рей официально переданы правительству;  ремонт
их можно  закончить  после  приемки.  Окончательный  расчет,  однако,  будет
произведен правительством только по завершении полного ремонта.
     Все охотно согласились.
     Было решено немедленно приступить  к  восстановлению  судов  "Красавица
Анна", "Юный  моряк"  и  "Оптимист".  Они  нуждались  в  небольшом  наружном
ремонте, окраске и тому подобном.
     - Как-никак, они должны  выдержать  несколько  тысяч  морских  миль,  -
серьезно сказал господин Кокс.
     Дело было  поручено  Истмену.  Оно  могло  стоить  и  несколько  сот  и
несколько тысяч фунтов. Как выяснилось, все переволновались  и  были  теперь
склонны к некоторой щедрости, в том числе и Пичем.
     Пока все обстояло благополучно - настолько благополучно, что Пичем даже
удивился, когда несколько дней спустя к нему явился овцевод и признался, что
он больше не может участвовать в деле, так как все наличные деньги, какие он
только  может  собрать,  необходимы  ему  для  военных   поставок.   Изрядно
поторговавшись, Пичем взял на  себя  его  пай  и,  таким  образом,  оказался
владельцем двух седьмых всего предприятия. Это была неожиданная удача.
     Однако вслед за этим из морского ведомства поступили тревожные вести.
     Вестником  опять  оказался  Истмен,  встретивший   Кокса   в   каком-то
ресторане. По словам маклера, у  его  друга  статс-секретаря  задним  числом
возникли  сомнения  относительно  договора.  В   определенных   кругах   ему
предложили создать инженерную комиссию для осмотра купленных судов.  До  сей
поры статс-секретарь всячески отклонял  это  предложение,  но  ныне  изъявил
желание хотя бы лично осмотреть объект сделки. Теперь все зависело от  того,
удастся ли оттянуть осмотр хотя бы до тех пор, когда ремонтные работы  будут
уже в полном разгаре.
     Это известие послужило причиной того, что Пичем вернулся домой накануне
пикника со всеми признаками телесного недомогания и слег в  постель,  требуя
грелок и ромашки.
     Целая  неделя  прошла  в  томительных  переговорах.  Они  были   весьма
затруднены тем обстоятельством, что Кокс  никому  не  давал  своего  адреса.
Когда его спрашивали, он заявлял, что как раз в настоящий момент переезжает.
     Все участники предприятия взапуски носились из своих квартир в  доки  и
обратно. Ремонтные работы подвигались медленно.  В  чреве  "Красавицы  Анны"
плотников  ожидали  сюрпризы,  от  которых  у  них  волосы   встали   дыбом.
Внутренности  "Юного  моряка"  привели  людей  в  содрогание.  А   состояние
"Оптимиста" было таково, что  инженеры  никак  не  могли  решить,  можно  ли
приставить стремянку к его стенке, не подвергая опасности жизнь рабочих.
     Корабельные конторы и всевозможные сплетники в районе  доков  подливали
масла в огонь. Во время обеденных перерывов корабельные плотники и не думали
молчать о своих открытиях; все предупреждения Истмена о том, что они по сути
дела совершают государственную измену, встречались  хохотом.  Плотники  были
насквозь пропитаны ядом социализма.
     Постепенно становилось ясно, что ремонт обойдется  в  пять-шесть  тысяч
фунтов.
     На этой неделе Пичем случайно встретил Кокса у Истмена. Пичем пригласил
маклера поужинать в семейном кругу. Теперь более чем когда-либо все зависело
от Кокса. Впрочем, у Кокса был абсолютно уверенный вид.
     За  этим  ужином,  на  котором   присутствовал   также   Истмен,   Кокс
познакомился с Полли. Персик произвела на него сильное впечатление.  Он  был
заядлый юбочник и притом из тех, кто постоянно себя за это грызет.
     Пичем исподволь разузнал о всевозможных его похождениях, которые сплошь
протекали в самых низших слоях общества и ежеминутно могли  стать  предметом
судебного разбирательства. Эти сведения, получи он их своевременно, уже сами
по себе  заставили  бы  Пичема  воздержаться  от  сотрудничества  с  Коксом.
Коммерсанты, имеющие иные интересы, кроме деловых, ненадежны.  При  нынешнем
положении дел приходилось, однако, принимать Кокса таким, каков он есть.
