ет, голос подает. А я не  могу  слушать,  как  на  моем
дворе  свинья  визжит  с  голоду.  А  кормить  ее  мне  не   позволяют.   Из
государственных соображений. Но я все равно ее кормлю и буду кормить.  Ежели
ее не кормить, она сдохнет. Тогда мне убыток, и никто мне его не покроет.
     Крестьянка. И я так говорю. Наше зерно - это наше зерно. И  нечего  нам
указывать. Правители  выискались.  Евреев  вытурили,  а  сами  хуже  всякого
ростовщика. Господин пастор тоже говорит: "И  сохрани  вола  твоего".  Стало
быть, он указал, что мы можем свой скот кормить за милую душу.  Не  мы  ведь
выдумали ихний четырехлетний план, нас об этом не спрашивали.
     Крестьянин. Верно. Они не для крестьян, и крестьяне не для них. Ишь ты,
свое зерно им отдай, а корм для скота купи, да по какой цене!  А  они  пушки
будут покупать. Придумали!
     Крестьянка. Так вот: ты, Тони, стань у забора, а ты,  Мари,  выбеги  на
лужок. Как кого увидишь, прибеги сказать.

   Дети занимают посты. Крестьянин замешивает корм и, озираясь, несет его
              в свинарник. Жена его тоже со страхом озирается.

     Крестьянин (засыпая зерно в кормушку). Ну  лопай,  Лина,  лопай!  Хайль
Гитлер! Коли скотина голодает, разве это государство?


19
                                СТАРЫЙ БОЕЦ

                          Идут избиратели сбором
                          На стопроцентный кворум
                          Голосовать за кнут.
                          На них - ни кожи, ни рожи,
                          У них - ни жратвы, ни одежи,
                          Но Гитлера изберут!

Вюртемберг,  1938  год.  Площадь  маленького  города. На заднем плане мясная
лавка.  На  переднем  - молочная. Пасмурное зимнее утро. Мясная лавка еще не
    открыта. Молочная уже освещена. У дверей ждут несколько покупателей.

     Мужчина. Наверно, и сегодня масла не будет.
     Первая женщина. Вот беда! А мне и нужно-то на грош. Не  раскупишься  на
то, что мой зарабатывает.
     Юноша. Хватит вам брюзжать. Германии нужны пушки, а  не  масло.  И  это
вернее верного. Он же ясно сказал.
     Первая женщина (покорно). Правильно.

                                 Молчание.

     Юноша. Разве масло  помогло  бы  нам  занять  Рейнскую  область?  Когда
заняли, то все были довольны, а  пойти  на  какую-нибудь  жертву  никому  не
хочется.
     Вторая женщина. Спокойней, молодой человек. Все мы идем на жертвы.
     Юноша (подозрительно). Что вы хотите этим сказать?
     Вторая женщина (первой). Разве, вы ничего не даете, когда  производится
сбор пожертвований?

                    Первая женщина молча кивает головой.

Вот видите: она дает. И мы даем. Добровольно.
     Юноша. Знаем мы вас. Дрожите за каждый пфенниг, когда  фюреру  для  его
великих задач нужна, так  сказать,  поддержка.  На  Зимнюю  помощь  жертвуют
всякое тряпье. Охотнее всего  отдали  бы  одну  только  моль.  Фабрикант  из
одиннадцатого номера пожертвовал пару дырявых сапог!
     Мужчина. До чего люди неосторожны!

          Из молочной выходит хозяйка молочной в белом переднике.

     Хозяйка молочной. Сейчас откроем. (Второй женщине.) Доброе  утро,  фрау
Руль. Слышали, вчера вечером они увели молодого Летнера?
     Вторая женщина. Мясника?
     Хозяйка молочной. Да, сына.
     Вторая женщина. Но он же штурмовик?
     Хозяйка молочной. Ну и что? Старик с двадцать девятого года  в  партии.
Вчера его случайно не было, он поехал за товаром, а то бы они и его взяли.
     Вторая женщина. В чем же их обвиняют?
     Хозяйка молочной. В спекуляции. Последнее время у него совсем  не  было
товара, приходилось отказывать покупателям. И  вот,  говорят,  он  купил  на
черном рынке. Чуть ли не у евреев.
     Юноша. И, по-вашему, его не за что было взять?
     Хозяйка молочной. Он был один из самых усердных. Ведь это он  донес  на
старика Цейслера из семнадцатого номера, что тот не подписался на "Фелькишер
беобахтер". Он старый боец.
     Вторая женщина. То-то он вытаращит глаза, когда вернется.
     Хозяйка молочной. Если вернется!
     Мужчина. До чего люди неосторожны!
     Вторая женщина. Должно быть, они сегодня не откроют лавку.
     Хозяйка молочной. Оно и лучше.  Уж  если  полиция  куда  заглянет,  она
всегда что-нибудь да найдет. А  товар-то  нелегко  теперь  доставать.  Мы-то
получаем все прямо из кооператива, там пока нет перебоев.  (Громко.)  Сливок
сегодня не будет.

