просветительских    задач
искусства социалистического реализма.
     Мы   не   случайно   повторяем    "просвещение",    "просветительский",
"просветить"... Среди всех философских и художественных  традиций  прошлого,
которые в себя впитывает и по-своему перерабатывает каждый писатель,  Брехту
как в его художественной практике, так и эстетических воззрениях ближе всего
традиции просвещения, традиции Вольтера, Свифта, Лессинга и Гете.
     Это прежде всего сказывается в преобладающей роли рационального  начала
в его творчестве. Подобно Вольтеру в его философских повестях или  Свифту  в
его "Путешествиях Гулливера" и "Сказке о бочке", Брехт в своих пьесах прежде
всего    выступает     пропагандистом     определенных     философских     и
социально-политических идей, и этим  идеям  он  подчиняет  выбор  сюжетов  и
образов - часто условно построенного сюжета, фантастических образов. Подобно
некоторым реалистам века  разума,  он  в  ряде  случаев,  дабы  предоставить
больший  простор   обобщающим   умозаключениям   зрителя,   отвлекается   от
изображения  конкретных  бытовых  деталей,   абстрагируется   от   локальных
исторических примет места и  времени,  и  с  точки  зрения  этнографической,
географической, исторической изображает древнюю Грузию или современный Китай
почти столь же условно, как Вольтер "болгарскую" армию в своем "Кандиде" или
страны, через которые проезжают герои "Царевны Вавилонской".
     Тяготение   к   философской   фантастике   также   роднит   Брехта    с
просветителями. Подобно Свифту, Вольтеру, Монтескье, отчасти Лессингу, Брехт
часто переносит действие своих произведений  в  экзотическую  обстановку,  в
Индию,  Китай,  Монголию,  Древний  Рим,  средневековую  Грузию,  Японию,  в
золотоносный Клондайк и т. д. В  этой  экзотической  обстановке  философская
идея пьесы,  освобожденная  от  оков  знакомого  и  привычного  быта,  легче
достигает общезначимости. Экзотически костюмированные сюжеты легче входят  в
форму параболы, одного  из  излюбленных  жанров  Брехта,  как  известно,  не
чуждого и просветителям XVIII века.
     Теоретические  положения  Брехта,  его  концепция  "эпического"  театра
своими корнями также уходит в эстетику  просвещения.  Так,  например,  Брехт
называет свой  "эпический  театр"  театром  "эпохи  науки",  и  уже  в  этом
определении чувствуется  просветительский  подход.  Критика,  которой  Брехт
подвергает бесконтрольные, стихийные "вчувствования" актера  в  образ,  игру
"нутром", прямо перекликается с мыслями  из  "Парадокса  об  актере"  Дидро.
Особенно часто отправные пункты для  своих  теоретических  построений  Брехт
находил в "Гамбургской драматургии" Лессинга и в эстетических работах Гете и
Шиллера.  Здесь  сопоставительный   анализ   может   привести   к   поистине
поразительным открытиям.
     Укажем  лишь,  что  в  своих  положениях  о   различии   эпического   и
драматического начал Брехт кое в чем исходит из "Гамбургской драматургии", а
в особенности из статьи Гете "Об эпической и  драматической  поэзии"  и  его
писем к Шиллеру в 1797 году. Исключительно интересные  мысли  о  внесении  в
драму эпических элементов,  о  конкретных  формах  соединения  обоих  начал,
формах, в некоторых отношениях предвосхищающих поэтику Брехта,  о  том,  что
"мул - не лошадь и не осел, но не является ли он  все-таки  одним  из  самых
полезных вьючных животных!" - высказывал Лессинг. О художественном выигрыше,
который может быть достигнут, если  зритель  знает  наперед  ход  событий  и
развязку, писали и Лессинг и Гете в письме к Шиллеру от 22 апреля 1797 года.
О  возможностях  применения  и  о  значении   хора   в   современной   драме
исключительно важные, не оставшиеся без влияния на Брехта  мысли  высказывал
Шиллер в статье "О применении хора  в  трагедии".  Гете  и  Шиллер  в  своей
переписке обменивались  мыслями  о  том,  какими  способами  могло  бы  быть
смягчено аффектирующее воздействие драмы и каким образом она могла бы  стать
для зрителя  предметом  более  спокойного,  критического  наблюдения.  Можно
назвать еще ряд совпадающих направлений, по которым  шли  в  своих  исканиях
поэты XVIII века и Брехт. Последний и сам ссылался на немецкое Просвещение и
веймарский классицизм как на источник некоторых своих теоретических идей.
     Конечно, различие эпохи мировоззрений вело к тому, что, беря  некоторые
эстетические положения просветителей, Брехт  применял  их  в  совсем  других
целях, совершенно иначе претворял их в художественную практику,  из  сходных
посылок делал иные выводы. Разумеется, не  следует  отождествлять  Брехта  с
просветителями  XVIII  века.  Однако  в  творчестве  Брехта   связь   с   их
философскими и художественными традициями ощущается довольно отчетливо.  При
этом  Брехт  -  если  можно  так  выразиться  -  является  "социалистическим
просветителем". Этим условным обозначением  и  определяется  в  значительной
мере  оригинальность  этого  замечательного   писателя,   его   неповторимое
творческое своеобразие среди многообразия  форм  и  художественных  манер  в
искусстве социалистического реализма.



