я закалка не поможет.
     Иветта. Я все равно расскажу, потому что мне от этого становится легче.
Начну  с того, что я выросла в прекрасной Фландрии. Ведь иначе я с ним  и не
встретилась бы и  не торчала  бы сейчас в Польше, потому что он  был военный
повар, блондин, голландец, но худой. Катрин, берегись худых, а я этого тогда
не знала еще, и не  знала я, что у него уже тогда  была другая и что его уже
вообще называли "Питер с трубкой", потому что даже во время  этого самого он
не вынимал  изо рта трубки,  такой это  был для него пустяк. (Поет "Песню  о
братании".)

     Семнадцать лет мне было,
     Наш город пал весной.
     Вполне миролюбиво
     Противник вел себя со мной.
     На утренней заре
     Полк строился в каре,
     И трепетало все кругом.
     А с наступленьем темноты
     В лесу, где травка и кусты,
     Братались мы с врагом.
     Моим врагом был повар,
     Но вот в чем вся беда:
     Он был мне ненавистен
     Лишь днем, а ночью -- никогда.
     Ведь утром, на заре,
     Полк строился в каре,
     И трепетало все кругом.
     А с наступленьем темноты
     В лесу, где травка и кусты,
     Братались мы с врагом.
     Сильней людских законов
     Любви святая власть.
     Внушал мне неприятель,
     Увы, не ненависть, а страсть.
     Однажды на заре
     В холодном октябре
     Все полетело кувырком.
     Под барабанный дробный бой
     С полком ушел мой дорогой,
     Расстались мы с врагом...

     На свое несчастье,  я  поехала  его  догонять.  Нигде я  его  так и  не
встретила, вот уже пять лет прошло. (Шатаясь, уходит за фургон.)
     Мамаша Кураж. Подняла бы свою шляпку.
     Иветта. Пусть берет кто хочет.
     Мамаша  Кураж. Вот  тебе  урок, Катрин. Не  заводи  шашни  с солдатьем.
Любовь во власти высших  сил,  имей в виду. Даже и  с теми, кто не в  армии,
любовь  -- не  сахар.  Сначала  он говорит, что готов  целовать следы  твоих
ног,-- кстати, ты их помыла вчера? -- а потом ты становишься  его служанкой.
Твое счастье, что ты немая, тебе  не нужно отказываться от  своих слов  и не
нужно проклинать свой язык за  то,  что он  сказал правду. Немота -- это дар
божий. А вот и повар командующего, что ему здесь надо?

     Входят повар и полковой священник.