                              Всеобщий ропот.

У  Летнеров ведь и дом заложен. Они надеялись, что закладную аннулируют, или
что-то в этом роде.
     Мужчина. Как же можно аннулировать закладные! Многого захотели.
     Вторая женщина. Молодой Летнер был очень славный юноша.
     Хозяйка молочной. Да. Вот старик - тот бешеный. Он ведь чуть  не  силой
загнал сына в штурмовики. А сыну бы только с девушкой погулять.
     Юноша. Что значит - бешеный?
     Хозяйка молочной. Разве я сказала бешеный? Ну да, я имела в  виду,  что
его раньше бесило всегда, когда кто-нибудь оспаривал идею. Он всегда говорил
про идею и осуждал людской эгоизм.
     Мужчина. Они все-таки открывают лавку.
     Вторая женщина. Жить-то им надо.

Из  полуосвещенной  мясной  лавки  выходит  толстая  женщина,  жена мясника,
останавливается  на тротуаре и всматривается в конец улицы. Потом обращается
                            к хозяйке молочной.

     Жена мясника. Доброе утро, фрау Шлихтер. Вы не  видели  моего  Рихарда?
Ему давно пора бы уже быть с товаром.

Хозяйка молочной не отвечает. Все молча смотрят на жену мясника. Она поняла,
                  в чем дело, и быстро скрывается в лавке.

     Хозяйка молочной. Делает вид, что ничего не случилось. А ведь  что  там
было позавчера! Старик бушевал так, что на всю площадь было слышно. Это  они
тоже записали ему в счет.
     Вторая женщина. Я ничего не слышала об этом, фрау Шлихтер.
     Хозяйка молочной. Да что  вы?  Он  же  отказался  выставить  в  витрине
окорока из папье-маше, которые они ему принесли. А он их заказал -  это  они
потребовали, потому что целую неделю у него в витрине вообще ничего не было,
только прейскурант висел. Он им так и сказал: ничего для витрины у меня нет.
Когда они пришли с окороками из папье-маше  -  и  телячья  ножка  там  была,
здорово сделано, ну прямо не отличишь от настоящей, - он и начал рычать, что
не станет вывешивать никакой бутафории, и  еще  такое,  что  и  повторить-то
нельзя. Все против правительства. А окорока из папье-маше выбросил на улицу.
Им и пришлось вытаскивать их из грязи.
     Вторая женщина. Тсс, тсс, тсс.
     Мужчина. До чего люди неосторожны!
     Вторая женщина. И почему это люди так из себя выходят?
     Хозяйка молочной. И как раз самые хитрые!

                 В мясной лавке зажигается вторая лампочка.

Глядите! (Показывает на полутемную витрину мясной.)
     Вторая женщина. Там в витрине все-таки что-то есть!
     Хозяйка молочной. Это же старик Летнер! И в пальто! Но на чем он стоит?
(Вдруг вскрикивает.) Фрау Летнер!
     Жена мясника (выходя из лавки). Что такое?

Хозяйка молочной безмолвно показывает на витрину. Жена мясника смотрит туда,
вскрикивает и падает без чувств. Вторая женщина и хозяйка молочной подбегают
                                 к витрине.

     Вторая женщина (кричит через плечо). Он повесился в витрине!
     Мужчина. У него на шее какой-то плакат.
     Первая женщина. Это прейскурант. На нем что-то написано.
     Вторая женщина. На нем написано: я голосовал за Гитлера.


20
                             НАГОРНАЯ ПРОПОВЕДЬ

                          Идут христиане, от катов
                          Христовы заветы припрятав,
                          Иначе - тюремный срок.
                          Нацисты хохочут над ними:
                          Он изгнан богами иными -
                          Их мирный еврейский бог!