     В этот ветер Полли превзошла себя.  Она  занимала  Кокса  как  светская
дама. После кофе она даже села за  рояль  и  спела  своим  славным,  чуточку
дребезжащим голоском патриотическую песенку.
     В результате Кокс так разошелся, что не пожелал идти домой после  ужина
и уговорил Истмена и даже Пичема наведаться вместе с ним в  два-три  кабака.
Он надел набекрень свою серую велюровую шляпу, на  его  впалых  серых  щеках
вспыхнул нездоровый румянец. Господин Пичем шел рядом с ним точно за чьим-то
гробом.  С  гораздо  большей  охотой  он  отправился  бы  в  доки,  где   за
значительную сверхурочную плату производились ночные работы.
     В кабаке Кокс вел себя  как  настоящий  распутник,  а  не  как  деловой
человек. За все платил он.
     На следующее утро он сообщил, что Хейл из морского ведомства официально
принял суда "Красавица Анна", "Юный моряк" и "Оптимист" без предварительного
осмотра и отдал распоряжение о выплате КЭТС трех тысяч фунтов.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

     Ибо чем человек живет? Себе подобных
     Он душит, мучит, травит весь свой век.
     Живет он под властью мыслей злобных
     И позабыл, что он сам человек.
     Вот тем и живет человек на земле,
     Что жизнь свою влачит во зле!

            Финал "Трехгрошовой оперы"

Д-ЛАВКИ

     В  Лондоне  существовал  ряд  однотипных  лавок,   в   которых   товары
продавались дешевле, чем где бы то ни  было.  Они  назывались  д-лавки,  что
означало "дешевые лавки";
     однако кое-кто, преимущественно лавочники, расшифровывал это сокращение
как "дутые лавки". В этих лавках можно было приобрести необыкновенно  дешево
любой предмет - от лезвия для безопасной бритвы до квартирной обстановки;  в
общем и целом, дело  было  поставлено  солидно.  Неимущее  население  охотно
покупало в д-лавках, владельцы же других лавок и мелкие ремесленники страшно
возмущались ими.
     Лавки эти принадлежали господину Мэкхиту. У  него  было  еще  несколько
имен. Но в качестве владельца лавок он именовался исключительно Мэкхитом.
     Вначале этих лавок было  всего  несколько  -  две-три  в  районе  моста
Ватерлоо и с полдюжины дальше к востоку. Торговали они весьма бойко, так как
цены в них были действительно вне конкуренции. Добыть столь  дешевые  товары
совсем не так легко, и господину Мэкхиту, прежде чем  думать  о  расширении,
пришлось сперва проделать трудную, полную опасностей организационную работу.
     Помимо всего, эта работа требовала чрезвычайной осторожности. Никто  не
знал, из каких источников  господин  Мэкхит  снабжает  свои  лавки  и  каким
образом он достает столь дешевые товары.
     Мэкхиту ничего не стоило доказать людям, ломавшим себе голову над  этим
вопросом, что  как  в  Лондоне,  так  и  в  провинции  постоянно  разоряются
маленькие лавки, которые закупают вполне доброкачественные товары по местным
ценам, а потом, в день своего банкротства, радырадешеньки,  если  кто-нибудь
купит их по любой цене. "Жизнь жестока, - говаривал господин Мэкхит, - мы не
имеем права быть мягкими".
     Он  любил  выражаться,  пышно.  Однако  он  не  всегда   мог   доказать
безупречное происхождение своих товаров. Кроме того, такие случайные закупки
едва ли могли надолго обеспечить чуть ли не десяток лавок столь  удивительно
дешевыми товарами.
     В торговой части города существовала еще одна  лавка,  не  входившая  в
систему д-лавок; в ней можно было приобрести предметы старины, драгоценности
и антикварные книги по более высокой цене, но все же весьма выгодно; про эту
лавку говорили, что она также принадлежит  господину  Мэкхиту  и  что  с  ее
чистой прибыли он финансирует д-лавки. Это было, впрочем, маловероятно, и  к
тому же оставался открытым вопрос, откуда он добывает товары для этой лавки.
     Летом 19.. года  господин  Мэкхит,  к  удовольствию  прочих  владельцев
лавок, основательно запутался в делах и принужден был обратиться за  помощью
к Национальному депозитному банку.
