ловить  воров,
выходящих из театра!
   Ну, в самом деле: что бы я стала  теперь  делать,  если  бы  вся  эта
толпища ломанулась в три двери сразу?! Прощай, плащ Радамеса, - только и
всего.
   Однако я незаметно убедилась, что две  оставшиеся,  нефункционирующие
двери претерпели некоторые изменения -  в  полном  соответствии  с  моим
пожеланием. Их ручки сейчас не были наглухо  скручены  вместе  тряпками,
как  обычно,  а  лишь  схвачены  эластичными  резинками.  Так  что   при
необходимости и ту и другую можно было открыть практически мгновенно.
   Мне казалось, что народ идет уже целую вечность и скоро поток  должен
иссякнуть. А "моего" личика все нет.  Будет  ли?  Может,  Коля  придумал
какой-нибудь трюк половчей моего?  К  примеру,  решил  опять  удрать  по
пожарной лестнице, как тогда из гостиницы...
   И почему, черт возьми, до сих пор нет связи?
   Куда они все провалились,  эти  "студентики",  прилизанные  мальчики?
Может, они уже давно скрутили "странника", а про меня  забыли?  Да  нет,
Серега не должен бы... И хоть бы кто-нибудь догадался притащить мне  мое
пальто или хотя б какую-то телогрейку! Я же тут ок-к-колею...
   - Тревога на пятнадцатом посту, - сказал  бесцветный  голос  за  моей
спиной. - Вход в  колодец  коллектора.  Сработала  сигнализация.  Люк  в
подвале  тоже  взломан.  Сейчас  объект  будет  наш,  далеко  не  уйдет.
Оставайтесь пока на месте.
   Я даже не  могла  взглянуть,  был  ли  это  Славик-"петушок",  или  я
ошиблась с голосом. Какая разница!
   Мне сразу стало  жарко.  Вот  лохи,  они  его  все-таки  проворонили!
Конечно, далеко не  уйдет,  но  как  бы  он  плащ  не  бросил!  Подберет
какая-нибудь машина на Казачьей - и ищи-свищи...
   Боже, а это еще что за реликтовый экземпляр?!
   Ну и старушенция!  И  такие  еще  выползают  в  театр...  Да  в  этом
костюмчике она еще, наверное, каталась на  извозчике  в  конце  прошлого
века, по деревянным мостовым!
   В толпе  выходящих,  несколько  поредевшей,  но  все  еще  достаточно
густой, еле-еле двигалась сгорбленная черная старуха в шляпке  с  густой
вуалеткой, закрывающей глаза. Она тяжело опиралась на  палку,  и  каждый
шаг давался ей с большим трудом. На бабке был какой-то  огромный  салоп,
такой длинный, что он даже волочился по  полу.  Складки  черной  материи
создавали впечатление, что бабулька невероятно толста; а может, так  оно
и было на самом деле.
   Из-под шляпки виднелись седые волосы, закрученные "дулькой", а из-под
вуалетки - часть  мертвенно-бледного  лица:  кончик  крючковатого  носа,
ввалившиеся синие губы и, наоборот, резко выступающий вперед заостренный
подбородок...
   Да с такими лицами не живут, ей-Богу! Какая-то маска смерти...
   Маска?..
   В руках старушки не было никакой сумки, она и себя-то  саму  несла  с
трудом. Но раздумывать было некогда: сейчас она доберется до выхода.
   - Бабуля, можно вас на минуточку?
   Ну конечно, она к тому же глуха как пробка.
   Но отчего мне показалось, что это ископаемое стало быстрее перебирать
ногами?..
   - Бабушка, разрешите  вас  спросить...  -  Я  сделала  шаг  вперед  и
протянула руку, пытаясь дотянуться до черного салопа.
   Смешиваться с толпой я боялась.
   Нет, теперь мне уже не показалось! С неожиданной резвостью  столетняя
театралка засеменила вперед, расталкивая людей.  Послышались  удивленные
возгласы.
   - Господа, задержите эту женщину, она кое-что забыла!
   Но  пока  "господа"  соображали,  старуха  уже  перед  самой   дверью
приемчиком,  которому  позавидовал  бы   хороший   регбист,   отшвырнула
одновременно билетершу и здорового мужика в коже и вырвалась  за  первую
полосу  дверей  под  крики   и   хохот   толпы,   бесплатно   получившей
дополнительное зрелище.
   Но мне было не до смеха. Я содрала резинку с соседней двери,  которая
находилась как раз напротив выхода на улицу, и, разбрасывая театралов не
хуже лихой "старушки", в два прыжка нагнала ее уже на крыльце.
