ил его Сидор Лютый.
   Подошел Паша.
   - Выезжают! - доложил. - Уже! Жуков глянул на часы, потом на
   Ивана Петровича.
   - Вот что, Ведьма! - обратился ко мне. -  Ничего  нового  ты  нам  не
сказала, это мы и без тебя все вычислили, вина  твоя  в  этом  невелика.
Филиппова ты Пашке сдала, за что долги он с тебя списал. Так?
   - Так! - согласился Ява.
   - Пашка дело поставил  плохо,  Филиппова  удержать  не  смог.  Вопрос
исчерпан?
   - Отчасти, - ответил ему Сидор. - Только в том случае, если  Паша  не
выставит к Татьяне Александровне справедливых претензий.
   Общее внимание обратилось на Яву, и тот, рисуясь, прорычал:
   - Твое счастье, Ведьма, что нам сейчас некогда!
   Спектакль они разыграли талантливо, с импровизацией, но на "бис" я бы
их вызывать не стала.
   - Подписано! - подытожил Жуков, и у меня наконец отлегло от сердца.
   - А сейчас, Татьяна свет Александровна, - Сидор Иван Петрович тоном и
обликом превратился в Лютого, - отблагодари нас за нашу к тебе доброту и
благосклонность, подвези ребят куда надо! - Он кивнул на Яву. - Только с
условием - вопросов не задавать и глупостей не делать!  Благословляю!  -
рявкнул вдруг фельдфебельским басом, так не  вязавшимся  с  его  обликом
престарелого аристократа.
   От нехорошего предчувствия коленки у  меня  ослабли  чуть  ли  не  до
дрожи.
   Не дожидаясь моего согласия, Жуков и Ява  вывели  меня  из  кабинета,
вытолкали из прихожей. В дверях,  оглянувшись,  я  поймала  жалостливый,
испуганный взгляд секретарши.
   Обращаясь со мной, как с безвольной  куклой,  но  довольно,  впрочем,
бережно, меня усадили в машину на прежнее место, В себя я пришла,  когда
Скарабей, влезши на заднее сиденье, поднял с пола кейс с деньгами.
   - Черт, мешает он мне! Татьяна, куда его деть?
   - Да назад! - проговорила как можно более равнодушно. - Он,  кажется,
чистый.
   - Чистый! - проворчал Валерий, забрасывая кейс через плечо на окошко.
- Воняет от него, разит прямо!
   Я молилась, чтобы не подвели  защелки  со  взломанными  запорами,  не
открылись от такого обращения или от тряски. От кейса только или от меня
тоже в машине еле заметно попахивало гарью.  Правда,  слабо,  но  учуять
можно было хорошим носом и то лишь со свежего воздуха. Я  покосилась  на
Яву - тот невозмутимо вел машину, погрузившись с головой в это занятие.
   Что они придумали? Куда меня везут? Глупостей делать я,  конечно,  не
собираюсь, но  и  бездействовать  -  тоже  не  мой  стиль.  А  поскольку
неприятностей можно  избежать  лишь  путем  не  просто  активных,  но  и
правильных действий, решила подождать с оными до прояснения  обстановки.
А пока что мы ехали и я была в добром здравии - ну и ладно!
   - Ты говоришь, сюда? - спросил меня Ява, сворачивая на перекрестке.
   Я вопросительно посмотрела на него, но не ответила. Кто знает, может,
у него такая манера шутить!
   Район в общем-то знакомый, и я проехала бы этим же маршрутом.
   - А теперь сюда, да?
   Машина свернула в  жилой  массив.  Я  начала  догадываться,  куда  мы
направляемся, но виду не  подавала,  предоставляя  возможность  событиям
развиваться своим чередом.
   - Дом этот? - Ява указал на хорошо известную мне девятиэтажку. -  Или
тот?
   Мы въехали во двор дома Дмитрия и остановились у его  подъезда,  едва
не перегородив выезд "Ниссану", стоявшему к подъезду задом, вплотную,
   - Пойдем!
   Мы с Явой вылезли  наружу,  Жуков  остался  в  машине,  проводил  нас
пристальным взглядом.
