реа. Справа.
     Галилей. А оно двигалось?
     Андреа. Нет.
     Галилей. А что же двигалось?
     Андреа. Я двигался.
     Галилей (орет). Чепуха! Дурень! Стул двигался!
     Андреа. Но и я вместе со стулом!
     Галилей. Разумеется. Стул - это Земля. А ты на ней.
     Госпожа  Сарти  (вошла,  чтобы  застелить  постель,  и  наблюдала   все
происходящее). Что это вы делаете с моиятазрнишкой, господин Галилей?
     Галилей. Учу его видеть, дорогая Сарти.
     Госпожа Сарти. Тем, что таскаете по комнате?
     Андреа. Не мешай, мама, ты этого не понимаешь.
     Госпожа Сарти. Вот как? А ты понимаешь, что ли?  Тут  приходил  молодой
человек, который хочет учиться. Очень хорошо одет и принес  рекомендательное
письмо. (Подает письмо.) Вы моего Андреа  скоро  до  того  обучите,  что  он
станет говорить, будто дважды два - пять. Он  же  путает  все,  что  вы  ему
рассказываете. Вчера вечером он доказывал мне,  что  Земля  вертится  вокруг
Солнца. Он, видите ли, твердо убежден, что это вычислил какой-то господин по
имени Киперникус.
     Андреа. А разве Киперникус не  высчитал  этого,  а,  господин  Галилей?
Скажите вы сами.
     Госпожа Сарти. Что такое? Так вы  и  вправду  рассказываете  ему  такую
чепуху? Чтобы он болтал об этом в школе, а господа священники  приходили  ко
мне жаловаться, что он плетет греховную ересь. Постыдились бы  вы,  господин
Галилей.
     Галилей (ест). На основе наших исследований,  госпожа  Сарти,  и  после
жестоких споров мы с  Андреа  сделали  открытие,  которое  больше  не  можем
держать  в  тайне  от  мира.  Настало  новое  время,  великое  время,   одно
удовольствие жить в такое время.
     Госпожа Сарти. Да неужели! Надеюсь, господин Галилей, в это новое время
мы сможем заплатить молочнику? (Показывает на письмо.) Очень прошу, сделайте
мне хоть раз такую милость, не отказывайте в этот раз. Помните о том, что мы
должны молочнику. (Уходит.)
     Галилей (смеясь). Дайте мне хоть молоко допить! (Обращаясь  к  Андрей.)
Значит, кое-что мы все-таки вчера поняли?
     Андреа. Да я говорил, только чтобы ее удивить. Но это  же  неправильно.
Стул, на котором я сидел, вы только боком повернули (показывает рукой), а не
переворачивали. Вот так. Не  то  я  упал  бы,  и  это  факт.  Почему  вы  не
переворачивали стул? Потому что тогда было бы доказано, что я свалился бы  и
с Земли тоже, если бы она вертелась. Вот видите как.
     Галилей. Но ведь я же тебе доказал...
     Андреа. А сегодня ночью  я  думал  и  понял,  что  если  бы  Земля  так
вертелась, то я всю ночь висел бы головой вниз. И это факт.
     Галилей (берет со стола яблоко). Так вот это Земля.
     Андреа. Не берите вы всегда такие примеры, господин  Галилей.  Так  вам
всегда удастся.
     Галилей (кладет яблоко на место). Хорошо.
     Андреа. С примерами всегда можно доказать, если хитер. Но ведь я же  не
могу таскать на стуле свою мать, как  вы  меня.  Видите,  какой  это  плохой
пример. Ну а что, если яблоко - Земля? Это же ничего не значит.
     Галилей (смеясь). Да ведь ты же не хочешь знать.
     Андреа. Возьмите его опять. Как же это получается, что я ночью не  вишу
вниз головой?
     Галилей. А вот так: вот это Земля,  а  вот  стоишь  ты  (отламывает  от
полена щепку и втыкает ее в яблоко), и вот Земля вертится.
     Андреа. А я вишу вниз головой.
     Галилей. Почему же? Посмотри внимательней! Где голова?
     Андреа (показывает на яблоко). Здесь. Внизу.
     Галилей. Что? (Поворачивает яблоко в обратную сторону.) Разве она не на
том же самом месте? Разве ноги твои по-прежнему не ниже головы? Разве, когда
я поворачиваю, ты стоишь так? (Вынимает щепку и переворачивает ее.)
     Андреа. Нет. Но почему же я не замечаю, как Земля повернулась?
     Галилей. Потому что ты сам вращаешься вместе с ней! И ты, и воздух  над
тобой, и все, что есть на шаре.
     Андрей. А почему же мы видим, что ходит Солнце?
     Галилей (снова поворачивая яблоко с щепкой). Под собой ты видишь Землю,
она не изменяется, она всегда внизу, и для тебя она не  движется.  А  теперь
погляди, что над тобой. Вот сейчас лампа над твоей головой. А сейчас,  когда
я повернул - что сейчас над твоей головой, что сейчас сверху?
     Андреа (поворачивая голову вслед за его движениями). Печка.
     Галилей. А где лампа?
     Андреа. Внизу.
     Галилей. Вот то-то оно и есть...
     Андpea. Вот это здорово! Ну теперь уж она удивится.