   Бертольд Брехт
   Трехгрошовая опера


                 В сотрудничестве с Э. Гауптман, К. Вейлем

----------------------------------------------------------------------------
     Перевод С. Апта
     Бертольт Брехт. Театр. Пьесы. Статьи. Высказывания. В пяти томах. Т. 1
     М., Искусство, 1963
     OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru
----------------------------------------------------------------------------

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

     Maкхит, по кличке Мэкки-Нож.
     Джонатан Джеремия Пичем, владелец фирмы "Друг нищего".
     Селия Пичем, его жена.
     Полли Пичем, его дочь.
     Браун, шеф лондонской полиции.
     Люси, его дочь.
     Дженни-Малина.
     Смит.
     Кимбл, священник.
     Филч.
     Уличный певец.
     Бандиты.
     Нищие.
     Проститутки.
     Констебли.


ПРОЛОГ

                           Баллада о Мэкки-Ноже.
                               Ярмарка в Сохо
              Нищие нищенствуют, воры воруют, гулящие гуляют.

     Уличный певец (поет).

                        У акулы - зубы-клинья,
                        Все торчат, как напоказ,
                        А у Мэкки - нож, и только,
                        Да и тот укрыт от глаз.

                        Если кровь прольет акула,
                        Вся вода кругом красна!
                        А у Мэкки - нож, и только,
                        Не ищи на них пятна.

                        Как над Темзою-рекою
                        Косит смерть людей подряд!
                        Ни при чем чума и оспа:
                        "Мэкки бродит", говорят.

                        Если вдруг на Стрэнде людном
                        Тело мертвое найдешь,
                        Знай, что ходит где-то рядом
                        Руки в брюки Мэкки-Нож.

                        Мейер Шмуль бесследно сгинул,
                        Мейер Шмуль - богач-старик,
                        Деньги Мейера у Мэкки -
                        Против Мэкки нет улик.

 Слева направо через сцену проходят, прогуливаясь, Пичем с женой и дочерью/

                        Нож в груди у Дженни Таулер.
                        Содрогнулся стар и млад -
                        Мэкки-Нож с невинным видом
                        Совершает променад.

                        И на смерть Альфонса Глайта
                        До сих пор не пролит свет.
                        Расспросить бы надо Мэкки,
                        Но ведь он не скажет, нет.

                        И пожар в районе Сохо -
                        Семь детишек, старый дед, -
                        А в толпе все тот же Мэкки,
                        Но его не спросят, нет.

                        И растленье малолетней,
                        Той, чье имя здесь вокруг
                        Всем известно! Как же, Мэкки,
                        Вам такое, сходит с рук?

     Проститутки смеются, от них отделяется человек и, пересекая
площадь, торопливо уходит.
     Дженни-Малина. Вот он - Мэкки-Нож!


ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

I
Ввиду   возрастающей   человеческой   черствости   коммерсант  Пичем  открыл
заведение,  в  котором  несчастнейшие  из  несчастных  могли  бы  приобрести
   внешность, способную тронуть все более и более ожесточающиеся сердца.
                    Заведение Джонатана Джеремии Пичема.

УТРЕННИЙ ХОРАЛ ПИЧЕМА

                      Вставай, человече, вставай,
                      Бесчинствуй, не тешься досугом!
                      Увидев, что ты негодяй,
                      Воздаст тебе бог по заслугам.

                      Жену продавай ни за грош!
                      Не брезгай ничем и нигде!
                      От бога, подлец, не уйдешь:
                      Заплатишь на Страшном суде.