   - Смотри, во бабы дают!  Бешеные,  что  ли...  -  слышалось  со  всех
сторон.
   Я схватила "странницу" за руку с клюкой, которую она еще  не  бросила
(может быть, рассчитывая применить как оружие), но та, не долго думая, с
разворота вмазала мне левой в ухо - так, что  вдетая  в  него  жемчужная
сережка чуть не вылетела с другой стороны.
   Я удержалась на ногах только потому, что ожидала чего-то подобного. И
даже не выпустила захваченную руку в перчатке.  Так  что  к  колонне  мы
отлетели вместе с моей  добычей,  и  дама  в  черном  салопе  с  размаху
приложилась к моему выставленному колену тем местом, в которое  старушек
обычно не бьют.
   Послышался далеко не старушечий рев, и он обмяк, сложившись пополам.
   - Ну вот и все, "дорогой Коля". Это была твоя  лебединая  ария.  -  Я
скрутила ему руки за спиной. - А плащик-то придется снять: он тебе не по
росту!
   - Ты... Стерва... Я должен был догадаться!
   - Но ведь не догадался же! Хватит об этом, милый.
   К нам уже бежали "студенты консерватории", которые бережно приняли  у
меня из  рук  "одинокого  странника",  Мигель  Мартинес  с  моим  пальто
(наконец-то!), Федор Ильич  с  армией  заместителей,  администраторов  и
билетеров...
   -  Господа,  все  в  порядке!  Все  в  порядке,  господа!  Ничего  не
случилось! Просим извинить за причиненное беспокойство!
   Директора неожиданно осенило вдохновение:
   - Господа, это снимается кино! Новый фильм, детектив!
   - Ах, вот что...
   - Во дают!
   - Когда покажут?
   - А сколько серий?
   - Дон Мартинес, вы тоже снимаетесь?
   - Нет, я только зритель, - улыбнулся фамозо кантанте.
   - А где ж камеры и все прочее? - сообразил кто-то.
   - Так теперь же скрытой снимают! - бросила я через плечо, опираясь на
руку "дяди". - Современная совершенная техника...

Глава 10

   Как все-таки приятно ощущение свалившегося с плеч груза!
   Завернутая  в  свое  пальто,  все  еще  дрожащая,  но  уже  окутанная
блаженным теплом, которое проникало все глубже под  кожу,  я  свернулась
калачиком в уголке так называемого вечернего  директорского  кабинета  и
оттуда  наблюдала  за  происходящим,  будто  сквозь  какую-то  дымку.  Я
чувствовала  себя   бойцом   невидимого   фронта,   который,   преодолев
невероятные трудности, выполнил почти безнадежное задание Родины; но  он
в курсе, что страна не узнает своего героя и памятник ему  не  поставит.
По крайней мере, при жизни.
   Да что там Родина, даже непосредственные участники этого  дела  мигом
забыли про меня, поглощенные его ошеломляющей развязкой. Впрочем,  я  их
не винила: тут было от чего обалдеть!
   Когда со  вчерашнего  Онегина  сняли  салоп,  позаимствованный  им  у
старушки Лариной, - Боже мой, какое же "северное  сияние"  полыхнуло  по
всей комнате, ударило по  нашим  неискушенным  глазам,  не  привычным  к
сверканию бриллиантов!..
   Серый потом признался мне, что даже он не совладал с собой и  на  миг
зажмурился.
   Один только "дядюшка" все время переводил свои  восхищенные  агатовые
глаза с плаща Радамеса на меня и подкреплял взгляды жемчужными улыбками.
С  меня  вполне  хватило  бы  сейчас  и   этих   "драгоценностей".   Мне
понравилось, что он не бросился к своему, вновь обретенному, богатству и
не начал трясущимися руками пересчитывать камешки  (впрочем,  потом  его
все  равно   заставили   это   сделать,   хотя   дон   Мигель   отчаянно
сопротивлялся.) Все-таки в этой комнате он  был  единственным  настоящим
кабальеро! Я даже простила ему, что он опять  собирался  меня  покинуть,
его пригласили в гости друзья юности, живущие в Тарасове, и он, конечно,
был счастлив и рвался в эту компанию. Кто-то там специально взял  завтра
отгул на работе,  чтобы  посидеть  с  "Мишей"  всю  ночь  за  бутылочкой
коньяка, как бывало когда-то. Из вежливости дон Марти спросил,  не  хочу
ли я пойти туда с ним, но этого я, конечно, не хотела. Кому я  там  была
нужна? Да и мне был нужен сейчас только он один... Я в  шутку  попросила
его сильно не  напиваться  и  помнить  о  завтрашнем  спектакле.  Мигель
ответил, что напиваться он вообще не умеет, а о спектакле напоминать ему
совершенно излишне: это превыше всего.
