бразование,  доброта,  человечность  сами  по  себе
недостаточно  действенны  и  даже  в  самой  отдаленной  степени  неспособны
устранить убийство в той или иной форме. Слишком уж велика награда за него и
слишком тяжела кара, грозящая тому, кто его не совершит! Этот Кокс, хотя его
и убили, умер, в сущности говоря, естественной смертью! Останься он жив, все
пошло бы шиворот-навыворот, а теперь все идет почти хорошо! Что и  говорить,
убийство - это крайнее средство, самое крайнее из всех допустимых!  Подумать
только: ведь мы всего-навсего делали с ним дела!"
     На следующее утро он опять отправился в доки. Ничего  утешительного  он
там  не  нашел.  На  работу  вышло  не  больше  десятка  рабочих.   Открытая
враждебность пикетчиков,  дежуривших  возле  кораблей  и  никого  к  ним  не
подпускавших, потрясла его.
     - Повсюду грубое насилие! -  горестно  сказал  он  двум-трем  служащим,
стоявшим подле него и глядевшим сквозь тусклое окно сторожки на доки.  -  Ну
хорошо, положим, они не желают работать за ту плату, что я им даю. Но почему
они не позволяют работать тем, кто хочет работать? Ведь тем-то,  безусловно,
нужны деньги: у них семьи голодают! Почему они применяют к этим последним из
бедняков насилие и не дают им работать? Каждый человек  должен  иметь  право
делать то, что ему хочется.
     Пичем не знал, как ему быть. И внезапно дочь и зять оказали ему услугу.
Известие о смерти Кокса создало в семье Пичема своеобразное настроение.
     Полли очень нервничала. Она была рада, что  имеет  возможность  утешать
девицу Кокс  и  исполнять  ряд  мелких  поручений,  связанных  с  похоронами
маклера, - эта деятельность очень успокаивала ее.
     Появившиеся в газетах сенсационные отчеты о забастовке в доках  открыли
ей глаза на тяжелое положение, в котором находился ее отец. Она просила мать
узнать у него, не нужны ли ему люди для  защиты  штрейкбрехеров,  -  ее  муж
охотно предоставит их в его распоряжение.
     - Можно подумать, - сказала госпожа Пичем мужу,  -  что  все  то  горе,
свидетельницей которого ей пришлось быть в последние дни, открыло  ей  глаза
на чужие заботы. Она спрашивает, не может ли она быть тебе полезной.
     Пичем пробурчал что-то вроде: "Этот тип  -  величайший  жулик  во  всем
городе!" Но потом велел передать дочери, чтобы она обсудила  этот  вопрос  с
Бири. Так она и поступила.
     - Нельзя прислушиваться к голосу ненависти, когда на  карту  поставлены
имущественные ценности, - сказал ей Мэкхит. - Наши чувства толкают нас  друг
против друга, но обстоятельства властно требуют, чтобы мы объединились.
     О'Хара послал десяток своих людей в доки. Они немедленно внесли систему
в борьбу с забастовкой. Они обращались с бастующими так  свирепо,  что  даже
полицейские испугались. Проявляя себя убежденными приверженцами порядка, они
ломали руки и ноги всем, кто попадался им на пути, и разбивали в  кровь  все
лица, казавшиеся им голодными. Инженер-кораблестроитель сказал Пичему, что в
этих, в общем, столь грубых ребятах заложено все же здоровое  начало  и  что
все зависит от того, за какое дело их заставят бороться.
     Штрейкбрехеры воспрянули духом.
     Далее  люди  О'Хара  подговорили  разный  сброд  разгромить   несколько
продовольственных лавок. Разыгралось настоящее сражение, вошедшее  в  анналы
ЦЗТ под  названием  "Битва  в  Вест-Индских  доках"  и  завершившее  разгром
забастовщиков.
     На глазах у сплошной стены молчаливых рабочих Були и его ребята разбили
сначала несколько  витрин.  Когда  же  они  проникли  внутрь,  забастовщики,
которые не желали оказаться замешанными в погромах, бросились  их  отгонять.
Наемники ЦЗТ  расхватали  окорока  и  куски  мяса  и  принялись  лупить  ими
голодающих. Один тщедушный рабочий был сбит с ног телячьей ногой. Горшки  со
студнем летели в изможденные лица, залепляя  глаза,  и  подоспевшая  полиция
хватала ослепленных  рабочих.  Дрались  и  булками,  причинившими  серьезные
увечья нескольким рахитичным детям. Караваи хлеба превратились в устрашающее
оружие. Одной старухе сломали пятифунтовым  караваем  руку,  в  которой  она
держала пустую кошелку. Эта сломанная рука впоследствии, в  суде,  послужила
уликой против нее.
