ним  до  седьмого  пота,  пока  крышка,
запрокинувшись,  не  ткнулась  в  поддерживающие  ее   стойки.   Вытерев
брезентовым  жестким  рукавом  мокрый  лоб,  уже  без  опаски,  с  колен
заглянула внутрь.
   - Эй! - воскликнула негромко.
   Отзвук, донесшийся из недр, мне не понравился. Луч фонарика уперся  в
недалекую маслянистую поверхность темного зеркала. Жесткий  снежный  ком
вбился в нее с тяжелым, мертвым звуком, да так и остался на  неподвижной
поверхности, лениво повернувшись набок и  почернев  наполовину.  Емкость
была полна мазута. Дедово правосудие свершилось.
   "Емкость уже пропарили  и  отопление  в  ней  включили,  девонька,  -
рассказывал мне Гена, расплываясь в бахвальной улыбке. - Об этом  нам  с
"афганцем" человек объяснил на колее рельсовой.  То  ли  сторож,  то  ли
железнодорожник, черт его разберет, прости господи,  в  темноте-то.  Но,
говорит, все равно там грязно и сыро.  Мазут  все-таки.  Тепло,  правда.
Полезайте, говорит, если нужда прижала, но смотрите, завтра в нее  мазут
могут закачать. Если не уберетесь заранее, хана верная!
   Мы Димке руки назад связали, башмаки сняли, чтобы ногами  не  грохал,
носки в пасть забили и спустили вниз. И сейчас он там, куда ему  деться!
Только вот живой или законсервированный - не ведаю!"
   Я почувствовала глупое желание отыскать длинную жердину и  пошуровать
ею в мазуте. А потом крест из нее  связать  и  опустить  на  маслянистую
поверхность с плавающим по ней черным снежным комком.
   - Ведьма! - промычало тягуче неподалеку.
   Душенька усопшего развлекается? Не почудилось же!
   - Со свиданьицем!
   Медленно поворачиваю голову, искоса, через плечо вижу и  не  пойму  -
чья-то темная фигура маячит на тускло-белом фоне. Ночь. Дьявольщина.
   - Я тебя, Ведьма, сейчас трахну по-грязному, а потом  опущу  туда,  в
мазут. Плавай, отмывайся.
   Лобан! Узнала я его. Выследил, собака! Но - молодец! Незаметно.
   Он медленно приближался, и я поднялась ему навстречу. Столкновения не
избежать, поэтому на разговоры времени тратить не следует. Спасибо  ему,
что окликнул, не навалился врасплох, сзади. А то его-то кулаком,  да  по
затылку - и делай со мной что хочешь!
   Пистолет я решила применить в самом крайнем случае, если  его  угроза
отправить меня в компанию к Дмитрию станет реальной. А пока... Ох как же
"Макаров"  мне  мешает  за  пазухой!  Не  прикрепленный  к  телу,  будет
болтаться при каждом движении, а при особо резких - придется держать его
рукой.
   Я в разгонном темпе сделала навстречу Лобану несколько шагов и, выйдя
на дистанцию, подпрыгнула и бросила ногу в его голову. Это  был  пробный
шар, первый блин, который всегда комом. Лобан сумел-таки  уклониться,  и
мой сапожок лишь вскользь проехал по его уху. Не удар, а его собственное
резкое движение и вес моего тела  опрокинули  его  на  бок.  Через  пару
секунд, кувыркнувшись через плечо, была на ногах  и,  выполняя  глубокое
дыхание, наблюдала,  как  он,  скользя  подошвами  по  снегу,  встает  и
поворачивается ко мне. Ощутив азарт, я отдалась импровизации.