     Обследование, произведенное банком,  показало,  однако,  что  Мэкхит  -
здоровая фирма. В особенности здоровой была  признана  система,  по  которой
каждая отдельная лавка работала вполне самостоятельно и лишь  условно  могла
называться  собственностью  господина  Мэкхита.  Мэкхит  понял,  что  многие
маленькие люди стремятся главным образом к самостоятельности. Они ни за  что
не хотели отдавать внаем свою  рабочую  силу,  подобно  рядовым  служащим  и
рабочим, но добивались того, чтобы им  была  дана  возможность  рассчитывать
исключительно  на  собственные  деловые  качества.  Их  отталкивало   унылое
уравнителъство. Они готовы были работать больше других,  но  зато  желали  и
больше зарабатывать.  Кроме  того,  они  не  хотели,  чтобы  кто-нибудь  ими
командовал или разговаривал с ними свысока.
     Господин Мэкхит в нескольких газетных  интервью  высказался  по  поводу
своего чрезвычайно важного открытия - тяги человека к самостоятельности.
     Он  назвал  эту  тягу  древнейшим  инстинктом   человеческой   природы,
высказав,  однако,   предположение,   что   современный   человек,   человек
технической  эпохи,  воодушевленный  повсеместным  беспрецедентным  триумфом
разума над природой и обуреваемый неким как  бы  спортивным  духом,  склонен
доказывать себе и окружающим свое превосходство над прочими. Это  честолюбие
господин Мэкхит считал явлением в высокой  степени  нравственным,  ибо  оно,
принимая  форму  все  удешевляющей  конкуренции,  приносило   пользу   всему
человечеству в целом. В  наше  время  маленький  человек  стремится  принять
участие в конкуренции больших людей.  Исходя  из  этого,  деловому  миру  не
остается ничего иного, как подчиниться этому веянию времени  и  использовать
его  в  своих  интересах.  Не  вопреки  человеческой   природе   должны   мы
действовать, восклицал господин Мэкхит в своих статьях,  привлекших  к  себе
всеобщее внимание, но в согласии с ней.
     Д-лавки были в смысле их  организации  плодом  этого  открытия.  Вместо
служащих,  вместо  обыкновенных  приказчиков  фирма  Мэкхита  имела  дело  с
самостоятельными    владельцами    лавок.    Этим    тщательно    отобранным
предпринимателям фирма помогла в первую голову  обзавестись  д-лавками.  Она
дала им инвентарь и открыла товарный кредит. Еженедельно они получали партию
товаров для сбыта. Им предоставлялась полная свобода  действий.  Покуда  они
оплачивали товары и проценты, никто не заглядывал в их книги. Одно вменялось
им в обязанность - продавать по низким ценам. Вся эта система имела  в  виду
исключительно благо маленького человека.
     В  большинстве  случаев   владельцы   лавок   отказывались   от   найма
дорогостоящей рабочей  силы.  В  лавке  работала  вся  семья.  Эти  люди  не
торговались из-за лишнего рабочего часа и не проявляли,  с  другой  стороны,
типичного  для  незаинтересованного  служащего  безразличия   к   доходности
предприятия, - ведь это было их собственное дело!
     "Таким образом, - писал господин Мэкхит в другой статье, -  мы  боремся
также и с грозным, столь часто оплакиваемым всеми истинными  человеколюбцами
явлением -  с  развалом  семьи.  Вся  семья  принимает  участие  в  трудовом
процессе. Вследствие того что у нее появляются  общие  интересы,  она  вновь
становится единой и спаянной. Исчезает опасный во многих  отношениях  разрыв
между работой и частной жизнью, заставляющий члена семьи забывать на  работе
о семье и в семейном круге - о работе. И в этом отношении  д-лавки  являются
поучительным примером".
     Господину Мэкхиту ничего не стоило убедить банк, что затруднения его, в
сущности, вовсе не  являются  затруднениями:  в  деньгах  он  нуждается  для
расширения дела. Тем не менее банк все еще колебался, так как самая личность
господина Мэкхита внушала ему сомнения.
     Па правде сказать, в Сити циркулировали всякого рода скверные слухи  об
этом человеке - слухи, которые никогда не переходили в  открытые  обвинения,
но которые тем не менее нельзя было оставлять без  внимания.  Меньше  всего,
однако, речь шла о его методах  приобретения  товаров,  хотя  и  это  играло
некоторую роль.