     Полковой священник. Я к вам по поручению  вашего  сына Эйлифа,  а повар
увязался со мной, вы на него произвели впечатление.
     Повар. Я пошел с ним, чтобы подышать свежим воздухом.
     Мамаша  Кураж. Можете  дышать сколько  угодно,  если  будете вести себя
прилично. А  если  нет,  то  все равно я с  вами справлюсь.  Что ему от меня
нужно? Лишних денег у меня нет.
     Полковой священник. Я должен переговорить, собственно, с его  братом, с
господином казначеем.
     Мамаша Кураж. Его здесь нет, и вообще нигде его нет.  Швейцеркас своему
брату не  казначей. И нечего  ему вводить брата в соблазн и впутывать  его в
нехорошие дела. (Дает полковому священнику деньги из сумки,  которая висит у
нее на плече.)  Передайте ему вот это.  Грешно  спекулировать на материнской
любви, постыдился бы.
     Повар. Скоро это кончится, он уйдет с полком. Кто знает, может быть, на
смерть. Лучше прибавьте, а  то будете потом раскаиваться.  Вы, бабы, сначала
упрямитесь, а потом каетесь. Стаканчик  водки -- это же пустяк, но, когда он
нужен, вы его не поднесете, а потом, глядишь, лежит себе человек под зеленой
травкой, и вы его уже оттуда не выкопаете.
     Полковой  священник. Не надо расстраиваться, повар. Погибнуть на  войне
-- это счастье, а не неприятность. Это же священная война. Не обычная война,
а особая, во имя веры, и, значит, богоугодная.
     Повар. Это верно. С одной стороны, это  война,  где жгут, режут, грабят
да и насилуют помаленечку, но,  с  другой  стороны,  она отличается от  всех
других войн тем, что ведется во имя веры, это ясно.  Но  вы должны признать,
что и на такой войне человеку хочется промочить горло.
     Полковой  священник  (мамаше Кураж, указывая на  повара). Я пытался его
удержать, но он говорит, что вы его обворожили, он бредит вами.
     Повар (раскуривает маленькую трубку). Ничего дурного не было у меня  на
уме.  Мне  хотелось получить  стаканчик водки из прекрасных рук -- только  и
всего.  Но я  уже  и за  это наказан:  всю  дорогу  священник отпускал такие
шуточки, что я, наверно, и сейчас краснею.
     Мамаша Кураж. Это в пасторском-то одеянии! Придется дать  вам выпить, а
то  вы   еще,  чего   доброго,  со   скуки  пристанете  ко  мне  с  гнусными
предложениями.
     Полковой  священник.   Это  искушение,   как  говорил  один  придворный
священник, когда не мог устоять. (На ходу, оборачиваясь к Катрин.) А это что
за привлекательная особа?
     Мамаша Кураж. Это не привлекательная особа, а порядочная девушка.

     Полковой  священник и повар  уходят с  мамашей Кураж  за фургон. Катрин
смотрит им вслед, потом оставляет белье и  подходит  к шляпке. Она поднимает
ее,  надевает,  садится  и  обувается  в красные туфельки.  Слышно,  как  за
фургоном  мамаша  Кураж  рассуждает  о  политике  с  полковым  священником и
товаром.

     Этим  полякам,  которые живут здесь, в Польше, нечего было вмешиваться.
Что  правда,  то правда, король  наш  вторгся к ним с пехотой и конницей. Но
вместо того, чтобы сохранять мир, поляки вмешались в свои собственные дела и
напали  на короля, хотя он  их не трогал. И значит, это  они нарушили мир, и
вся кровь падет на их голову.
     Полковой священник. Наш король  заботился только  о свободе.  Император
всех угнетал -- и поляков и немцев. И король обязан был их освободить.
     Повар. Верно, водка у  вас отменная, ваше лицо меня не обмануло,  а что
касается короля, то свобода, которую он хотел ввести в Германии, влетела ему
в копеечку. В  Швеции он  ввел налог на соль,  а это, как я сказал, беднякам
влетело в копеечку. Потом у него было еще много хлопот с немцами. Нужно было
сажать их за решетку и  четвертовать,  потому что они привыкли быть рабами у
императора.  Еще бы,  с теми, кто не хотел быть  свободным, король намаялся.
Сначала он хотел защитить от злодеев, особенно от императора, только Польшу,
но во  время еды аппетит разгорелся, и он защитил всю Германию. А  она давай
сопротивляться. Так что добрый король получил одни неприятности в награду за
доброту и расходы, а расходы ему, конечно, пришлось  покрывать налогами, это
вызвало недовольство,  но он  на  это плевал.  На его стороне было как-никак
слово  божие. А то бы еще пошли толки, будто  он делает все это из  корысти.
Так что совесть у него всегда была чиста, а для него это главное.
     Мамаша Кураж. Сразу  видно, что  вы не швед, а  то вы бы  не  стали так
говорить о короле-герое.
     Полковой священник. В конце концов, вы едите его хлеб.
     Повар. Я не ем его хлеб, а пеку ему хлеб.
     Мамаша  Кураж.  Победить  его  нельзя,  нет,  его  народ верит в  него.
(Серьезно.)  Послушать больших начальников, так  они воюют только  из страха
божия, за доброе и прекрасное дело. А присмотришься --  они совсем- не такие
дураки, и воюют они  ради выгоды. Да и маленькие люди, вроде  меня, не стали
бы иначе в этом участвовать.
     Повар. Точно.
     Полковой священник.  Вам,  как  голландцу, надо бы, находясь в  Польше,
сначала  посмотреть, какой  флаг здесь развевается, а уж  потом  высказывать
свое мнение.
     Мамаша Кураж.  Мы  здесь  все, слава  богу, евангелической  веры. Будем
здоровы!