   Лобан пригнулся, развел руки и, сопя горячим паром,  пошел  на  меня,
как медведь. Я отступила назад на шаг, другой,  развернулась  и  легкими
прыжками, не особо, впрочем, торопясь, помчалась  к  твердой,  укатанной
транспортом  дороге.  Медведь  топал  следом,  утробно  урча,  и  я   не
поручилась бы за то, что двигается он не на  четвереньках.  Возле  самой
дороги я развернулась лицом к нему и, как  следует  затормозив,  ударила
пяткой набегавшего на  меня  медведя  в  живот.  Затем,  подобрав  ноги,
вытолкнула себя вверх, вперед и хорошо  достала  кулаком  основание  его
черепа сзади. Он, взвизгнув, зарылся в снег коленями. Не  теряя  времени
на престижную рисовку, перенесла тяжесть тела  на  ногу,  мыском  другой
ударом сбоку крепко саданула его по лицу. Мотнулась  голова,  но  он  не
упал, как я ожидала и надеялась.  Сцепив  пальцы  обеими  руками,  косым
движением рубанула его по шее и следом совсем не  сильно  -  коленом  по
затылку. Он наконец завалился, но и я, не устояв,  оказалась  рядом,  на
четвереньках.  В  глазах  плавали  круги  и  вспыхивали  мелкие,  подлые
искорки.
   Но подниматься надо было. Я даже  сообразила,  что  нужно  немедленно
зайти Лобану за спину.
   - Ведьма!
   Крик у него получился  настолько  сильным,  что,  без  сомнения,  был
слышен далеко отсюда.
   - Ты где?
   - Здесь я, Лобан! - ответила ему совершенно спокойно.
   Он зачерпнул ладонь снега, протер им лицо, застонал и  повернулся  ко
мне.
   - А-а! - пропел и поднялся уверенно, без суеты и падений.
   Я боялась его. Отступая, уперлась плечом в ворот  лебедки  -  как  мы
здесь оказались?
   - Ага! - взревел он, быстро широко  шагнул,  наткнувшись  коленом  на
торчащую из снега стенку горловины, потерял равновесие и  молча  полетел
вниз. Там глухо чавкнуло.
   Я не сразу поняла,  что  произошло,  слишком  круто  все  оборвалось.
Обойдя лебедку, я приблизилась к горловине с другой стороны, заглянула -
смрадно и темно было внутри. Фонарь остался в воспоминаниях, а без  него
делать возле этой круглой стальной пасти было больше нечего. Да и с ним,
пожалуй, тоже. Пасть только что сделала глоток - и  вот  я  теперь  одна
здесь.
   Плечи ходили ходуном от  крупной,  нездоровой  дрожи.  Обхватив  себя
руками, опустилась на корточки, прислонилась спиной к холодному  железу.
Тупо смотрела в пространство и твердила себе, что одна я  здесь  теперь,
одна, одна! Скорее всего это была тихая истерика.
   Посвистывал ветерок, и постепенно становилось действительно  холодно.
Простуда мне не нужна была, и пришлось срочно брать себя в руки.
   Растерев ногу и шею,  перекурив,  подошла  к  лебедке,  надеясь,  что
опускание крышки окажется легче ее подъема. На  хорошее  усилие  я  была
сейчас неспособна, а оставить открытой  свежую  могилу  двух  людей  мне
совесть не позволяла.
   Скрипнул механизм, и звук шорохом отдался в емкостном чреве.  Крутить
ворот было трудно. Крышка  отделилась  от  опор  и  заняла  вертикальное
положение. Шорох повторился, и я, обессиленная, убрала руки со  стальной
рукоятки. Требовалось мужество, и, кроме как в  себе  самой,  взять  его
было негде.
   Узкая  лесенка,  начинающаяся  чуть  ниже  кромки   горловины,   тихо
звякнула, будто задетая  чем-то  металлическим.  Я  плохо  видела  ее  в
полутьме,  но  понимала  происходящее  шестым  чувством.  Это  понимание
заставило достать пистолет.
   - Ведь-ма! - послышалось из-под земли, с того света.