     Газеты неистовствовали по поводу разгрома  лавок  и  в  особенности  по
поводу безобразного обращения "народа" с продуктами питания.
     "Вот они, ужасы анархии, - писали они, - ужасы развязанных  инстинктов!
О подобных сценах господа социалисты должны вспоминать всякий раз,  как  они
начнут кропать свои лицемерные статейки против существующего правопорядка".
     С этого момента власти приняли самые крутые меры  против  забастовки  и
экономических требований докеров.
     Спустя два  дня  против  забастовщиков  были  двинуты  войска.  Молодые
солдаты,  назначенные  к  отправке  в   Африку,   оцепили   доки   и   взяли
штрейкбрехеров под свою  защиту.  В  течение  нескольких  дней  кое-где  еще
постреливали,  но  окончание  работ  по  ремонту  транспортных  судов   было
обеспечено.
     Решительный бой был коротким и ожесточенным.
     Со  стороны  правительства  дрались  почти  исключительно   новобранцы,
впервые попавшие в дело. Они были упитанней и сильней, чем рабочие, но  если
бы на них надели рабочие блузы или же рабочих  обрядили  в  мундиры,  трудно
было бы отличить дерущихся друг от друга, до такой степени они были  похожи,
- они ведь принадлежали к одному классу. Право же, не будь  молодые  солдаты
вооружены и одеты в мундиры, они бы передрались между собой!
     Не следует также забывать, что все они  говорили  на  одном  и  том  же
английском языке, и притом на языке  простонародья.  Ругательства,  которыми
они друг друга осыпали, были одни и те же. Когда рабочему удавалось  вырвать
из рук солдата занесенный ружейный приклад, он заносил его с такой же  точно
сноровкой, потому что был приучен орудовать кузнечным молотом. Если  рабочие
и уступали солдатам в знании приемов, то драться они умели не  хуже,  потому
что с молоком матери всосали уверенность в том, что, если они не постоят  за
себя, их окончательно задушат голодом. И солдаты знали из того же источника,
что они получают жалованье не за то, что бьют баклуши. Натравленные друг  на
друга, они дрались друг с другом точно так же, как до того бок о бок дрались
с нищетой, с голодом, с болезнями - со всем тем, что ждало их  в  городах  и
что подстерегало их в деревнях.
     Газеты дали подробные описания этих  боев.  Все  газетные  отчеты  были
озаглавлены более или менее одинаково: "МОЛОДЫЕ  СОЛДАТЫ,  ГОРЯЩИЕ  ЖЕЛАНИЕМ
ПОМОЧЬ СВОИМ ТОВАРИЩАМ В МАФЕКИНГЕ, ПРИНУЖДЕНЫ ОТВОЕВЫВАТЬ ТРАНСПОРТНЫЕ СУДА
С ОРУЖИЕМ В РУКАХ".
     На окончание ремонтных работ  понадобилось  теперь  не  много  времени.
Основные затруднения сводились к  множеству  формальностей,  направленных  к
тому, чтобы обеспечить интересы нации.
     В ближайшую пятницу суда были  приняты  правительственной  комиссией  и
неделей позже вышли в море.
     В этот день стоял густой туман. Несмотря на то что  отправка  небольшой
войсковой части была незначительным, будничным событием, вся  пристань  была
полна военных,  родственников  отбывающих  солдат,  членов  правительства  и
представителей прессы. Самой процедуры отплытия  почти  никто  не  видал:  в
густом тумане трудно было разглядеть даже собственную руку.
     - Дорогие друзья, - сказал статс-секретарь, произносивший напутственную
речь, - будущее Англии зависит от самопожертвования и доблести ее  молодежи.
Вся Англия приветствует в эту минуту цвет нации - две тысячи молодых  людей,
которые вступают на палубу трех кораблей ее величества, чтобы показать  всем
нам пример мужества. Слепая, яростная стихия окружает их, коварные, лишенные
чести и совести враги угрожают им, один  только  гений  Британии  парит  над
ними: они в руке Божией. Этим сказано все.
     Под гром духового оркестра и рыдания матерей и  невест  три  корабля  -
огромные, расплывчатые глыбы - отвалили в непроницаемом тумане от пристани.