     Надев  шляпку,  Катрин подражает  кокетливой  походке Иветты.  Внезапно
раздаются канонада и ружейные выстрелы. Барабанный бой. Мамаша  Кураж, повар
и полковой  священник  выбегают  из-за фургона, у обоих мужчин еще стаканы в
руках. Появляются  интендант и солдат.  Они  бросаются  к  пушке и  пытаются
оттащить ее в сторону.

     В чем дело? Дайте  мне сначала  убрать белье, болваны. (Пытается спасти
свое белье.)
     Интендант.  Католики!  Внезапное   нападение.  Вряд   ли  успеем  уйти.
(Солдату.) Убери отсюда орудие! (Убегает.)

     Повар.  Бог ты мой,  мне нужно к  командующему. Кураж, я на  днях снова
приду, и мы побеседуем! (Бросается прочь.)
     Мамаша Кураж. Постойте, вы забыли, трубку.
     Повар (издалека). Сохраните ее! Она мне понадобится.
     Мамаша Кураж. Надо же, как раз тогда, когда у нас пошли заработки.
     Полковой священник. Да, пойду-ка  и я. Конечно, когда враг  так близко,
это опасно. Блаженны миролюбивые -- вот правило войны. Если бы мне  накинуть
плащ...
     Мамаша Кураж.  Я не  даю плащей напрокат, даже если дело идет о жизни и
смерти. Я уже обожглась на этом.
     Полковой священник. Но ведь моя вера подвергает меня особой опасности.
     Мамаша  Кураж  (достает ему  плащ).  Я поступаю  против своей  совести.
Бегите уж.
     Полковой  священник.  Покорнейше  благодарю, вы очень великодушны,  но,
может  быть, лучше мне посидеть здесь,  я, пожалуй, вызвал  бы подозрение  и
привлек бы к себе внимание врага, если бы пустился бежать.
     Мамаша Кураж (солдату).  Оставь  пушку в  покое, осел, кто тебе за  это
заплатит? Я приму ее у тебя на хранение, ты же из-за нее погибнешь.
     Солдат (убегая). Вы подтвердите, я пытался...
     Мамаша Кураж.  Подтвержу, клянусь  тебе. (Замечает  дочь в  шляпке.) Ты
зачем надела шляпку,  ты что, шлюха? Сейчас же долой ее, ты совсем  спятила?
Это когда враг на пороге! (Срывает шляпу с головы Катрин.) Хочешь, чтобы они
заметили тебя и  сделали потаскухой? И туфли она  тоже надела,  эта блудница
вавилонская! К черту туфли! (Хочет разуть ее.) Иисусе, помоги  мне, господин
священник, заставьте ее разуться. Я сейчас вернусь. (Бежит к фургону.)
     Иветта (входит, пудрясь). Как  вам это  понравится, католики наступают?
Где моя шляпа? Кто ее истоптал?  Ведь не могу же  я оставаться в таком виде,
когда вот-вот придут католики. Что они обо мне подумают? Зеркала у меня тоже
нет. (Священнику.) Как я выгляжу? Не слишком ли много пудры?
     Полковой священник. Нет, как раз в меру.
     Иветта. А где красные башмаки? (Не находит их, потому что Катрин прячет
ноги под  юбку.) Я оставила  их  здесь. Придется  мне  идти  в свою палатку.
Босиком! Позор! (Уходит.)


     Вбегает Швейцеркас с маленькой шкатулкой в руках.