   Ява властно откатил салонную дверь "Ниссана", с  лязгом,  заставившим
шарахнуться семенившую мимо бабку, рявкнул грубо, по-хозяйски:
   - Ну, чего расселись, работнички хреновы! Я уж думал, все сделано!  У
нас зарплату просто так не платят!
   - Шеф, да мы только подъехали! - раздался из недр "Ниссана" виноватый
голос, - Покурить едва успели. Да и квартиры не знаем.
   Из машины вынырнул Фиксатый, еще  двое  виденных  мною  в  мастерской
"братков", одетых в старенькие, линялые комбинезоны.
   - Квартиру вот хозяйка покажет! -  Ява  кивнул  на  меня  и  буркнул,
отходя в сторону:
   - Иди!
   - Иди! - прошипел Фиксатый, и мне опять, это как аллергия, захотелось
врезать ему ребром ладони  под  нос.  Но,  помня  совет  не  глупить,  я
покорилась и двинулась впереди всех, будто и впрямь хозяйка, провожающая
рабочих в свою квартиру. Обстановка начала проясняться, но  поразмышлять
над ней мне не дали.
   - Здесь, говоришь?  -  пропел  ехидно  за  моей  спиной  Фиксатый  и,
мастерски справившись с замком, распахнул дверь квартиры Дмитрия.
   Меня разобрало какое-то глупое веселье, когда они, обойдя территорию,
трудолюбиво и бережно, как свое; принялись  стаскивать  вниз  телевизор,
колонки, компьютер со всеми причиндалами, еще  какую-то  электронику,  а
когда дошла очередь до одежды, выгребли из  шкафов  все  подчистую.  Они
увязывали ее в простыни, в большие узлы и волоком тащили мимо меня  вниз
по лестнице. Я молча наблюдала за ними и желала,  чтобы  это  безобразие
поскорее кончилось.
   Из двери напротив высунулась давешняя бабенка  и,  проводив  взглядом
отплывающий от дверей на плече  "работяги"  свернутый  в  трубку  ковер,
осведомилась у меня ехидно:
   - Что, красавица, дружка своего перевозишь?
   - Ко мне переезжаем! - пояснила я приветливо. - Пожениться решили!
   - Слава тебе, господи!
   Соседка истово, с большим облегчением, перекрестилась и  скрылась  за
своей дверью.
   Да, люди, грабили ваши квартиры и грабить будут! И ничего вы  с  этим
не поделаете! Вы в многоэтажных норках-пещерках вцепились каждый в  свои
тряпки с деревяшками, пропахшими жаренной на постном масле картошкой,  и
не желаете знать друг о друге ничего, что выходит  за  пределы  дворовых
сплетен.  Поэтому  и  замерзают  насмерть  отмордованные  люди  в  ваших
подъездах.
   - Молодец! - одобрили мое поведение работяги, вытаскивающие из  двери
большой картонный короб со стеклянно поблескивающим содержимым.
   Фиксатый закрыл дверь, так же сноровисто запер ее и,  утерев  со  лба
трудовой пот, повернул ко мне подобревшее лицо:
   - Пошли, Ведьма, все тут!
   Я не спеша, не хотелось мне спешить, спустилась вниз,  сильно  отстав
от Фиксатого, а когда вышла на солнышко, "Ниссана" уже и  след  простыл.
Исчез и Ява. Скарабей же сидел за рупем моей "девятки" и дожидался меня.
   Я чувствовала себя на редкость  опустошенной  после  того  морального
насилия, которому подверглась только что. Даже не удивлялась  тому,  как
это меня нежданно-негаданно угораздило стать стопроцентной  соучастницей
ограбления квартиры. И не простой соучастницей - наводчицей, именно  эту
роль я невольно исполнила в сыгранном только что до конца представлении.
И не имело значения, что  настоящий  хозяин  убыл  отсюда  с  намерением
никогда не возвращаться. Но с какой целью впутали они меня? Зачем это им
было надо? Такой вопрос я  задала  Скарабею,  едва  он  вывел  машину  с
ненавистного мне двора.
   - Не догадываешься? - ответил он вопросом на вопрос  с  самодовольным
видом.