     Спустя одиннадцать часов, не успев выйти из Ла-Манша, "Оптимист"  пошел
ко дну со всем своим живым и мертвым грузом.

НАЦИОНАЛЬНАЯ КАТАСТРОФА

     Шторм уж затих, но корабль затонул.
     Он мирно лежит на дне.
     Стаи дельфинов и сытых акул
     Мелькают в синей волне.
     Из всех матросов - их было сто -
     Гибели не избежал никто.
     Там глубоко, на дне морском,
     Спят они вечным сном.
     Песню поет им морская волна,
     Властно в душу льется она:
     "Моряк, берегись! Моряк, берегись!
     Волны опять будут рваться ввысь!
     Спите, друзья! Спите, друзья!
     Среди кораллов, в глуби морской,
     Найдешь и ты покой".

                 "Жребий моряка"

     Проезжая утром в омнибусе по Оксфорд-стрит, Пичем услышал пронзительные
выкрики газетчиков. Он сошел с омнибуса и прочел в экстренном  выпуске,  что
"Оптимист" пошел ко дну и что по  Сити  циркулируют  слухи  о  покушении  на
воинский  транспорт.  Суда,  писала  газета,  покинули  порт  в  неисправном
состоянии;  надо  надеяться,  что  полиции  удастся  возбудить  дело  против
замешанных  в  этом  безответственных  элементов,  угрожающих   безопасности
Британии.
     Он тотчас же отправился домой.
     Экстренный выпуск уже попал на Олд Оук-стрит. Войдя  в  контору,  Пичем
увидел Бири с газетным листком в руках.
     Он был бледен как смерть и дрожал.
     Проходя, Пичем искоса посмотрел на  него  страшным  взглядом,  но  Бири
уставился на него, словно увидел привидение. Госпожа  Пичем  встретила  мужа
ласково - она только что побывала в погребе. Она ничего еще не знала.
     Пичем прошел в комнату, где хранилась запасная  картотека,  и  заперся.
Его жена слышала, как он несколько часов
     подряд ходил от стены к стене. Когда настало время ужинать, она подошла
к двери и постучалась, но он не ответил;  ужин,  поставленный  ею  у  двери,
остался нетронутым. Он ждал ареста.
     Около одиннадцати часов вечера, то есть почти через четырнадцать  часов
после выхода экстренного выпуска, он спустился в контору, вызвал к себе Бири
и послал его в соседний трактир за газетами, так как, по  словам  Бири,  тот
еще газет не покупал.
     Во всех газетах были крупным шрифтом набраны  заголовки:  "НАЦИОНАЛЬНАЯ
КАТАСТРОФА" и "ТУМАН  -  ПРИЧИНА  ГИБЕЛИ  "ОПТИМИСТА!",  а  также  некоторые
успевшие просочиться в Лондон  подробности  несчастья.  Никаких  намеков  на
причину катастрофы, в особенности намеков такого характера, какие  появились
в экстренном выпуске, в газетах не  было.  Сообщалось  только,  что  морское
ведомство приступило к расследованию. Пичем прочел все, до последней строки.
Потом он начал действовать.
     Вместе с Бири он разработал подробный план  полной  перестройки  работы
мастерских.  Большинство  людей  решено  было  одеть  в  военные  мундиры  и
превратить  в  инвалидов  войны.  С  точки  зрения  торговли  нищетой  такая
национальная катастрофа была равносильна победе.
     Не  было  никакого  сомнения  в  том,  что  Лондон,   прочтя   описание
катастрофы, раскошелится. Всякого  человека,  одетого  в  мундир  и  хоть  с
какими-то признаками увечья, в ближайшие дни будут носить на руках.
     Пичем работал много часов подряд и после короткого сна был уже опять на
ногах. Все мастерские - шорная, столярная и портновская - в шесть часов утра
приступили к изготовлению мундиров и культяпок.
     Утром Пичем отправился в полицейское управление, по пути заехав на пять
минут в морское ведомство к Хейлу.
     Хейл произвел на него отличное  впечатление.  Военная  выучка  помогала
старому бюрократу хладнокровно переносить  любые  удары  судьбы.  Учреждение
работало полным ходом. Распоряжения Хейла были скупы и точны. На послезавтра
назначена официальная панихида. Второму договору, на  саутгемптонские  суда,
ничто не угрожает, лишь бы не разразился скандал с первым договором.