     Мамаша  Кураж (возвращается  с  полными пригоршнями золы. Катрин).  Вот
зола. (Швейцеркасу.) Что это ты тащишь?
     Швейцеркас. Полковую кассу.
     Мамаша Кураж. Брось ее! Отказначеился.
     Швейцеркас. Мне ее доверили. (Идет в глубь сцены.)
     Мамаша Кураж (полковому священнику). Сними-ка лучше  пасторский сюртук,
священник, а то и плащ не поможет. (Мажет золой лицо Катрин.) Стой спокойно.
Вот  так,  немного  грязи,  и  ты  вне  опасности.  Вот  несчастье!  Во всем
сторожевом охранении не было ни  одного трезвого. Теперь знай  зарывай  свой
талант  в  землю. Солдат,  особенно католик,  и чистое  личико -- и сразу на
свете одной  потаскухой больше.  По целым неделям они ходят  не жравши, а уж
когда  нажрутся, награбив,  то  на баб  просто кидаются. Ну, теперь  сойдет.
Покажись-ка. Неплохо. Как будто в грязи вывалялась. Не дрожи. Теперь  ничего
с тобой не случится. (Швейцеркасу.) Куда ты дел свою кассу?
     Швейцеркас. Я спрятал ее в фургоне, а что?
     Мамаша  Кураж (возмущенно). Что, в моем фургоне?  Какая  богопреступная
глупость! Отвернуться не  успела  --  и на тебе. Да они же повесят нас, всех
троих!
     Швейцеркас. Ну так я спрячу ее в другое место или убегу с ней!
     Мамаша Кураж. Ты останешься здесь, теперь уже поздно.
     Полковой  священник  (он  переодевается в глубине сцены).  Знамя,  ради
бога, знамя!
     Мамаша  Кураж  (снимает  полковое  знамя).  Матка  бозка!  Оно мне  уже
примелькалось. Двадцать пять лет оно у меня.

     Канонада становится громче.

     Утро,  три  дня спустя.  Пушки  нет.  Мамаша  Кураж,  Катрин,  полковой
священник и Швейцеркас завтракают. Вид у всех озабоченный.

     Швейцеркас.   Третий  день  уже  я   здесь  бездельничаю,   и  господин
фельдфебель,-- он всегда  был добр ко мне,-- господин фельдфебель,  наверно,
спрашивает, куда же это наш Швейцеркас делся с солдатским жалованьем?
     Мамаша Кураж. Радуйся, что на твой след не напали.
     Полковой священник. А я что? Я тоже  не могу  отслужить  здесь молебен,
потому что боюсь.  Сказано: чем сердце полно, о том и язык глаголет, но беда
мне, если он у меня возглаголет!
     Мамаша  Кураж.  Такие-то  дела!  Один навязал  мне на шею свою веру,  а
другой -- свою кассу. Не знаю, что опаснее.
     Полковой священник. Теперь мы воистину в руках божьих.
     Мамаша Кураж. Не  думаю, что наши  дела  уж  так  плохи,  но по ночам я
все-таки не могу  уснуть. Без тебя, Швейцеркас, было бы легче. Я, кажется, с
ними  уже поладила.  Я  им сказала, что  я  против антихриста-шведа, у него,
дескать,  рожки, я  сама видела --  левый  рожок  немножко стерся. Во  время
допроса я  вставила словечко насчет  свечей для мессы; где бы их закупить по
сходной цене?  У меня это хорошо получилось, потому что отец Швейцеркаса был
католик и  он любил острить насчет  свечей.  Они мне не очень-то верят, но у
них в полку нет маркитантов. Поэтому они смотрят на меня сквозь пальцы.
     Полковой священник. Молоко  хорошее. А что касается количества, то  нам
придется умерить наши шведские аппетиты. Мы все-таки побеждены.
     Мамаша  Кураж.  Кто побежден?  Победы и  поражения  больших начальников
совпадают с победами и поражениями маленьких людей, далеко не всегда. Бывает
даже, что поражение выгодно  маленьким людям.  Только что  честь потеряна, а
все  остальное  в  порядке.  В  Лифляндии,  помню,  враг  так всыпал  нашему
командующему, что мне в суматохе досталась даже лошадка из обоза. Целых семь
месяцев  она возила мой фургон, а потом мы победили, и началась ревизия. А в
общем, можно сказать, что нам, людям простым, и победы и поражения обходятся
дорого.  Для   нас   лучше  всего,   когда   политика  топчется  на   месте.
(Швейцеркасу.) Ешь!
     Швейцеркас.  Мне  кусок  в  рот  не  идет.  Как  же  фельдфебель  будет
выплачивать жалованье солдатам?
     Мамаша Кураж. Когда удирают, какое уж тут жалованье.
     Швейцеркас. Все равно, это их право.  Бесплатно им незачем удирать. Они
и шагу не обязаны делать бесплатно.
     Мамаша  Кураж. Швейцеркас, твоя добросовестность меня  почти пугает.  Я
учила тебя быть  честным, ведь умом ты не блещешь, но и честность имеет свои
границы.  А теперь  мы  со священником пойдем покупать католическое знамя  и
мясо. Никто так не умеет  выбирать мясо, как он.  Он это делает безошибочно,
как лунатик. Я думаю, он  определяет лучшие куски по тому, что при виде их у
него слюнки текут.  Слава богу, что они разрешают мне торговать.  У торговца
спрашивают не о вере, а о цене. А лютеранские штаны тоже греют.
     Полковой  священник.  Когда  кто-то сказал, что  лютеране все опрокинут
вверх дном -- и город  и деревню,  один нищенствующий монах на  это ответил:
ничего, нищие всегда будут нужны.