     Два-три раза он оказывался запутанным в скандальных аферах и всякий раз
без  особого  труда  доказывал  свою  непричастность  к  ним.  До  судебного
разбирательства дело ни разу не доходило. И тем не менее в  Сити  все  время
находились люди, не имевшие собственных лавок и не  состоявшие  ни  в  каких
родственных отношениях с владельцами лавок, которые утверждали - правда,  не
совсем публично, - что господин Мэкхит не  джентльмен.  Одни  предпочли  бы,
чтобы вместо внесудебных  полюбовных  сделок  Мэкхиту  был  учинен  открытый
процесс; другие попросту говорили, что адвокаты Мэкхита - ловкачи.
     Переговоры с Национальным депозитным банком  тянулись  гораздо  дольше,
чем мог предполагать Мэкхит. Он уже  раскаивался  в  том,  что  обратился  к
банку, ибо неудача, несомненно, должна была  дать  новую  пищу  старым,  уже
позабытым сплетням по поводу его личности. Он охотней всего прервал  бы  эти
переговоры.
     По некоторым причинам он пользовался услугами многих адвокатов  Темпля.
От одного из них он случайно узнал, что к числу наиболее уважаемых  клиентов
Национального депозитного банка принадлежит некий господин Джонатан Джеремия
Пичем, имеющий незамужнюю дочь. Мэкхиту удалось познакомиться с ней. Когда у
него появились кое-какие надежды, он целиком  посвятил  себя  ухаживанию  за
Полли Пичем, не жалея ни времени,  ни  нервов.  То  обстоятельство,  что  он
представился дамам
     в качестве Джимми Бекета, объяснялось исключительно его осторожностью.
     Он еще раз навел справки  о  положении  предприятия  Пичема.  Это  была
широко разветвленная организация нищих;  методы  ее  деятельности,  судя  по
всему, были  тонко  разработаны  и  тщательно  проверены.  Человек,  знавший
Пичема, объяснил ему, почему, например, нищие не приносят с собой  картин  и
не выставляют их на улице, а  рисуют  свои  пейзажи  и  портреты  популярных
личностей цветным мелком прямо  на  тротуаре.  При  наличии  готовых  картин
публика никогда не знала, нарисовал ли их сам  нищий;  кроме  того,  рисунки
недолго держались на тротуаре, - шаги прохожих стирали их, а дождь смывал, а
ведь дождь шел каждый день. Их приходилось каждый день рисовать  заново,  их
нужно было оплатить сегодня же! Подобные практические меры свидетельствовали
о большом знании людей. При таких методах  эксплуатация  нищих  должна  была
приносить большую прибыль.
     В середине июня Мэкхит решил  отбросить  все  сомнения  второстепенного
порядка и форсировать свои домогательства. Ему необходимо  было  вступить  в
брак самым солидным образом и доказать свою буржуазную добропорядочность.
     Он запросил письменно госпожу Пичем,  когда  она  соблаговолит  принять
его. Он совершенно правильно объяснил  себе  ее  нервозность  во  время  его
первого визита.
     Она  назначила  ему  свидание   в   "Каракатице",   "чтобы   обо   всем
переговорить".  Сделанные  ею  там  намеки  на   полную   безответственность
современной молодежи сильно подействовали на нервы господина Мэкхита, Джимми
Бекета тож.
     - Нынешняя молодежь, - жаловалась госпожа Пичем, отирая с губ портерную
пену, - вообще не знает, чего она хочет. - Они - как дети. Я ведь знаю Полли
как свои пять пальцев, и тем не менее я  понятия  не  имею,  что  у  нее  на
сердце. Может быть, она просто еще слишком молода. У нее ведь  нет  никакого
опыта в обхождении с мужчинами. Все, что она знает, - это, пожалуй,  разница
между сукой и кобелем, потому что ей приходилось возиться с собаками,  да  и
то едва ли точно. Она о таких вещах вообще не думает. Взять хотя бы уже  то,
что она купается не иначе, как в  ночной  рубашке!  И  вот  является  этакий
франт, покрутит в воздухе тросточкой, а ей уже кажется, что  она  Бог  знает
как в него влюблена. Они ведь все такие романтичные! Вы  просто  понятия  не
имеете, какое количество романов проглотила эта девочка! Теперь у нее только
и разговору, что о господине Смайлзе. И при этом я  абсолютно  уверена,  что
она вся без остатка принадлежит вам.  Мать  эти  вещи  знает.  Ах,  господин
Бекет!