     Старший инспектор принял Пичема с явным  недоверием,  которое  улеглось
лишь  после  того,  как  тот  отрекомендовался  председателем  Компании   по
эксплуатации транспортных судов, рассеяв тем самым все сомнения относительно
цели своего визита, - он явился не в связи с делом  Мэкхита,  назначенным  к
слушанию в ближайшие дни.
     Пичем осведомился, чт_о_ он должен  сообщить  представителям  прессы  о
предположительных  причинах  катастрофы.  Браун  охотно  информировал   его.
Причина гибели "Оптимиста" еще не  выяснена;  есть  сведения,  что  и  "Юный
моряк" потерпел тяжелую аварию. Вероятно, оба корабля столкнулись в тумане.
     Пичем поспешно откланялся и поехал к  Истмену.  Остаток  предобеденного
времени он посвятил подведению баланса с Истменом и Муном (Финни лежал после
операции в клинике). Оба его компаньона не испытывали  особого  желания  еще
раз углубляться во все детали предприятия. Они были уверены, что в  открытом
море под именем трех старых, злосчастных кораблей находятся  саутгемптонские
суда, которых они и в глаза не видели: они боялись расследования.
     Пичем не торопился домой. Он бесцельно бродил по улицам,  прислушиваясь
к отрывкам разговоров. Повсюду только и речи было, что о катастрофе.
     На пороге крошечной темной д-лавки владелец ее беседовал с  двумя-тремя
прохожими.
     - С ветром шутить нельзя, -  говорил  он.  -  Тут  никакие  расчеты  не
помогут. Против тумана человек тоже беспомощен.  Все  это  -  силы  природы,
разрушительные стихии. И так несладко живется, а тут еще пожалуйте  -  прямо
на дно, посредине канала! Это большое национальное бедствие! В церкви Святой
Троицы  в  пятницу  состоится  панихида...  Держу  пари,  что  это   сделали
коммунисты.
     После обеда Пичем опять засел за работу вместе с Бири.
     В канцелярию,  где  изготовлялись  "прошения",  были  отправлены  новые
образцы. Дрожащей рукой солдатские вдовы, чьи мужья "обрели вечный  покой  в
прохладном лоне  вод",  просили  о  небольшой  поддержке,  которая  даст  им
возможность  открыть  скромную  лавочку;   при   этом   впервые   за   время
существования фабрики Пичема в этих "прошениях" упоминались д-лавки.
     Адреса  извлекались  из  картотеки,  содержавшей   фамилии   отзывчивых
благотворителей, с перечислением их особых слабостей.
     Фабрика Пичема в дни национальной катастрофы оказалась на высоте.
     Вечером Пичема вызвали к Брауну.
     Инспектор встретил его сурово. В его кабинете находились еще два высших
полицейских чиновника.
     Кабинет  был  очень  велик.  На  письменном  столе,  покрытом   зеленой
промокательной бумагой, стоял бронзовый Атлас вышиной в фут; на спине у него
громко тикали часы. На циферблате было начертано: "Ultima multis" {Многим  -
последний час (лат.).}. На стене висел портрет Веллингтона.
     - Господин Пичем, - открыл старший инспектор собеседование, - имеющиеся
сведения  дают  основания  предполагать,  что  "Оптимист"  покинул  порт   в
неисправном виде. Поломка руля не вызывает сомнения.  Должен  сообщить  вам,
что статс-секретарь морского ведомства Хейл получил приказ высшей  инстанции
впредь до особого распоряжения не покидать своей  квартиры.  Правда,  приказ
этот - тайный. Я полагаю, что вы хотите высказаться по поводу этого дела.
     Господин Пичем устремил взоры вдаль.
     - Да, хочу, - сказал он. - Я верю в преступление.
     Старший  инспектор  посмотрел  на  него  одним  из  тех  начальнических
взглядов, которые предназначены не для того, чтобы видеть, а для того, чтобы
быть увиденными.
     После краткой, но выразительной паузы Пичем продолжал:
     - Господа, руль несомненно был сломан;  и  это  произошло  не  по  вине
рулевого и не в бурю, а в тихую, хотя и туманную погоду. Не  нужно  никакого
расследования, достаточно знать нравы  наших  правящих  кругов,  а  равно  и
правящих кругов всех цивилизованных  стран.  Достаточно  разобраться  в  тех
методах, которыми мы пользуемся, избирая чиновников, на  чьи  плечи  ложится
забота о благе страны, а также в том, как мы их воспитываем и как и с какими
целями они служат  нации.  Для  того  чтобы  убедиться,  что  такие  корабли
неминуемо должны были погибнуть, достаточно хотя бы бегло  поинтересоваться,
с какой целью  они  строились,  как  они  были  проданы  и  на  какой  барыш
рассчитывали продавцы. Если мы сопоставим и взвесим все эти соображения,  мы
неизбежно - хотим ли мы этого или  не  хотим  -  придем  к  тому  убеждению,
которое я только что высказал: я верю в преступление.