             Входит Людовико Maрсили - богатый молодой человек.

     Галилей. У нас тут как на проходном дворе.
     Людовико. Доброе утро, сударь. Меня зовут Людовико Марсили.
     Галилей (читает рекомендательное письмо). Вы бывали в Голландии?
     Людовико. Да, и там я много слышал о вас.
     Галилей. Ваши родители владеют поместьями в Кампанье?
     Людовико. Мамаша хотела, чтобы я малость  поглядел  на  свет.  Что  где
имеется и тому подобное.
     Галилей. И вот в Голландии вы услышали, что в Италии, например,  имеюсь
я.
     Людовико. А так как мамаша желает, чтоб  я  еще  и  с  науками  малость
познакомился...
     Галилей. Частные уроки - десять скуди в месяц.
     Людовико. Очень хорошо, сударь.
     Галилей. А что вас интересует?
     Людовико. Лошади.
     Галилей. Ах вот что!
     Людовико. У меня, видите ли, господин Галилей, голова не  приспособлена
к наукам.
     Галилей. Ах вот что! Ну если так, вы будете платить пятнадцать скуди  в
месяц.
     Людовико. Очень хорошо, господин Галилей.
     Галилей. Мне придется заниматься с вами по утрам. Значит, с  тобой  уже
не выйдет, Андреа. Сам пойми, ведь ты же не платишь.
     Андреа. Ладно. Я пойду. Можно мне взять яблоко?
     Галилей. Бери.

                               Андреа уходит.

     Людовико. Вам придется запастись терпением, чтоб меня учить. Потому что
в науках ведь всегда все не  так,  как  следует  по  здравому  человеческому
разумению. Возьмите, например,  эту  диковинную  трубу,  которую  продают  в
Амстердаме. Я ее подробно исследовал. Футляр из зеленой кожи  и  две  линзы:
одна такая  (показывает  жестами  двоякую  выпуклость),  а  другая  -  такая
(показывает двоякую вогнутость). Мне говорят:  одна  увеличивает,  а  другая
уменьшает. Каждый разумный человек, конечно, поймет: они друг дружку  должны
уравнивать. Неверно! Сквозь эту штуку все видно увеличенным в пять раз.  Вот
вам и ваша наука.
     Галилей. Что увеличено в пять раз?
     Людовико. Колокольни, голуби, все, что вдали.
     Галилей. И вы сами видели увеличенные колокольни?
     Людовико. Да, сударь.
     Галилей. И в трубе две линзы? (Набрасывает на листе бумаги чертеж.) Так
это выглядит?

                              Людовико кивает.

Как давно изобрели эту штуку?
     Людовико. Думаю, что она была не старше нескольких дней, когда я уезжал
из Голландии. Во всяком случае, ее как раз только что начали продавать.
     Галилей (почти  дружелюбно).  И  зачем  вам  нужна  физика?  Почему  не
коневодство?

                Незамеченная Галилеем, входит госпожа Сарти.

     Людовико. Мамаша считает, что немного науки необходимо.  Нынче,  знаете
ли, никто и шагу без науки не сделает.
     Галилей. Вы с тем же успехом могли бы  заняться  мертвыми  языками  или
богословием. Это полегче будет. (Замечает госпожу Сарти.)  Ладно,  приходите
во вторник утром.

                              Людовико уходит.

Не гляди на меня так. Я же взял этот урок.
     Госпожа Сарти. Потому что вовремя заметили  меня.  Там  пришел  куратор
университета.
     Галилей. Веди его сюда, веди, он сейчас очень кстати. Может быть, через
него я добуду пятьсот скуди, тогда не нужны будут уроки.

                  Госпожа Сарти уходит и вводит куратора.