   Я передернула затвор, подойдя вплотную, направила ствол  вниз,  вдоль
лестницы и дважды надавила на спуск.
   Треск выстрелов прозвучал на открытом воздухе громко и без эха. Внизу
коротко и глухо  чавкнуло.  Я  разжала  пальцы,  и  пистолет  полетел  в
глубину. Еще один всплеск.
   Захотелось, взявшись ладонями за  щеки,  то  ли  запричитать,  то  ли
разрыдаться, то ли закричать и разрыдаться одновременно. В очередной раз
преодолела искушение стать слабой. Напряглась внутри до боли, как сжатый
кулак.
   Облегчение пришло, когда весящая десятки килограммов крышка с  легким
стуком легла-таки на место. Голову посетила дикая мысль -  взобраться  и
отбить на ней чечетку. Если б не Дмитрий!
   Делать здесь больше нечего.
   Топая потихоньку к дороге, я жмурилась, отгоняя подступавшую тошноту,
и хотела домой, в ванну. Как  она  хороша,  ванна,  после  таких  боевых
действий. Посещать меня дома в неурочное  время,  кроме  Аллы  Анохиной,
некому, так что ванна и кровать, широкая и мягкая, а  все  заботы  -  на
завтра. Пусть горят они до завтра синим пламенем!
   Выглядела я ужасно. Припадающая на  одну  ногу,  в  рваной  на  груди
куртке, без шапки, растрепанная - я не годилась сейчас даже  в  королевы
бомжей. Какая там королева! Побитая по пьяному делу синюха, хлюпающая от
обиды носом и бредущая неизвестно куда.
   А куда, собственно? Где машина? В какой стороне?
   Всерьез обеспокоившись, уж не с головой  ли  у  меня  что,  повернула
назад, хоть и не хотелось возвращаться к проклятому месту. Но бродить  в
темноте, пытаясь ориентироваться по фонарям на неблизких емкостях,  тоже
не дело - уж слишком это напоминало кошмарный сон.
   Страх я все-таки ощутила, когда поняла, что вернуться назад по следам
не удастся.  Следов  здесь  хватало.  Чтобы  не  запаниковать,  пришлось
остановиться.
   "Да Ведьма я, в конце концов, или нет!" - крикнула в  лицо  страху  и
темноте, пытающимся запереть меня в этом куске пространства, и  испытала
облегчение.
   Горловина оказалась неподалеку,  и  чтобы  ее  заметить,  нужно  было
только  вглядеться  попристальней.  Я  и  вгляделась.   А   вглядевшись,
заковыляла   туда,    уверенная,    что,    дойдя,    сумею    правильно
сориентироваться.
   Какой-то мудрец, какой - не помню, советовал никогда не  возвращаться
назад. Назад, мол, вернуться нельзя.  Возвращаясь,  попадешь  всегда  не
туда, где был раньше. А вернуться туда, где был, невозможно, о чем бы ни
шла речь.
   Короче говоря, горловина, у которой я оказалась, была не та. Несмотря
на перенесенное потрясение, я была в здравом уме, и открытая  ее  крышка
никаких мистических ассоциаций у меня не вызвала. Стоя над ее  зевом,  я
нашла  в  себе  силы  посмеяться  над   собой,   оказавшейся   способной
заблудиться на ровном месте в тихую погоду. Сбросила вниз комок снега  и
через короткое время услыхала мягкий, гулкий  удар.  Емкость  подо  мной
была пуста, и тепло, веявшее из нее, было влажным и относительно чистым,
лишь с небольшой примесью той тошнотворной вони.
   В голове тяжело, как  жернов,  от  долгого  бездействия  приросший  к
основанию, провернулась мысль: а что, если Гена, упорствуя  в  решимости
не допустить моего вмешательства в свои  дела,  объяснил,  как  выйти  к
емкости, да не к той, какой надо?
   - Дмитрий! - позвала, нагнувшись над чернотой отверстия.  -  Дмитрий,
ты здесь?