   - И вообще, Танечка: "ничто нас в жизни не может вышибить из  седла"!
- засмеялся Мигель. - Помните, откуда эта строчка? Или теперь такие вещи
в школе уже не учат?
   Я была поражена, через все годы и расстояния,  через  пропасть  своей
заграничной "звездной" жизни он  помнил  "Сына  артиллериста",  которого
читал  когда-то,  уже  не  помню  в  каком  классе  советской   школы...
Потрясающе! Я и сама-то с трудом припомнила  эту  строчку,  хотя  в  мое
время "такие вещи" еще проходили...
   Все это кабальеро успел шепнуть мне по  дороге  в  вечерний  кабинет,
куда Федор Ильич пригласил всех участников финала. Я и не подозревала  о
существовании этих  шикарно  обставленных  апартаментов,  примыкающих  к
директорской ложе и имеющих отдельный выход на  улицу.  Их  единственное
назначение - ублажать знатных гостей театра вроде дона Марти. Только вот
сегодня вечером состав  "знатных  гостей"  получился  весьма  смешанным.
Кроме самого директора и фамозо кантанте, здесь присутствовали майор ФСБ
и несколько агентов, частный детектив,  задержанный  с  поличным  вор  и
понятые.
   А через несколько минут сюда же доставили и сообщницу  преступника  -
Анну Сергеевну Коркину. Ее задержали на выходе из театрального скверика:
она и в самом деле не успела уйти далеко от  колодца  коллектора,  возле
которого устроила "шум". Естественно,  входной  люк  в  подвале  театра,
который не был под сигнализацией, вскрыл сам Лебедев, таким  образом  он
рассчитывал направить погоню по ложному следу, чтобы  самому  под  шумок
улизнуть через главный вход в образе древней старушки. И ведь  его  план
чуть было не сработал!
   Увидев своего "странника" жестоко проигравшим, Анечка лишь произнесла
его имя и заплакала.
   - Лебедев, вам знакома эта женщина? - спросил майор.
   - Первый раз вижу! - процедил тот.
   - Коля! - несчастная заплакала еще сильнее. - Как ты мог, Коля...
   - Дура! - желто-зеленые глаза сверкнули ненавистью сквозь  мертвенную
старушечью маску. - Больше ничего не скажу!
   - Кузьмин, отведи его умыться, - Сергей  кивнул  "петушку".  -  А  то
смотреть страшно.
   Все удобства в вечернем кабинете, естественно, были  автономные,  так
что вести "странника" было недалеко. Пока тот смывал  с  себя  грим  под
присмотром Славика, Анна Сергеевна выпила водички, немного успокоилась и
все рассказала. Рассказ ее был совсем коротким и очень печальным.
   Когда и как они познакомились с Лебедевым,  я  уже  знала.  Она  была
бездетной разведенной женщиной за сорок, с несложившейся личной  жизнью.
К тому же обожала оперу. И Коля тоже, несмотря на младые  годы,  пережил
несправедливость и разочарование, он рассказал Анечке  о  своей  роковой
неудаче в Вене, которая  якобы  перечеркнула  его  планы  перебраться  в
столицу, в Музыкальный театр имени Станиславского и Немировича-Данченко.
Не умолчал и о том, что причиной провала стала его ссора  со  знаменитым
Мартинесом, игравшим в жюри далеко не последнюю роль. В общем, "она  его
за муки полюбила". Ну и за то, конечно, что он был так молод, так  горяч
и настойчив...
   Бурный роман продолжался еще  месяца  два  после  того,  как  Лебедев
съехал из  "Астории".  Потом  Коля  стал  появляться  у  нее  все  реже,
переменился, сделался равнодушным и даже грубоватым.
   И наконец заявил, что между ними все кончено.
   Анна тяжело переживала разрыв,  но  смирилась,  в  глубине  души  она
понимала, что ничем другим эта связь закончиться не могла. Только ходила
в театр слушать своего "одинокого  странника"  и  вспоминала  счастливые
дни.
   И вдруг две недели назад Лебедев снова  объявился  на  ее  горизонте.