     Его собеседники  переглянулись.  Пичем  сидел,  прочие  стояли,  -  они
встали, как только он заговорил. Пичем продолжал:
     - Сопоставляя и взвешивая другие соображения,  я  прихожу,  господа,  к
другим результатам. Исходя из  глубокой  уверенности  в  отличных  качествах
нашего правительства, в честности наших  коммерсантов  и  торговых  фирм,  в
справедливости наших войн и бескорыстии всех наших разумно едящих,  прилично
живущих и опрятно одевающихся сограждан, я, рассматривая факт гибели в тихую
погоду одного из наших военных кораблей; без всякого расследования или после
любого расследования прихожу к заключению, что тут преступление исключено  и
что вероятная, более того - несомненная,  причина  катастрофы  -  несчастный
случай. И тогда я говорю: я не верю в  преступление,  я  верю  в  несчастный
случай.
     Господин Пичем внимательно посмотрел на своих собеседников снизу  вверх
и продолжал:
     - Если вы разрешите мне  в  вашем  присутствии  выбрать  из  этих  двух
объяснений то, которое меня полностью удовлетворит, я остановлюсь на втором.
Оно значительно удобней. Насколько мне известно,  через  два  дня  состоится
панихида по утонувшим солдатам ее величества. Считаете ли  вы  допустимым  и
Желательным, чтобы в связи с этой панихидой те самые инвалиды войны, которые
совсем  недавно  требовали  скорейшей  отправки  кораблей,  теперь  устроили
демонстрацию протеста  против  их  потопления?  Насколько  мне  известно  из
заметки,  появившейся  в  одном  из  экстренных  выпусков,  в  районе  доков
предполагают устроить подобную демонстрацию.
     Господин Пичем покинул здание  полицейского  управления  ни  в  чем  не
заподозренный.
     Повсюду он увидел приспущенные траурные  флаги  и  знамена.  Величайший
город мира скорбел о своих сынах.

ЧИСТКА

     Фазер был крупный, костистый мужчина - один из трех соратников Мэкхита,
знавших  его  еще  под  фамилией  Бекет.  Он  работал  на   Райд-стрит   под
руководством О'Хара и дружил с ним.
     От Мэкхита он получил задание следить за Полли и  О'Хара  и  тотчас  же
поставил своего друга об этом в известность.
     Вдвоем  они  очищали  склад,  который  им  было  приказано  уничтожить:
продавали товары и выручку клали себе в карман. Груча,  третьего  из  старых
сподвижников Мэкхита, Фазер ни во что не посвящал.
     Помимо этого, Фаэер  был  хорошо  осведомлен  об  отношениях  О'Хара  и
госпожи Мэкхит, так как он считал для себя полезным быть  в  курсе  возможно
большего  количества  Дел.  Он  же   в   свое   время   выследил   человека,
ликвидировавшего маклера Кокса. Но его друг  О'Хара  не  знал,  что  он  все
знает.
     В одно прекрасное утро центнер антрацита стоил на  Райд-стрит  двадцать
восемь пенсов, и в помещение склада на  заднем  дворе  дома  номер  двадцать
восемь  проникли  три  агента  уголовной  полиции.  Они   извлекли   Фазера,
занимавшего там небольшую комнатку,  из  кровати.  В  самой  вежливой  форме
(Скотленд-Ярд этим славится) они попросили его показать им склад.
     Склад был почти совсем пуст, но  кое-что  в  нем  еще  оставалось.  Они
составили опись и откланялись, не вступая в долгие разговоры.
     Фазер медленно закончил свой туалет и, так как О'Хара приходил на склад
не раньше одиннадцати, отправился в следственную тюрьму к Мэкхиту.
     Мэкхит как раз пил утренний кофе. Он на первом же слове перебил Фазера.
     - На складе номер двадцать восемь ничего нет. Пусть себе рыщут  сколько
им угодно, - сказал он равнодушно.
     - Откуда вы зна