   Любек, 1937 год. Комната-кухня в семье рыбака. Рыбак при смерти. У его
           постели жена и сын в форме штурмовика. Тут же пастор.

     Умирающий. Скажите мне, там и вправду что-то есть?
     Пастор. Неужто вас мучат сомнения?
     Жена. Последние дни он все говорил: столько, мол, у нас болтают и сулят
всего, не знаешь, чему и верить. Не гневайтесь  на  него  за  это,  господин
пастор.
     Пастор. Там нас ждет жизнь вечная.
     Умирающий. А она будет лучше?
     Пастор. Разумеется.
     Умирающий. Да и надо бы!
     Жена. Очень уж он намаялся.
     Пастор. Поверьте мне, господу это ведомо.
     Умирающий. Правда? (Помолчав.) Может, там на небесах не будут тебе  рот
затыкать? Как по-вашему?
     Пастор (несколько смутившись). В писании сказано: вера горами  двигает.
Веруйте. Это принесет вам облегчение.
     Жена. Не думайте, господин пастор, что он неверующий. Он  всегда  ходил
причащаться. (Мужу, настойчиво.) Господин пастор думает - ты  неверующий.  А
ведь ты верующий, да?
     Умирающий. Да...

                                   Пауза.

     Умирающий. Ведь кроме-то ничего нет.
     Пастор. Что вы хотите этим сказать? Как это - ничего нет?
     Умирающий. Ну вообще, больше  ничего  нет.  А  по-вашему  как?  Я  хочу
сказать - будь хоть что-нибудь, кроме...
     Пастор. Но что же должно быть?
     Умирающий. Да что-нибудь.
     Пастор. Но у вас была ведь и хорошая жена и сынок был.
     Жена. Ведь мы-то у тебя были?
     Умирающий. Да...

                                   Пауза.

Я хочу сказать, если бы было что путное в жизни...
     Пастор. Вероятно, я вас неправильно понял. Вы  не  то  хотели  сказать.
Неужели вы веруете лишь потому, что в вашей  жизни  ничего  не  было,  кроме
тягот и трудов?
     Умирающий (оглядываясь, словно ищет кого-то, наконец видит сына). А  им
лучше будет?
     Пастор. Вы хотите сказать - молодежи? Мы на это уповаем.
     Умирающий. Вот будь у нас моторный катер...
     Жена. Полно, не порти ты себе кровь!
     Пастор. Вам не подобает помышлять сейчас о таких делах.
     Умирающий. Приходится.
     Жена. Как-нибудь пробьемся.
     Умирающий. А вдруг будет война?
     Жена. Перестань говорить про это. (Пастору.) Последнее время  у  них  с
сыном только и разговору было что про войну. И ссорились же они!

                       Пастор бросает взгляд на сына.

     Сын. Он не верит в возрождение.
     Умирающий. Скажите, а он там, наверху, войну одобряет?
     Пастор (запинаясь). В писании сказано: блаженны миротворцы.
     Умирающий. Ну а как же, если будет война...
     Сын. Фюрер не желает войны!
     Умирающий (отмахивается от него). Значит, как же, если будет война...

                       Сын порывается что-то сказать.

     Жена. Помолчи.
     Умирающий (пастору, указывая на сына). Ему вот скажите про миротворцев!
     Пастор. Не забудьте, что все мы в руке божьей.
     Умирающий. Это вы ему говорите?
     Жена.  Брось  ты,  разве  господин  пастор  может  помешать  войне!   И
толковать-то про это нынче не годится. Правду я говорю, господин пастор?
     Умирающий. Вы сами знаете, как они горазды врать. Мне не купить  мотора
для лодки. Все моторы идут у них на самолеты. Для войны, для бойни. Мне  вот
в непогоду никак не пристать к берегу, потому - мотора нет. А они все  врут,
а сами собираются воевать! (В изнеможении падает на подушку.)
     Жена (испуганно хватает миску с водой и полотенцем вытирает у него  пот
со лба). Не слушайте его. Он уже и сам не помнит, что говорит.
     Пастор. Успокойтесь, господин Клаазен.
     Умирающий. А вы ему скажете про миротворцев?
     Пастор (помолчав). Пусть сам прочтет. Это из Нагорной проповеди.
     Умирающий. Он говорит - все это сказано евреем и ничего не стоит.
     Жена. Ну вот, опять завел. Сам он так не думает. Это  он  от  приятелей
слышал!
     Умирающий. Да. (Пастору.) Так ничего не стоит?
     Жена (опасливо покосившись на сына). Не подводи  ты  господина  пастора
под беду, Ганнес. Не спрашивай его про это.
     Сын. А почему бы и не спросить?
     Умирающий. Стоит или не стоит?
     Пастор (после долгого молчания, через силу). В писании  сказано  также:
отдавайте кесарево кесарю, а божье - богу.