     И, удостоверившись, что в кружке ее больше ничего не осталось и  что  в
саду нет других посетителей, она заглянула ему в глаза.
     Когда господин Бекет по всей форме сообщил ей, что зовут его  вовсе  не
Бекетом, а Мэкхитом, что он владелец  известных  д-лавок  и  исполнен  самых
честных намерений, она, как видно, не  обратила  на  это  особого  внимания,
словно она  от  него  ожидала  всего,  что  угодно,  и  скользнула  по  нему
отсутствующим, задумчивым и скорее уклончивым взглядом.
     - Ах да, - вздохнула она рассеянно, - лишь бы мой муж, Боже сохрани, не
узнал. У него свои планы относительно девочки. Я думаю, вам это понятно.  Он
вечно твердит: все для ребенка, и это его искреннее убеждение. Позавчера  он
вдруг  притащил  в  дом  какого-то  господина  Кокса.  Кажется,  это   очень
состоятельный человек. Вы знаете господина Кокса?
     Мэкхит знал господина Кокса. Тот был видной фигурой в Сити.
     Ничего хорошего Мэкхит о господине Коксе не слыхал.
     Кокс был отчаянный юбочник. Как ни  полна  была  голова  стесненного  в
средствах Мэкхита соображениями материального порядка, он все же ощутил укол
в сердце при упоминании о Коксе. Он был увлечен Персиком сильнее,  чем  смел
себе признаться.
     - Что же тут можно сделать? - спросил он хрипло.
     - То-то и оно, что я не знаю,  -  задумчиво  сказала  госпожа  Пичем  и
смерила его таким холодным взглядом, что он вздрогнул. - Современные девушки
удивительно безответственны. Голова у них полна романтических идей.
     Засим она положила свою маленькую жирную ладонь на его руку  и  позвала
официанта, чтобы расплатиться.
     Пока они шли  к  выходу  между  железными  столиками,  господин  Мэкхит
дополнительно узнал, что, во  всяком  случае,  все  должно  делаться  строго
секретно и без ведома Пичема.
     В тот же самый вечер он встретил Персика собственной персоной и получил
разрешение проводить ее  немного.  Как  это  ни  странно,  она  шла  по  Олд
Оук-стрит к  Мит-Гарденс,  хотя  ей  нужно  было  идти  на  курсы  домашнего
хозяйства.
     Мэкхит было решил, что она спешит  на  свидание,  что  она  постарается
отделаться от своего случайного попутчика, как только они дойдут до  сквера.
Она действительно несколько раз посмотрела по сторонам, заглянула  в  аллеи,
но отнюдь не пыталась от него отвязаться и даже села с  ним  на  скамейку  в
кустах.
     В легком платье она казалась  очень  красивой  и  выглядела  совершенно
спокойной. Кстати сказать, она была вовсе не  куколкой,  а  рослой,  хорошо,
сложенной девушкой. Это была целая порция - никак не полпорции.
     О Смайлзе и Коксе она и говорить не пожелала.
     - Не стоит в такой чудный вечер, - сказала она. Ей показалось забавным,
что он уже знал о господине Коксе; она рассмеялась.
     К тому времени, когда они двинулись в обратный путь, ему так  ничего  и
не удалось узнать, но произошло за это время  многое.  Под  платьем  на  ней
почти ничего не было. Он не был счастлив, ибо самого  главного  она  ему  не
разрешила.  Это  отнюдь  не  пришлось  господину  Мэкхиту  по  душе,  а   то
обстоятельство, что она без всяких угрызений совести пропустила свои  курсы,
навело его на самые черные мысли. Стало быть, там даже не проверяли учениц!
     Как и в тот раз, после пикника,  он  точно  не  знал,  удалось  ли  ему
продвинуться хотя бы на шаг, и это страшно мучило его. Ведь  должно  же  это
что-нибудь для нее значить! В ее невинности он не сомневался.
     В этот вечер господин  Пичем  тоже  смотрел  на  свою  дочь  испытующим
взором.
     Дела Компании по  эксплуатации  транспортных  судов  были  в  плачевном
состоянии. За день до описываемых событий разорвалась бомба.

БОМБА

     Пичем поругался во дворе с Фьюкумби. Сначала солдат,