   Ни звука в ответ, если не считать неясный шорох, который вполне мог и
почудиться.
   - Эй! - почти крикнула.
   Все! Уйти отсюда просто так я уже не могла. Надо  было  лезть  в  эту
тьму кромешную.
   Лестница,  начинавшаяся   чуть   ниже   кромки   горловины,   звякала
незатянутыми  болтами,  поскрипывала  под  моим  весом.  Дно   оказалось
плоским, а я почему-то представляла емкость чем-то вроде врытой в  землю
железнодорожной цистерны.
   Здесь запах мазута ощущался сильнее, но  дышать  было  можно.  Темно,
тепло и сыро. Пропарили и  отопление  включили.  Скоро  мазут  закачают.
Будем надеяться, что сейчас, среди ночи, этого не произойдет.
   Дмитрия я нашла почти сразу. Немного  пошлепала  по  лужам  на  полу,
коснулась рукой стенки, покрытой  жирными  отложениями,  и  запнулась  о
неподвижное тело. Он сидел боком, привалившись к стене и подобрав  ноги.
На толчок и ощупывание не отреагировал.  Пара  легких  пощечин  тоже  не
произвела впечатления. Нанюхался дряни за сутки, проведенные здесь. Плюс
стресс. Много ли смертнику надо?
   Каково мне было, потрепанной в драке, тащить его к  лестнице,  я  ему
когда-нибудь расскажу, чтобы благодарностью исполнился, если это чувство
ему знакомо. Под отверстием дышалось легче. Тут временами  даже  ветерок
ощущался. Глаза настолько привыкли к темноте,  что  я  вполне  различила
очертания его скорченного у моих ног тела. Чтобы облегчить ему  дыхание,
я первым делом освободила ему рот и не поленилась  -  натянула  насквозь
мокрые носки на его босые ноги. Выворачивая пальцы и испытывая искушение
пустить в ход зубы, распутала узлы веревки, стягивавшей  ему  за  спиной
руки.   Провозилась   долго.   Дмитрий   от   посвежевшего   воздуха   и
бесцеремонного тормошения - а я переваливала его  с  боку  на  бок,  как
большой и неудобный мешок, -  стал  потихоньку  приходить  в  себя.  Это
проявилось  прежде  всего   в   изменении   ритма   дыхания   и   легком
сопротивлении, оказываемом им каждому моему движению. Появилась  надежда
на его хоть какую-то помощь, когда  поволоку  это  тело  отсюда  наверх.
Веревка осталась в машине, машину надо еще суметь  отыскать.  Продолжить
поиски, оставив  его  здесь"  чтобы  потом  искать  это  место,  мне  не
хотелось. После всего происшедшего необходимо убраться отсюда как  можно
скорее,  и  терять  время   на   хождение   взад-вперед   представлялось
неразумным.  Его  безумное,  слабое  сопротивление  моим   движениям   я
преодолевала легкими рывками, тычками и шлепками, действовавшими на него
одновременно и как массаж, способствующий улучшению самочувствия.
   Наконец руки оказались освобожденными, а он сам, прислоненный  спиной
к лестнице, даже держал вертикально голову.
   Я выглянула наверх и загребла, сколько  могла,  снегу.  Растерла  ему
лицо, а остаток вложила за пазуху.
   - Дмитрий! - воззвала к нему в  отчаянной  надежде.  -  Кобелишка  ты
беспомощный, вставай, пойдем отсюда!
   Неожиданно, после серии мычащих звуков он четко произнес:
   - Куда?
   - Домой, язви  твою!..  Обрадованная,  вскочила  на  ноги  и,  сильно
нажимая, принялась тереть ему уши,  не  обращая  внимания  на  невнятные
протесты.
   Вылез он самостоятельно, если не считать  помощью  подпирания  плечом
снизу его зада и  потока  грубостей,  граничащих  с  крутой  матерщиной,
которыми я подбадривала его во время этой процедуры.