     Мамаша Кураж исчезает в фургоне.

     Из-за шкатулки  ей все-таки неспокойно. До сих пор на  нас не  обращали
внимания, словно мы все состоим при фургоне, но долго ли так будет?
     Швейцеркас. Я могу ее унести.
     Полковой священник. Это, пожалуй, еще  опаснее. Вдруг кто увидит! У них
шпиков хватает. Вчера утром один появился передо мной прямо из канавы, когда
я справлял там нужду.  Я от испуга чуть молитву не сотворил. Молитва бы меня
выдала. Они чуть ли не испражнения готовы нюхать, чтобы по запаху распознать
лютеранина. Этот шпик -- маленький такой заморыш с повязкой на глазу.
     Мамаша Кураж  (вылезая из фургона с корзинкой  в руках).  Что я  нашла,
бесстыдница ты этакая!  (Она торжествующе поднимает вверх красные туфельки.)
Красные туфельки Иветты! Она их преспокойно присвоила. Потому что вы внушили
ей, что она привлекательная особа. (Кладет туфельки в корзинку.) Я  возвращу
их.  Украсть  у  Иветты туфли! Та губит себя за деньги, это я понимаю.  А ты
хочешь погубить себя даром,  удовольствия ради. Я уже говорила  тебе:  нужно
подождать, пока подпишут мир. Только не за солдата! Дождись мира, а потом уж
воображай о себе!
     Полковой священник. По-моему, она не воображает.
     Мамаша Кураж. Еще  как  воображает! Пускай  лучше будет незаметна,  как
камень  в Даларне,  где  одни камни, и  пусть люди  говорят: "Этой убогой не
видно, не слышно". Зато с ней  ничего не случится. (Швейцеркасу.)  Не трогай
шкатулку, слышишь? И  следи за своей сестрой, за ней нужно следить.  Вы меня
совсем в гроб загоните. Лучше стадо блох пасти, чем с вами возиться. (Уходит
с полковым священником.)

     Катрин убирает посуду.

     Швейцеркас. Скоро уже нельзя будет сидеть на солнце в одной рубашке.

     Катрин указывает на дерево.

     Да, листья уже желтые.