     Пичем (публике). Нужно придумать что-то новое. Мое дело слишком сложно,
ибо мое дело - это возбуждать человеческое сострадание. Есть  вещи,  которые
могут потрясти человека, их немного, очень немного, но вся беда в том,  что,
если часто их применять, они перестают  действовать.  Ибо  человек  обладает
ужасной способностью становиться бесчувственным, когда ему вздумается. Вот и
получается, что, впервые увидев на  улице  нищего  с  культей  вместо  руки,
испуганный прохожий готов пожертвовать ему десять пенни, во  второй  раз  он
ограничится пятью, а в третий, пожалуй,  преспокойно  позовет  полицейского.
Точно так же обстоит дело и со средствами духовного воздействия.

 С колосников спускается большой щит с надписью: "Давать слаще, чем брать".

Что  толку  в  прекраснейших  и проникновеннейших изречениях, даже мастерски
намалеванных,  если они так быстро изнашиваются? В Библии можно найти четыре
-  от силы пять трогательных изречений, но стоит их израсходовать - и ты гол
как сокол. Вот, например, плакат "Дающему воздается" устарел за какие-нибудь
несчастные  три  недели. Хочешь не хочешь - придумывай что-то новое. Тут вся
надежда на Библию, но надолго ли ее хватит?

    Стук в дверь. Пичем отворяет; входит молодой человек по имени Филч.

     Филч. Пичем и компания?
     Пичем. Пичем.
     Филч. Вы владелец фирмы "Друг нищего"? Меня к вам послали. Да, вот  это
плакаты! Это же капитал! У вас, наверно, целая библиотека  таких  изречений?
Вот это я понимаю! Откуда у нашего брата возьмутся идеи? Образования  у  нас
нет, а без него дела не поставишь.
     Пичем. Ваше имя?
     Филч. Видите ли, господин Пичем, мне с юных лет не везло. Мать  у  меня
была пьянчужка,  отец  -  игрок.  С  детства  предоставленный  самому  себе,
лишенный материнской ласки,  я  все  глубже  скатывался  в  болото  большого
города. Я не знал ни отцовской заботы, ни семейного уюта. И вот - вы  видите
перед собой...
     Пичем. Я вижу перед собой...
     Филч (смущенно). ...человека без средств, жертву собственных страстей.
     Пичем. Разбившийся о скалы корабль и так далее. Скажите-ка мне, обломок
крушения, в каком районе вы исполняете эти детские сказки?
     Филч. Не понимаю, господин Пичем.
     Пичем. Надеюсь, вы произносите эту речь публично?
     Филч. Видите ли, господин Пичем, вчера  как  раз  произошел  неприятный
случай на Хайлэнд-стрит. Я тихо и грустно, со шляпой в руках, стою на  углу,
не подозревая ничего дурного...
     Пичем (листая записную книжку). Хайлэнд-стрит.  Совершенно  верно.  Ты,
стало быть, и есть тот мерзавец, которого застукали вчера  Хони  и  Сэм.  Ты
имел наглость приставать к прохожим в  Десятом  районе.  На  первый  раз  мы
ограничились  небольшой  взбучкой,  предположив,  что   ты   действуешь   по
неведению, но, если ты еще раз сунешься, мы пустим в ход пилу, ясно?
     Филч. Позвольте, позвольте! Но что же мне делать, господин  Пичем?  Эти
господа избили меня  до  полусмерти,  а  потом  вручили  мне  вашу  визитную
карточку. Если я сниму пиджак, вы увидите, что я весь в синяках.
     Пичем. Ну, друг мой, если для этого нужно еще снять пиджак, значит, мои
люди чертовски нерадивы. Этот молокосос воображает,  что  стоит  ему  только
протянуть лапу, как дела его будут устроены. Интересно,  что  бы  ты  запел,
если бы лучшую форель из твоего пруда вылавливали соседи?
     Филч. Видите, ли, господин Пичем, у меня нет пруда.
     Пичем. Так вот, лицензии выдаются только профессионалам.  (С  деловитым
видом  показывает  Филчу  план  города.)  Лондон  разделен  на  четырнадцать
районов. Всякий желающий заниматься  нищенством  в  любом  из  этих  районов
должен выправить лицензию у Джонатана Джеремии Пичема и Кo. Иначе  отбоя  не
будет от жертв собственных страстей.
     Филч. Господин Пичем, от  полного  разорения  меня  отделяют  несколько
шиллингов. Имея при себе два шиллинга...
     Пичем. Двадцать шиллингов.
     Филч. Господин Пичем! (Умоляющим жестом указывает на плакат:  "Не  будь
глух к чужой беде".)

Пичем указывает на занавеску, прикрывающую застекленный стенд. На занавеске
                       надпись: "Дающему воздается".