Подонок пришел к покинутой им женщине с цветами и  мольбой  о  прощении,
упал в ноги: он, мол, понял, что только с ней у него  было  "настоящее",
давай, мол, попробуем начать сначала... В общем, навешал ей  лапши,  как
он умеет.  И  Анна  Сергеевна  -  не  без  колебаний,  правда,  -  опять
распахнула дорогому Коле  свои  объятия.  Она  хотела  верить  ему  -  и
поверила. Господи, какие же мы, бабы, все-таки дуры! Правда, не ко  всем
это относится в равной степени, но от этого не легче...
   Эти две недели все складывалось просто замечательно.  Коля  был  само
обаяние. Раза два или три, "соскучившись", заходил поболтать  к  ней  на
работу, однажды - даже  два  раза  за  дежурство,  так  что  гостиничное
начальство  было  вынуждено  сделать  Коркиной  замечание.  Исчезновения
каких-либо ключей в этот промежуток времени (как, впрочем, и вообще) она
не заметила, но это было не удивительно: номера 23 и 24 в ту  пору  были
не заняты. А саму Анну рецидив ее счастья, как видно, сделал рассеянной.
   Она припомнила, что именно Николай как бы  невзначай  посоветовал  ей
поменяться с кем-то дежурством на 15 апреля, когда прилетел Мартинес,  -
якобы для того, чтобы освободить какой-то другой вечер. О самом "русском
испанце" он, естественно, даже не обмолвился, и Анна  не  поднимала  эту
тему, зная, что милому она неприятна.
   Однако вечером во вторник, около семи, Лебедев позвонил ей и  спросил
- не без ехидства, - устроила ли она дорогих гостей и может ли он прийти
выкурить трубку мира со своим "старым корешем" Мигелем (при этих  словах
женщины "старый кореш" возмущенно усмехнулся). На это  Анечка  ответила,
что господин Мартинес уже ушел в театр, а его сотрудник господин Эстебан
у себя в номере занимается костюмами, и патрон  просил  его  без  особой
нужды не беспокоить. И вообще, его, Колечкин, сарказм сейчас  неуместен,
потому что у нее страшная  запарка  с  гостями  и  болтать  ей  некогда.
Николай засмеялся и сказал, что он,  конечно,  пошутил  и  приходить  не
собирается, все, что он захочет сказать Мартинесу, он может сказать  ему
и в театре. И распрощался.
   Впервые  Анна  заподозрила  неладное,  когда  в  тот  вечер  Мартинес
неожиданно прибежал  из  театра  очень  взволнованный  вместе  со  своим
костюмером и стал расспрашивать ее о какой-то даме под вуалью. Но  сразу
она не связала это "неладное" с  Николаем.  Цепочка  мелких  странностей
продолжала раскручиваться и  на  следующий  день,  когда  Коркину  снова
вызвали на дежурство.  Но  только  сегодня  утром,  когда  ей  позвонила
подруга  и  рассказала  о  сенсации  в  "Тарасовском  вестнике",  Анечку
поразила страшная догадка. Ведь это Коля мог украсть  плащ  Радамеса  из
мести!
   Николай с самого вторника не показывался и не звонил, что после  двух
недель их нежнейшей дружбы было весьма странно. Анна пыталась  успокоить
себя, что он просто очень  занят  на  фестивале,  но  у  нее  ничего  не
получалось...
   Дурочкой она, как видно, тоже не  была,  а  потому  рассудок,  сердцу
вопреки, безжалостно выстроил перед ней логическую взаимосвязь  событий.
Главным звеном стало то обстоятельство, что Лебедев вновь воспылал к ней
чувствами  именно  тогда,  когда  в  городе  стало  известно  о  приезде
Мартинеса. И бедная женщина уже  не  могла  избавиться  от  смутных,  но
неотвязных подозрений.
   Чтобы объясниться с Николаем, она тут же, днем, пошла к  нему  домой,
но не застала. Надеясь, что он появится ближе к вечеру, Анна заглянула в
"тараканий питомник" еще разок около пяти (то есть как раз в тот момент,
когда "дорогой Коля" в театральном музее пытался соблазнить  -  и  почти
успешно! - племянницу дона Мигеля).  Соседка  сказала  ей,  что  Николай
собирался остаться на спектакль, и  Анна  Сергеевна,  забежав  домой  за
туфельками, отправилась вслед за любимым (как истинная театралка "старой
закваски", она не могла представить себе, как можно явиться в театр  без
сменной обуви). Она купила входной билет  (без  места)  и  действительно
нашла Лебедева на балконе среди театральных людей.
   Анна попыталась начать с ним серьезный разговор, но он и  слушать  не
стал. Его мысли были  поглощены  чем-то.  Он  просто  сказал  ей:  очень
хорошо, что ты пришла, если  ты  меня  любишь  -  ты  сделаешь  то-то  и
то-то...