(Тем  временем,  продолжая  одеваться, в промежутках делая записи на клочках
бумаги.) Доброе утро, одолжите мне полскуди.

 Куратор достает из кошелька и протягивает Галилею монету, тот передает ее
                               госпоже Сарти.

Пошлите  Андреа  к  мастеру, что делает очки. Пусть купит две линзы, вот тут
записаны размеры.

                      Госпожа Сарти уходит с запиской.

     Куратор.  Я  пришел  по  поводу  вашего  ходатайства  о  повышении  вам
жалованья до тысячи скуди. К сожалению, я не могу  ходатайствовать  об  этом
перед университетом. Вы ведь знаете, что математические коллегии  ничего  не
приносят университету. Математика - это, так сказать, чистое  искусство,  не
приносящее дохода. Не подумайте, что наша республика ее не ценит.  Ценит,  и
притом даже весьма высоко. Математика не так необходима, как философия, и не
так  полезна,  как  богословие,  но  зато  доставляет   знатокам   безмерное
наслаждение.
     Галилей (склонившись над бумагами). Я не могу жить  на  пятьсот  скуди,
любезнейший.
     Куратор. Однако, господин Галилей, ведь вы преподаете всего два раза  в
неделю по два часа. Ваша исключительная известность несомненно доставит  вам
сколько угодно учеников, которые могут платить за уроки.  Разве  у  вас  нет
платных учеников?
     Галилей. Сударь, у меня их слишком много! Я учу и учу, а когда  же  мне
самому учиться? Послушайте, вы, человек божий, ведь я не так хитроумен,  как
господа с философского факультета. Я глуп. Я ничего не  понимаю.  И  поэтому
вынужден латать прорехи в своих знаниях. А когда  же  мне  этим  заниматься?
Когда я могу исследовать? Сударь, моя наука еще очень любознательна!  Вместо
ответов на самые великие вопросы мы сегодня имеем  только  гипотезы,  но  мы
требуем доказательств от самих себя. А как же мне продвигаться вперед,  если
только  для  того,  чтобы  поддерживать   свое   существование,   я   должен
втолковывать каждому болвану,  который  может  заплатить,  что  параллельные
линии пересекаются в бесконечности?
     Куратор. Не забывайте, однако, что если наша республика платит  меньше,
чем некоторые князья, зато она обеспечивает свободу исследований.  У  нас  в
Падуе мы допускаем в число слушателей даже протестантов!  И  удостаиваем  их
ученой степени доктора. Господина Кремонини мы не  выдали  инквизиции,  хотя
нам доказали - доказали, господин Галилей, - что  он  высказывает  безбожные
суждения;  напротив,  мы  еще  повысили  ему  жалованье.  Даже  в  Голландии
известно,  что  в  Венецианской  республике  инквизиция  не  имеет  никакого
влияния.  А  это  кое-что  значит  для  вас,  поскольку   вы   астроном   и,
следовательно, подвизаетесь в такой науке,  в  которой  за  последнее  время
учение церкви уже не почитается должным образом!
     Галилей. Господина Джордано Бруно вы, однако, выдали Риму. За  то,  что
он распространял учение Коперника.
     Куратор. Не за то, что  он  распространял  учение  Коперника,  которое,
впрочем, ложно, а потому, что он не был венецианцем,  да  и  не  имел  здесь
должности. Поэтому вам незачем ссылаться на  сожженного.  Кстати,  при  всех
наших свободах все же не рекомендуется произносить слишком громко имя  того,
кто проклят церковью. Даже здесь не следует, да, даже здесь.
     Галилей. Ваша защита свободы мысли довольно выгодное  дело,  не  правда
ли? Крича о том, что в других краях инквизиция лютует  и  сжигает,  вы  зато
вербуете по дешевке хороших преподавателей. Защищая  их  от  инквизиции,  вы
вознаграждаете себя тем, что платите самое низкое жалованье.
     Куратор.  Несправедливо!  Несправедливо!  Что  толку  в  том,  что  вам
предоставляют неограниченное время  для  исследований,  если  невежественный
монах - служитель инквизиции - может просто запретить ваши  мысли?  Нет  роз
без шипов, нет князей без монахов, господин Галилей!
     Галилей. А какой толк  в  свободе  исследований,  если  нет  свободного
времени для того,  чтобы  исследовать?  Может  быть,  вы  покажете  господам
городским советникам эти  исследования  о  законах  падения  (показывает  на
связку рукописей) и спросите, не стоят ли они прибавки в несколько скуди!
     Куратор. Они стоят бесконечно больше, господин Галилей.
     Галилей. Нет, не бесконечно больше, а всего на  пятьсот  скуди  больше,
сударь.
     Куратор. Деньгами оценивается лишь то, что приносит  деньги.  Если  вам
нужны деньги, вы должны предложить что-нибудь другое. За те знания,  что  вы
продаете, можно требовать лишь столько, сколько они  принесут  дохода  тому,
кто их купит. Например,  философия,  которую  господин  Коломбо  продает  во
Флоренции, приносит князю по меньшей мере десять тысяч  скуди  в  год.  Ваши
законы падения возбудили много шума. Вам рукоплещут в  Париже  и  Праге.  Но
господа, которые рукоплещут, не оплачивают университету того, во что вы  ему
обходитесь. Вы не ту науку избрали, господин Галилей.
     Галилей. Понимаю: свобода торговли, свобода исследований... и свободная
торговля свободными исследованиями, не так ли?
     Куратор. Однако, господин Галилей, что  за  странные  мысли!  Позвольте
признаться,  я  не  совсем  понимаю  ваши  насмешливые  замечания.  Цветущая
торговля республики, как мне  представляется,  никак  не  дает  поводов  для
презрительных шуток. А будучи в течение многих лет куратором университета, я
еще менее склонен говорить в таком, осмелюсь сказать, легкомысленном тоне  о
научных исследованиях.