   -  Влезла  ты  в  наши  дела  по   самые   уши.   Многому   оказалась
свидетельницей. Людей узнала. Яву, меня, законника. Что ж тебя, убивать,
что ли? - осведомился с добрым смешком. - А тут с  Филиппова,  здесь  он
или нет, так или иначе получать надо, хоть вещами. Вот  и  повязал  тебя
Ява на соучастие. Теперь ты ротик свой не откроешь, помнить будешь  -  в
случае чего придется сидеть. Вот так, Ведьма! - и усмехнулся еще раз.
   Смотрела я на него и думала, что ладно, перенесу я  и  его  насмешку.
Куда половина вместилась, там и целому быть, пусть даже с натугой.
   Ближе к центру города Скарабей свернул на тихую  улочку  и  остановил
машину у кулинарии,  при  виде  которой  я  вспомнила,  что  ела  вчера,
когда-то, но не вечером.  Он  достал  сигарету,  размял.  Сигарета  сухо
потрескивала в его пальцах. Не глядя на меня, проговорил:
   - Мне очень хотелось бы знать,  Татьяна  Иванова,  сколько  заплатили
тебе Филипповы? Немало, наверное. Ты много сил положила,  чтобы  обвести
нас вокруг пальца!
   Прикурил и, не дожидаясь ответа, выбрался из машины, запахнул  пальто
и пошел через дорогу, поглядывая  по  сторонам.  Я  подождала,  пока  он
скроется из глаз, а потом, встав  коленями  на  сиденье,  дотянулась  до
кейса, лежавшего по-прежнему у заднего окна, перетащила его к себе.
   "Сколько заплатали?" - качнула головой.
   Порылась в карманах, нашла  кое-какие  деньжата  и,  заперев  машину,
отправилась в кулинарию, держа кейс под мышкой.
 
ЭПИЛОГ 
 
   В соседней ячейке плацкартного вагона трое немолодых кавказцев и один
среднеазиат  вот   уже   третий   час   тихо   пили   водку   и   играли
порнографическими  картами  в  дурака.  На  кавказцев  водка   заметного
действия не оказывала, только становился резче их акцент и выразительней
жестикуляция. Среднеазиат же, утомленный обильностью возлияний,  утратил
активность, молчал, и если бы не скупые, лишь самые необходимые при игре
движения да поблескивающие глаза в щелочках между пухлыми веками,  можно
было бы предположить, что он дремлет  за  столом,  заваленным  снедью  и
объедками. Заканчивая кон, эти люди поздравляли друг друга, мягко хлопая
по  ладоням  выигравших,  и  пили  во  здравие.  Исчезала  пустая  тара,
сменялась полной, появлявшейся из ниоткуда. При этом  ближайший  ко  мне
завладевал  колодой,  увлеченно   перебирал   ее,   мерзко   взвизгивал,
всматриваясь сияющими глазами  в  изображения  занятых  интимом  тел,  и
временами издавал гортанные  звуки,  заходясь  от  восхищения.  Партнеры
посматривали на него снисходительно. А азиат, учуяв помещенную  ему  под
нос очередную порцию спиртного, лез во внутренний карман мятого пиджака,
надетого на темную майку, за большим складным ножом, с лязгом  раскрывал
его и, с силой сжав в кулаке плоскую рукоять, всматривался в куски  мяса
на промасленной бумаге, выбирал лучший и кромсал его лезвием на пласты.
   Я  занимала  боковое  место  через  проход  от  них  и   наслаждалась
относительным одиночеством, возможным в плотно заселенном вагоне  только
благодаря  их  соседству.  Девушка,  ночевавшая  надо   мной,   попросив
присмотреть за  вещичками,  испуганная,  ретировалась  вскоре  после  их
появления, пристроилась где-то, пожертвовав удобствами. Войдя  в  кураж,
джигиты решили осчастливить  меня  вниманием.  С  восточными  цветистыми
прибаутками принялись настойчиво приглашать к столу и игре. Отказывалась
я сначала вежливо, потом резко. Их пыл удалось охладить, лишь  пустив  в
дело  элементы  тюремного  сленга  и  русского  разговорного  фольклора.