     Катрин жестами спрашивает его, не хочет ли он выпить.


     Нет, я не хочу пить. Я думаю.

     Пауза.

     Она говорит, что потеряла сон.  Надо бы мне все-таки убрать шкатулку, я
нашел для нее тайник. Налей-ка мне, пожалуй, стаканчик.

     Катрин уходит за фургон.

     Я спрячу ее в кротовую нору у реки, а  потом я ее возьму  оттуда. Может
быть, уже сегодня  ночью, к утру поближе,  я  ее оттуда возьму и  доставлю в
полк. За три дня им далеко не  убежать. Господин фельдфебель вытаращит глаза
от изумления. "Ты меня приятно  удивил, Швейцеркас,-- вот что он скажет.-- Я
доверил тебе кассу, и ты ее возвращаешь".

     Выйдя из-за фургона  с наполненным стаканом,  Катрин видит перед  собой
двух мужчин. Один из них в  мундире  фельдфебеля.  Другой учтиво размахивает
перед ней шляпой. На одном глазу у него повязка.

     Человек с повязкой. Здравствуйте, милая барышня! Не видали  ли вы здесь
парня из ставки Второго Финляндского?

     Перепуганная  Катрин  бежит к просцениуму,  расплескав  водку.  Заметив
Швейцеркаса, незнакомцы переглядываются и удаляются.

     Швейцеркас  (выйдя  из  раздумья).  Половину  ты  расплескала.  Что  ты
кривляешься? Глаз  ушибла, что ли? Не понимаю я тебя. Мне  нужно уйти, так я
решил, это самое лучшее. (Он встает. Катрин всячески старается  предупредить
его об опасности. Он отмахивается от нее.) Хотел бы  я знать, что у тебя  на
уме. Конечно, на уме у тебя только  добро, бедняжка,  да вот  сказать ты  не
можешь. Ничего, что  ты расплескала  водку, выпью  еще не один стаканчик, на
этом  свет клином не  сошелся. (Достает  из фургона шкатулку и прячет  ее за
пазуху.) Я  сейчас вернусь. Нет, ты меня не задерживай,  а  то я рассержусь.
Конечно, на уме у тебя только добро. Если бы ты могла говорить...

     Катрин  хочет  его  задержать,  но  Швейцеркас целует  ее, вырывается и
уходит.
     Катрин в отчаянии  бегает  взад-вперед, издавая тихие нечленораздельные
звуки. Возвращаются полковой священник и  мамаша Кураж.  Катрин бросается  к
матери.

     Мамаша Кураж. В  чем дело, в чем дело? Ты сама не своя. Тебя кто-нибудь
обидел? Где Швейцеркас? Расскажи  мне все толком, Катрин. Твоя мать понимает
тебя. Что, этот  балбес  все-таки взял  шкатулку? Я запущу  шкатулкой ему  в
морду, прохвосту. Успокойся,  перестань верещать, покажи руками, я не люблю,
когда ты скулишь, как собака, что подумает священник?  Он же от страха с ума
сойдет. Здесь был одноглазый?

     Полковой священник. Одноглазый -- это шпик, Они взяли Швейцеркаса?

     Катрин трясет головой, пожимает плечами.

     Мы пропали.

     Мамаша  Кураж  (извлекает  из  корзинки  католическое  знамя,  полковой
священник прикрепляет его к флагштоку). Поднимите новое знамя!
     Полковой  священник (с горечью). Мы здесь все, слава богу, католической
веры.

     В  глубине сцены  раздаются  голоса. Фельдфебель  и одноглазый приводят
Швейцеркаса.

     Швейцеркас. Пустите  меня, у меня нет ничего. Не выкручивай мне руки, я
ни в чем не виновен.
     Фельдфебель. Это все одна компания. Вы друг друга знаете.
     Мамаша Кураж. Мы? Откуда?
     Швейцеркас. Я их  не знаю. Откуда мне  знать, кто это, мне до  них дела
нет.