           Галилей тоскливо поглядывает на свой письменный стол.

Подумайте  о  том,  что  происходит  вокруг вас. О биче рабства, под которым
стонут  науки  в  других  краях! Из кожаных переплетов древних фолиантов там
нарезаны  бичи.  Там  не  нужно знать то, как действительно падает камень, а
только  то,  что  написал  об  этом  Аристотель. Там глаза служат только для
чтения.   К   чему   новые   законы   падения,если   важны   только   законы
коленопреклонения?  И  сопоставьте  с этим ту бесконечную радость, с которой
наша  республика воспринимает ваши мысли, как бы смелы они ни были! Здесь вы
можете  исследовать!  Здесь  вы  можете  трудиться! Никто не следит за вами,
никто  не  угнетает  вас!  Наши  купцы  хорошо  знают,  что значит улучшение
качества тканей в борьбе против флорентийской конкуренции, и они с интересом
слушают  ваш  призыв  "улучшить физику"! И ведь физика в свою очередь многим
обязана  требованию  улучшить  ткацкие  станки.  Самые  именитые  сограждане
интересуются  вашими  исследованиями  и  навещают  вас,  знакомятся с вашими
открытиями:  люди,  чье  время  очень  дорого стоит. Не презирайте торговли,
господин  Галилей.  Здесь  никто не потерпел бы, чтобы вашей работе чинились
хоть  малейшие  помехи,  чтобы  посторонние  люди  создавали  вам трудности.
Признайтесь, господин Галилей, здесь вы можете работать!
     Галилей (с отчаянием). Да.
     Куратор. А что касается  материальных  дел,  то  сделали  бы  вы  опять
что-нибудь хорошее. Ну вот  что-нибудь  вроде  этого  вашего  замечательного
пропорционального   циркуля,   посредством   которого   можно   без   всяких
математических знаний (перечисляет, загибая пальцы) проводить  любые  линии,
вычислять  сложные  проценты  с  капитала,  воспроизводить  планы  земельных
участков  в  уменьшенных  или  увеличенных  масштабах  и  вычислять  тяжесть
пушечных ядер.
     Галилей. Игрушка!
     Куратор. Вы называете  игрушкой  то,  что  привело  в  восхищение,  что
поразило самых влиятельных господ,  что  принесло  вам  наличные  деньги?  Я
слыхал, что даже генерал Стефано Гритти  может  извлекать  корни  с  помощью
этого инструмента!
     Галилей. Воистину чудо! Впрочем, знаете что, Приули, вы все же побудили
меня  задуматься.  Кажется,  я  опять  изобрету  для  вас  нечто   подобное.
(Рассматривает листок с наброском.)
     Куратор. Неужели? Вот это был бы выход. (Встает.) Господин Галилей,  мы
знаем, что вы великий человек.  Великий,  но,  осмелюсь  сказать,  ничем  не
довольный.
     Галилей. Да, я недоволен. Но именно за это  недовольство  вы  и  должны
были бы мне приплачивать, если бы у вас был  здравый  смысл!  Потому  что  я
недоволен самим собой. Однако  вместо  этого  вы  стараетесь,  чтобы  я  был
недоволен вами. Признаюсь, господа венецианцы, мне бывает  приятно  показать
вам, чего я стою, работая в вашем знаменитом арсенале, на ваших верфях  и  в
артиллерийских мастерских. Но вы не оставляете мне времени для  того,  чтобы
основательно продумать  те  плодотворные  утверждения,  которые  именно  там
выдвигает моя наука. Вы завязываете рот волу молотящему. Мне уже сорок шесть
лет, а я ничего не сделал, что могло бы меня удовлетворить.
     Куратор. В таком случае не смею вам больше мешать.
     Галилей. Благодарю вас.