Замечать они  меня  перестали,  стесняться,  правда,  не  начали,  но  я
удовлетворилась результатами и теперь имела полную возможность  спокойно
наблюдать эволюцию их попойки и проплывающие за окном бело-голубые  виды
заснеженных полей под безоблачными небесами.
   Поезд приближался к Тарасову. Во вчерашнем дне остались  Чебоксары  и
многочасовое ожидание поезда  в  холодном  и  светлом  вокзале  мерзкого
местечка  с  чудным,  уже  забывшимся  напрочь  названием.  Чуть  дальше
ненастойчивое гостеприимство Филипповых, общение с которыми мне  удалось
ограничить  несколькими  часами,  чему  они,  без  сомнения,  тоже  были
единодушно рады. А еще дальше по времени  -  благодарность  компаньонов,
искренняя настолько, что о ней  приятно  шло  вспоминать,  ублажая  себя
телесной ленью под стук вагонных, колес.
   Ограбление  же  тарасовской  квартиры   Дмитрия,   в   котором   меня
бессовестно вынудили  участвовать,  произошло  не  в  этой  жизни,  а  в
предыдущей. Век, не менее, тому назад. Сцены из него следовало как можно
скорее залить мутной водой небытия и забыть наглухо.
   Беспокоило меня еще убийство Лобана. Чавканье мазута, глотающего  его
расстрелянное мной тело, как бы не начало грезиться по ночам.
   Но ведь подонок он был, и творил беды, и жил с них. Но разве он  один
таков? Но если бы не я его упокоила, то он постарался бы это сделать  со
мной. И это реально, принимая во внимание его возможности - физические и
моральные. Нет, не помиловал бы он меня, а поэтому - туда ему и  дорога.
Бог мне судья, не люди. И  собратья-то  его  по  группировке  не  о  нем
жалели, нет, заботились о престиже своей стаи,  его  разыскивая,  волчье
херово!
   А Дмитрий-то о кейсе своем и не упомянул, хотя намекала я, спрашивая,
был ли он на даче перед отъездом. Смолчал. Зубы  сжал  только.  Заповедь
есть в Евангелии. "Не укради!" - так она звучит; Филипповы же, обокравши
компаньонов, нарушили ее. И хоть  компаньоны  тоже  крадуны  те  еще,  а
поступили с ними нехорошо. Толкнули качели, вывели из равновесия.  Назад
они качнулись смертью Володи-бомжа, возлегшей на Дмитрия всей  тяжестью.
Качнулись еще - и Дмитрий оказался  в  мазутной  емкости  со  связанными
конечностями и собственными носками во рту.  Нарушила  я  ритм  движения
каплей, толкнула по-своему, вытащила его оттуда,  жить,  можно  сказать,
оставила. Надо же мне было компенсировать этот толчок! Иначе,  откуда  я
знаю, может, возвращаясь,  качели  мне  же  по  затылку  бы  и  врезали.
Компенсацией шился кейс, переданный мною компаньонам Аркадия сразу после
посещения кулинарии. В ней, сидя за столиком, между  порцией  хинкали  и
десертом я почувствовала желание покончить с  делом  как  можно  скорее,
освободиться от всяческих лежащих на моих плечах обязательств.  Испросив
у белорубашечного бармена позволение подойти к телефону, дозвонилась  до
одного из компаньонов и огорошила его приказанием собрать  своих  друзей
и, невзирая на обстоятельства, через два часа встретить меня в  квартире
одного из них. Там, где происходили все мои с ними встречи. Он  и  слова
вставить не мог, пока я говорила. А когда закончила -  повесила  трубку,
не выслушав возражений.
   Двух часов мне едва хватило, чтобы заскочить домой и привести себя  в
порядок. Не могла же я, в самом деле, мыкаться по городу в  таком  виде,
будто только что с поля брани!