   Умирающий падает на подушку. Жена кладет ему на лоб мокрое полотенце.


21
                                   ПРИЗЫВ

                          Мальчишек придурковатых
                          Учат: умри за богатых!..
                          Отдай им жизнь свою!..
                          Учители злы, словно черти,
                          И парни больше, чем смерти,
                          Боятся струсить в бою.

Хемниц,  1937  год.  Помещение Гитлерюгенд. Группа подростков, большинство с
противогазами   через   плечо.  Кучка  ребят  наблюдает  за  подростком  без
противогаза,  который  сидит один на скамье и безостановочно шевелит губами,
                          видимо, что-то заучивая.

     Первый подросток. Видишь, у него до сих пор нет.
     Второй подросток. Мать ему не покупает.
     Первый подросток. Что ж, она не знает, как ему за это всыплют?
     Третий подросток. А если у нее купилок нет?
     Первый подросток. Толстяк и без того к нему придирается.
     Второй подросток. Смотри, опять зубрит призыв.
     Четвертый  подросток.  Битый  месяц  зубрит,  а  там  и  всего-то   два
четверостишия.
     Третий подросток. Да он давно уже выучил.
     Второй подросток. А запинается потому, что боится.
     Четвертый подросток. Каждый раз со смеху умрешь, правда?
     Первый подросток. Да уж, потеха. (Окликает сидящего.) Заучил, Пширер?

   Пятый подросток растерянно поднимает глаза и, сообразив, кивает. Потом
                         снова принимается зубрить.

     Второй  подросток.  Толстяк  жучит  его  только  за  то,  что  у   него
противогаза нет.
     Третий подросток. А он говорит - за то, что он с ним,  с  толстяком,  в
кино не пошел.
     Четвертый подросток. Слышал я это. А вы верите?
     Второй подросток. Очень может быть.  Я  бы  тоже  не  пошел  в  кино  с
толстяком. Но ко мне он не смеет сунуться. Мой предок задаст ему жару.
     Первый подросток. Тише - толстяк!

Ребята выстраиваются в два ряда и стоят навытяжку. Входит дородный шарфюрер.
                         Гитлеровское приветствие.

     Шарфюрер. По порядку номеров рассчитайсь!

                            Команда исполняется.

Противогазы надеть!

   Ребята надевают противогазы. Те, у кого их нет, проделывают заученные
                                 движения.

Начнем  с  призыва.  Кто  нам  его  прочтет наизусть? (Оглядывается как бы в
нерешимости, затем вдруг.) Пширер! У тебя это так хорошо получается.

       Пятый подросток выходит и становится впереди. Он очень бледен.

Заучил, умная голова?
     Пятый подросток. Так точно, господин шарфюрер!
     Шарфюрер. Выкладывай! Первая строфа!
     Пятый подросток.

                    Должен ты теперь учиться,
                    Смерть встречать бесстрашно впредь.
                    Тот, кто смерти не боится,
                    Может гордо умереть.

     Шарфюрер. Смотри не напусти в штаны! Дальше! Вторая строфа!
     Пятый подросток.

                    Бей, стреляй, круши с размаху,
                    Это всех...
                  (Запинается, повторяет последние слова.)

          Некоторые из ребят еле удерживаются, чтобы не прыснуть.

     Шарфюpep. Опять недоучил!
     Пятый подросток. Так точно, господин шарфюрер!
     Шарфюрер. Верно, дома ты чему-то другому учишься? (Рявкает.) Дальше!
     Пятый подросток.

                    Это всех... побед залог.
                    Все отдай... умри без страха... умри
                                                без страха...
                    Все отдай! Умри без страха...
                    Чтоб ты смелым... Чтоб ты смелым
                                              зваться мог!

     Шарфюрер. Подумаешь, что тут трудного!