Десять шиллингов.
     Пичем. И пятьдесят  процентов  выручки  еженедельно.  С  экипировкой  -
семьдесят процентов.
     Филч. А в чем состоит экипировка?
     Пичем. Это определяет фирма.
     Филч. В каком районе смогу я приступить к работе?
     Пичем. Бейкер-стрит, 2-104. Это даже дешевле,  всего  только  пятьдесят
процентов с экипировкой.
     Филч. Прошу вас. (Дает деньги.)
     Пичем. Ваше имя?
     Филч. Чарлз Филч.
     Пичем. Правильно. (Кричит.) Госпожа Пичем!

                           Входит госпожа Пичем.

Это   Филч.   Номер   триста   четырнадцать.   Район   Бейкер-стрит.  Я  сам
зарегистрирую. Понимаю, почему вы приступаете к делу перед самой коронацией:
эти  торжества  -  единственный  в  жизни  случай  более  или менее прилично
заработать.  Экипировка  В.  (Отдергивает  занавеску, открывая стенд, внутри
которого видны пять восковых манекенов.)
     Филч. Что это такое?
     Пичем.  Это  пять   основных   типов   убожества,   способных   тронуть
человеческое сердце. При виде их человек приходит в  то  противоестественное
состояние, в котором он готов расстаться с частью своих денег.
     Экипировка  А:  жертва  развивающегося   транспорта.   Веселый   калека
(демонстрирует),  всегда  жизнерадостный,  всегда  беззаботный.  Впечатление
усиливает культя руки.
     Экипировка  Б:  жертва  военного  искусства.  Нервная  дрожь  на  почве
контузии.  Докучает  прохожим.  Работает  на  отвращении.   (Демонстрирует.)
Отталкивающее впечатление ослабляют нагрудные знаки.
     Экипировка В: жертва  промышленного  подъема.  Несчастный  слепец,  или
высшая школа нищенства. (Неуверенной походкой слепого шагает прямо на Филча.
Подходит к нему вплотную.)

                         Филч в ужасе вскрикивает.

(Тотчас  же  прекратив  демонстрацию, удивленно глядит на Филча и неожиданно
кричит.)  Он  сердобольный! Из вас же никогда в жизни не выйдет нищего! Быть
прохожим  -  это  для  вас предел! Стало быть, экипировка Г. Селия, ты опять
пила!  Ты  ничего  не  соображаешь.  Сто  тридцать  шестой жаловался на свою
ветошь.  Сколько  раз  я  тебе  говорил,  что  джентльмен  не  станет носить
грязную  одежду.  Сто  тридцать  шестой заплатил за совсем новый костюм. Для
возбуждения  жалости надо было только растопить стеариновую свечку и нанести
несколько  пятен.  Ни  о  чем  ты  не думаешь! Все приходится делать самому!
(Филчу.) Раздевайся и надень вот это, только смотри носи аккуратно!
     Филч. А что будет с моими вещами?
     Пичем. Они переходят  в  собственность  фирмы.  Экипировка  Д:  молодой
человек, видавший лучшие дни или, если угодно, никак не думавший, что дойдет
до жизни такой.
     Филч. Ах вот как, вы это  используете?  Но  почему  бы  мне  самому  не
выступать с историей о лучших днях?
     Ничем. Потому что  человеку  никто  не  верит,  когда  он  жалуется  на
собственные горести, сын мой. Если у тебя болит живот и  ты  будешь  каждому
это сообщать, всем станет  противно,  только  и  всего.  И  вообще  тебе  не
положено задавать вопросы, надевай это барахло, и дело с концом.
     Филч. По-моему, оно немного грязновато.

                        Пичем пронзает его взглядом.

Простите, ради бога, простите.
     Госпожа Пичем. Поторопись-ка, сынок. Я не  собираюсь  стоять  с  твоими
штанами до второго пришествия.
     Филч (с неожиданной горячностью). Имейте в виду, ботинок я не сниму! Ни
в коем случае. Лучше я вообще откажусь. Это единственный подарок моей бедной
матери, и, как бы низко я ни пал, я ни за что...
     Госпожа Пичем. Не болтай глупости, я же знаю, что у тебя грязные ноги.
     Филч. А где же мне и мыть их? Зимой-то!

   Госпожа Пичем уводит его за ширму, потом садится в левой части сцены и
          проделывает манипуляцию с костюмом, стеарином и утюгом.

     Пичем. Где твоя дочь?
     Госпожа Пичем. Полли? Наверху!
     Пичем. Вчера этот человек снова был здесь? Он  приходит  всегда,  когда
меня нет дома!
     Госпожа  Пичем.  Не  будь  таким  подозрительным,   Джонатан.   Лучшего
джентльмена не найдешь. Господин капитан неравнодушен к нашей Полли.
     Пичем. Вот