   Наверху,  вывалившись,  как  заново  родившись,  на  белый  снег,  он
порадовал меня первой осмысленной фразой.
   - Жить будем, мать его в нюх! -  медленно  пробормотал  заплетающимся
языком и сам сел, неверными движениями нагреб снежку,  набил  им  широко
раскрывшийся рот и для начала протер лицо.
   Я, обессиленная  уже  окончательно,  сидела  напротив  и  радовалась,
наблюдая  за  его  оздоровительными   процедурами,   распространившимися
постепенно на всклокоченную шевелюру, шею и руки.
   "Рокировка, - думала, - бог мой, какая получилась рокировка!"  Одного
отправила на тот свет, согрешила, можно сказать, другого из  преисподней
вытащила, значит - избыла грех.
   - Дмитрий, ты крещеный? - спросила, улыбаясь.
   - Да, - повернул он ко мне набитую снегом голову, - а что?
   - Если нет, я согласна стать твоей крестной матерью.
   Он коротко рассмеялся, ударив кулаком в землю.
   Не обращая внимания на мерзкую грязь,  покрывавшую  всю  его  одежду,
впрочем, и сама сейчас была не намного чище, я, крепко его обняв, повела
к дороге. А дорога оказалась совсем недалеко,  и  как  я  могла  плутать
здесь,  удивляюсь!  До  машины,  правда,  пришлось  потопать.  Мои  ноги
разъезжались на твердой дорожной корке, его,  в  одних  носках,  -  нет.
Хорошо, что нас никто не видел. Странное впечатление могли бы произвести
двое до предела грязных и,  судя  по  движениям,  вдрызг  пьяных  людей,
бредущих неизвестно куда по снежной пустыне.
   "Девяточка" моя, экипаж из  другого,  лучшего  мира,  дождалась  свою
хозяйку.
   Отвязавшись от Дмитрия, уже способного удерживать себя  на  ногах,  я
достала из багажника  кусок  старого  брезента,  закутала  им  его,  как
одеялом, и, приказав не развертываться,  помогла  втиснуться  на  заднее
сиденье. Сняла и выбросила куртку и джинсы, добавив вещдоков опергруппе,
которая будет разбираться здесь  с  происшедшим  этой  ночью,  если  ее,
конечно, вообще потрудятся вызвать, переобулась в резиновые бахилы сорок
первого размера,  Чуть  не  обморозила  руки,  отмывая  их  бензином  из
канистры. Кое-как обтерев тряпьем, отогрела под мышками уже в машине.
   Машина, завывая на повышенных оборотах, медленно ползла по  дороге  к
воротам в ограждении из колючей проволоки. Так я  давала  ей  прогреться
после долгого стояния на морозе и согреть меня. На выезде фары  осветили
красную битую "Хонду" на обочине - еще один подарок для оперативников. А
я бы предпочла, чтобы этот сюрприз оказался чьим-нибудь призом. Пусть ее
кто-нибудь присвоит и оформит на себя по знакомству. Вот такая я щедрая!
Лобан, упокой его душу, наверняка принял бы  меры  по  перегону  машины,
оставшейся без хозяина, в известную  мастерскую,  с  вытекающими  отсюда
последствиями,  или,  на  худой  конец,  не   упустил   бы   возможности
распотешиться - поколотить монтировкой стекла, фары, порезать сиденья.
   Машину я вела, особенно когда в город въехали, крайне  осторожно,  не
допуская малейшего нарушения,  вежливо  уступая  дорогу  всем  желающим.
Время приближалось к полуночи, вероятность нарваться на  гаишников  была
невелика,  но  существовала,  а  это  было   нежелательным   более   чем
когда-либо.