22
               В КАЗАРМАХ СТАЛО ИЗВЕСТНО О БОМБЕЖКЕ АЛЬМЕРИИ

                         Солдатам - суп и жаркое,
                         Чтоб шли на войну в покое,
                         Пока утроба полна,
                         Чтоб слепо за Гитлера драться,
                         Чтоб долго не разбираться,
                         На кой им дьявол война!

Берлин,   февраль   1937   года.   Коридор   в   казарме.  Два  пролетарских
мальчика-подростка,   боязливо   оглядываясь,   несут   что-то  завернутое в
                             оберточную бумагу.

     Первый мальчик. У них сегодня переполох, да?
     Второй мальчик. Они говорят - это потому,  что  может  начаться  война.
Из-за Испании.
     Первый мальчик. Сидят белые как мел.
     Второй мальчик. Это потому, что мы бомбили Альмерию. Вчера вечером.
     Первый мальчик. Где это?
     Второй мальчик. Да там, в Испании. Гитлер заявил туда по телеграфу, что
немецкий военный корабль немедленно начнет бомбить  Альмерию.  В  наказание.
Потому что там они все красные, а надо, чтобы красные  наклали  в  штаны  со
страху перед Третьей империей. Теперь может начаться война.
     Первый мальчик. И теперь они сами в штаны наклали.
     Второй мальчик. Да, наклали в штаны.
     Первый мальчик. Так чего же они хорохорятся, если сами сидят белые  как
мел и кладут в штаны со страху, что может начаться война?
     Второй мальчик. Они хорохорятся только потому, что этого хочет Гитлер.
     Первый мальчик. Но чего хочет Гитлер, того  хотят  и  они.  Все  же  за
Гитлера. Потому что он создал наш вермахт.
     Второй мальчик. Факт!

                                   Пауза.

     Первый мальчик. Как ты думаешь, нам уже можно выйти?
     Второй мальчик. Погоди. Еще напоремся на лейтенанта. Он у нас тогда все
отберет, и мы их всех завалим.
     Первый мальчик. Какие они хорошие, что  позволяют  нам  приходить  сюда
каждый день.
     Второй мальчик. Они ведь тоже не у миллионеров росли. Они сами хлебнули
горя. Моя мать получает только десять марок в неделю,  а  нас  у  нее  трое.
Сидим на одной картошке.
     Первый мальчик. А их тут здорово кормят. Сегодня были клецки.
     Второй мальчик. Сколько тебе сегодня дали?
     Первый мальчик. Ложку. Как всегда. А что?
     Второй мальчик. Мне сегодня досталось две.
     Первый мальчик. А ну, покажи. Мне дали одну.

                         Второй мальчик показывает.

Ты что-нибудь им сказал?
     Второй мальчик. Нет. Доброе утро, как всегда.
     Первый мальчик. Не понимаю. Я тоже сказал, как всегда, - хайль Гитлер.
     Второй мальчик. Странно. Я получил две.
     Первый мальчик. С чего бы это вдруг? Не понимаю.
     Второй мальчик. И я не понимаю... Ну теперь можно - фюить!

                              Быстро убегают.


23
                                РАБОТОДАТЕЛИ

                            Шагают работорговцы,
                            Для них бедняки словно овцы,
                            Которых каждый дерет.
                            Танки и пушки готовя,
                            Реками пота и крови
                            Должен платиться народ.

  Шпандау, 1937 год. Возвратясь домой, рабочий застает у себя соседку.

     Соседка. Добрый вечер, господин Фенн. Я  хотела  занять  у  вашей  жены
хлеба. Она вышла на минуту.
     Рабочий. Пожалуйста, фрау Диц. Как вам нравится, какое место я получил?
     Соседка.  Да,  теперь  всем  дают  работу.  Вы  на  новом   авиазаводе?
Бомбардировщики делаете?
     Рабочий. Без передышки.
     Соседка. Это им в Испанию нужно.
     Рабочий. Почему в Испанию?
     Соседка. Говорят, чего они только туда не посылают. Стыд и срам!
     Рабочий. Ну-ну! Попридержите язык!
     Соседка. Вы что, тоже к ним перешли?
     Рабочий. Никуда я не переходил. Я делаю свое дело. А где же Марта?
     Соседка.   Пожалуй,   лучше   вас   предупредить:   кажется,   какая-то
неприятность. Когда я вошла, почтальон как  раз  принес  письмо.  Ваша  жена
прочла и разволновала