  Куратор уходит. Галилей начинает работать. Через несколько минут вбегает
                                  Андреа.

(Продолжая работать.) Почему ты не съел яблоко?
     Андреа. А как бы я тогда показал ей, что Земля вертится?
     Галилей. Вот что я хочу тебе сказать, Андреа. Не говори ты другим людям
о наших мыслях.
     Андреа. Почему нельзя говорить?
     Галилей. Потому что власти это запрещают.
     Андреа. Но ведь это же правда!
     Галилей. Но тем не менее власти запрещают. Да притом  тут  еще  кое-что
есть. Мы, физики, все еще не можем доказать то, что считаем правильным. Даже
учение великого Коперника еще не доказано. Оно  пока  еще  только  гипотеза.
Давай-ка линзы.
     Андреа. Полокуди не хватило. Я должен был оставить там свою  куртку.  В
залог.
     Галилей. Что же ты будешь делать зимой без куртки?

           Пауза. Галилей располагает линзы на листе с чертежом.

     Андреа. А что такое гипотеза?
     Галилей. Это если что-нибудь считают вероятным,  но  не  имеют  фактов.
Вот, например, Феличе там, у лавки корзинщика, держит ребенка. Если сказать,
что она кормит его грудью, а не сама берет  у  него  молоко,  то  это  будет
гипотезой до тех пор, пока не подойдешь к ней, не увидишь сам и  не  сможешь
доказать, что это так. А перед звездами мы словно мутноглазые черви, видящие
лишь очень немногое.  Старые  учения,  которым  верили  тысячу  лет,  совсем
разваливаются. В этих огромных строениях осталось меньше дерева, чем  в  тех
подпорках, которыми их стараются поддержать. У них  много  законов,  но  они
мало что объясняют,  тогда  как  в  новой  гипотезе  мало  законов,  но  они
объясняют многое.
     Андреа. Так ведь вы же мне все доказали.
     Галилей. Доказал только то, что это может быть так. Видишь ли  ты,  эта
гипотеза прекрасна, и ничто ей не противоречит.
     Андреа. Я тоже хочу стать физиком, господин Галилей.
     Галилей. Верю тебе, потому что у нас, физиков, огромное  множество  еще
не решенных вопросов. (Подходит к окну и смотрит через  линзы,  не  проявляя
особой заинтересованности.) Погляди-ка сюда, Андреа.
     Андреа. Боже мой, как все приблизилось. Колокол на башне теперь  совсем
близко. Я даже могу прочесть  медные  буквы:  "Грациа  деи..."  Благодарение
богу.
     Галилей. Это принесет нам пятьсот скуди.


II

         Галилей передает Венецианской республике новое изобретение

                 Не все то гениально, что гением совершено;
                 Галилей любил вкусную пищу и хорошее вино.
                 Услышав правду, не хмурьте лоб;
                 Слушайте правду про телескоп.

Большой арсенал в гавани Венеции. Советники во главе с дожем. В стороне друг
Галилея  Сагредо  и  пятнадцатилетняя дочь Галилея Вирджиния, которая держит
бархатную   подушку   с   подзорной  трубой  длиной  примерно  в  шестьдесят
сантиметров,  в  ярко-красном кожаном футляре. На возвышении Галилей, за ним
подставка  для  подзорной  трубы, за которой присматривает шлифовальщик линз
                                 Федерцони.

     Галилей.   Ваше   превосходительство!    Высокая    Синьория!    Будучи
преподавателем математики вашего университета в Падуе, я всегда считал своей
задачей не только исполнять мои почетные обязанности преподавателя, но еще и
сверх  того  с  помощью   полезных   изобретений   доставлять   чрезвычайные
преимущества Республике Венеции.  С  глубокой  радостью  и  всем  надлежащим
смирением я осмеливаюсь сегодня показать и пре