   У водителей машин, останавливающихся по  соседству  на  перекрестках,
наступало  состояние  легкой  мозговой  отключки,  едва   им   удавалось
разглядеть разукрашенную черным дерьмом рожу Дмитрия, глупо глазеющую на
них через окошко с заднего сиденья, и мой профиль, с  торчащими  во  все
стороны волосами. Парочка!
   По-прежнему в обнимку, дружно укрывшись пологом, мы дождались лифта в
моем подъезде. Не  хотелось  представать  перед  чьими  бы  то  ни  было
случайными глазами в стареньком свитере, шерстяных колготках и резиновых
сапогах - странная, не по погоде одежда!
   Выйдя на этаже, столкнулись  нос  к  носу  с  женщиной  из  соседнего
подъезда. У той от нашего вида полезли на лоб глаза, а тут  еще  Дмитрий
некстати запнулся о лифтовый порог,  и  мы,  в  едином  куске  брезента,
стремясь во что бы то  ни  стало  сохранить  равновесие,  совершили  ряд
странных телодвижений.
   - А-а! Напились-то как!  -  ужаснулась  она  перед  исчезновением  за
сдвигающимися створками.
   "С завтрашнего утра и надолго пропала моя репутация!" -  подумала  я,
отвязываясь от Дмитрия во второй раз.
   Чуть позже, спроваживая в мусоропровод  его  одежду,  вспомнила,  что
намеревалась привезти спасенного не к себе,  а  в  Аяксову  "сауну"  для
санобработки, но пожалела при этом лишь о чистоте своей ванны.  Пожалеть
пришлось еще раз, отмывая ее семью водами от мазутных пятен  и  потеков.
Дмитрий же в это время, розовый,  как  поросенок,  сытый  и  счастливый,
сладко похрапывал в кресле, укрытый  пледом,  вытянув  на  полу  комнаты
босые ноги. Кому постороннему посмотреть - ни за что не поверил бы,  что
этого человека сутки назад били.
 
ГЛАВА 8 
 
   Проснулась я, когда за шторами уже вовсю синел зимний рассвет.
   Ночь показалась длиною в один короткий вздох. Тело  ныло,  отзывалось
жалобой на каждое, самое слабое, движение, но ощущения не достигали  той
остроты, которая не оставляет надежды  на  нормальную  подвижность  даже
после правильно проведенной разминки.
   В ногах на кровати сидел Дмитрий,  укрытый  чем-то  невообразимым,  и
бесцеремонно меня разглядывал.
   -  С  добрым  утром,  спасительница!  Как  спалось?  -   поздоровался
хрипловатым баском, едва я открыла глаза пошире.
   "Спасительница? - ответила ему про себя. - А убийца не хочешь?"  -  и
вслух:
   - Тебе не кажется, что вламываться в спальню к даме без разрешения не
совсем красиво, даже если провел ночь с ней под одной крышей?
   Он ответил мне без тени смущения:
   - Вот уж не думал, что ты  придерживаешься  старых  взглядов  на  это
дело.
   Между ним вчерашним и теперешним была такая огромная разница,  что  я
невольно рассмеялась, села в постели и порадовалась ему, как могла.
   - Ожил, воробышек, орлом стал? Он смотрел на меня бычком бестолковым.
   - А вчера едва лапками двигал!
   Крепкий мужик! Хорошо восстанавливается. Ванна, еда, несколько  часов
спокойного сна - и хоть в спальню к даме!
   - Да ты что подумала-то! - начал он было деликатное отступление, но я
перебила:
   - Ничего особенного. А подумала, что ты разбудил меня, чтобы, скажем,
стрельнуть сигаретку.
   Еще раз улыбнулась ему,  слегка  растерявшемуся  от  такого  поворота
дела, и прикрикнула по-доброму:
   - Держи свою сигарету и пошел вон, орел!
   - Да не курю я! - буркнул он, выкатываясь за дверь.
   - Если не трудно, поставь чайник, пожалуйста! - попросила вслед.
   Несколько разминочных упражнений, проделанных наспех на  ковре  возле
кр