   - Он объяснил вам, зачем вы должны это сделать?
   - Нет. А я боялась спрашивать, так у меня  оставалась  хоть  какая-то
надежда, что он невиновен... Но я, конечно, поняла, что плащ Радамеса  у
него.
   - Зачем вы сделали это, Анна Сергеевна? - мягко спросил Кедров.
   - Я люблю его.
   Отсутствующими глазами, в которых больше не было слез, она уставилась
в какую-то неведомую точку на ковре...
   На том и  закончились  для  меня  впечатления  этого  дня.  Было  уже
достаточно поздно, и Сергей Палыч вынес решение, что наше  с  Мартинесом
присутствие больше не обязательно, зато  есть  необходимость  пригласить
(наконец-то!) представителей других компетентных органов,  так  что  нам
это будет неинтересно. Фамозо кантанте был рад сбежать, я пыталась слабо
протестовать, но успеха, конечно же, не имела. Насчет плаща его  хозяину
"Радамесу" было сказано, что ему доставят его амуницию  завтра  прямо  к
спектаклю, плащ еще нужен следствию как вещдок (далеко  не  все  в  этой
комнате знали, что  -  даже  не  по  одному  делу,  а  сразу  по  двум).
Ответственность за сохранность реликвии на этот  период  берет  на  себя
Российское государство. Мигель ответил, что государству  Российскому  он
верит.
   В общем, Славик Кузьмин посадил нас в уже знакомую мне серую  "Волгу"
и развез по адресам меня домой, а Мигеля - к его заждавшимся друзьям. На
прощание "дядюшка" был вынужден ограничиться целованием моей  ручки,  но
вложил в - это всю свою душу. Я знала, что до завтрашнего  спектакля  не
увижу его - целый день он будет отсыпаться и "настраиваться".
   Впрочем, и  сама  я  собиралась  заниматься  тем  же  самым.  Покидая
вечерний кабинет, я уже с порога  громко  предупредила  всех,  кому  эта
информация могла понадобиться, что завтра до двух часов дня мой  телефон
будет отключен. Теперь я имела на это полное право.
   ...Зато когда в пятницу в два пятнадцать пополудни я, наконец, сунула
телефонную вилку в розетку, моему аппарату сразу пришлось туго.
   Первым позвонил мой первый клиент.
   - Буэнос диас, дорогая  "племянница"!  Наконец-то  я  могу  с  легким
сердцем сказать тебе "добрый день", потому что он действительно  добрый.
И если бы ты знала, Таня, как я тебе за это благодарен!..
   Я не верила своим ушам! Неужели дон Мигель Мартинес  наконец-то  стал
нормальным человеком, без  этих  "звездно"  -  европейских  комплексов?!
Должно быть, это встреча со старыми друзьями  так  благотворно  на  него
повлияла...
   - Милый "дядюшка", что я слышу! Вы говорите мне "ты"?
   - Но я немедленно перестану, если ты не будешь отвечать мне тем же!
   Я не буду? Черта с два! Да я была готова к этому гораздо раньше тебя,
мой дорогой кабальеро.
   И не надейся, что я буду уважать твой "солидный" возраст!
   Однако поворот в отношениях многообещающий...
   Я спросила, как прошла его встреча с юностью, и он ответил,  что  все
было в лучшем виде:
   "Вернулся сильно растроганный, сильно объевшийся и слегка пьяный". Но
выспаться как следует Мигелю так и не дали: прилетевший офицер Интерпола
настоял на встрече с  ним,  и  еще  надо  было  уладить  формальности  с
"опустошением", как он выразился, плаща Радамеса (очевидно, он не  хотел
говорить о наркотиках по телефону).
   Я поняла, что  фамозо  кантанте  виделся  и  со  своим  лже-Хосе,  но
говорить об этом ему было неприятно, и я не стала его расстраивать перед
спектаклем. Пусть "настраивается"!
   Вторым позвонил мой второй клиент.
   - Здравствуйте, Танечка! Как вы живы-здоровы после всех этих событий?
А я вчера немного "переиграл", и теперь на самом деле сердце жмет.
   Да и немудрено! Вот уж  не  думал,  что  за  четыре  года  до  пенсии
придется пройти через такое... Ну и  удружил  Лебедев  нам  с  Вешневым,
ничего не  скажешь!  Маэстро  в  шоке.  Но  это,  конечно,  цветочки  по
сравнению с тем, что могло бы быть, если б плащ Радамеса не