   После душа, сидя перед зеркалом, накладывая макияж  и  созерцая  свое
помятое усталое лицо, я услышала  ласковый  зов  моей  широкой,  удобной
кровати, такой заманчивый, что отяжелели веки,  а  затылок  заломило  от
желания ощутить им пуховую мягкость розовых подушек. Отказаться от этого
оказалось самым трудным испытанием из всех, что выпали мне за  последние
дни. Убегая от соблазна и из квартиры, я так  торопилась,  что  едва  не
забыла в прихожей денежный мешок компаньонов. Усталость иногда  способна
шутить нехорошие шутки.
   Компаньоны сдержанно возмущались моей  бесцеремонностью,  по  очереди
доказывали  высокую  степень  занятости  и  невозможность   впредь   так
безоговорочно  выполнять  распоряжения  какого-то  сыщика,  пусть   даже
Татьяны Ивановой, при всем их к ней уважении.  Наблюдать  их  возмущение
было до того забавно, что я даже снизошла до вежливых извинений.
   В свое время мне довелось  посмотреть  в  нашем  театре  гоголевского
"Ревизора".  Я  только  сейчас  поняла,  насколько  плохо  была  сыграна
дипломированными, опытными актерами немая сцена в финале  представления.
Судя по тому, как с ней справились компаньоны, когда  я  раскрыла  перед
ними облезлый кейс Дмитрия,  игра  профессионалов  заслуживала  названия
бездарного  фиглярства.  Это   были   светлые   минуты,   истинно   меня
порадовавшие.
   Когда к компаньонам вернулся дар речи и  закончились  отзывы  о  моем
профессионализме, который они в сиюминутной эйфории  называли  талантом,
заверения в  том,  что  я  уже  являюсь  сотрудницей  ювелирного  отдела
крупнейшего в городе универмага и в течение года, не выходя  на  работу,
буду получать валютное  жалованье  с  ежемесячными  премиальными,  когда
иссяк наконец весь этот словесный поток  и  они  немного  поуспокоились,
один из них выдал изречение, которое запомнится мне надолго.
   "Аромат французских духов, - сказал он, - и  запах  пожарища,  аромат
прекрасной женщины и запах большой беды - две крутые  противоположности,
на стыке которых только и способна явиться человеку  большая,  настоящая
удача".
   Несомненно, радость на мгновение пробудила  поэтический  дар  в  этой
забитой денежными делами головушке.
   Они и на вокзал отвезли  меня  сами,  взяв  на  себя  заботу  о  моей
"девятке", и в поезд посадили, снабдив в дорогу всем  необходимым,  и  в
Чебоксары позвонили  прямо  с  перрона,  и  простились  наконец,  утомив
излишком внимания.
   Вера меня встретила  в  том  скучном  местечке  с  хорошим  вокзалом,
Свияжск оно называется, вспомнила! Прикатила на машине брата.  Водителем
она была неплохим. Уверенно доставила к порогу их нового  дома.  Дмитрий
при встрече оказался смущенным и прятал глаза, но быстро оправился и  за
чаепитием,  которого  мне  избежать  не  удалось,   развлекал   общество
россказнями о наших с ним тарасовских приключениях.
   Аркадий же меня сильно разочаровал. Не таким я  его  представляла  по
старой фотографии над телевизором в их сгоревшей даче.
   Денег они мне дали без оговорок  -  приготовили  заранее  по  намеку,
прозвучавшему в звонке  с  перрона  тарасовского  вокзала.  С  чем  я  и
изволила без промедления отбыть восвояси.
   Здесь деньги, под сиденьем, плотно увязанным тючком в дорожной  сумке
болтаются. В любой момент могу ткнуть их пяткой. Сумма не чрезмерная, но
вполне приличная. Сделать на них можно многое.
   Поезд, бренча на стрелках вагонами, вошел  в  тарасовские  пригороды.
Дома  и  домишки,  машины,  троллейбусы  и  люди  замелькали   городским
калейдоскопом в экране окна с белыми занавесочками  по  бокам.  Джигиты,
аккуратно упаковав свою разномастную порнуху, сгребли со  стола  объедки
и, нетвердо держась на ногах,  побрели  к  туалету.  Утомленный  дорогой
азиат сладко спал, вжавшись спиной в угол,  свесив  голову  на  грудь  и
раскатав  до  подбородка  лиловые  губы.  Прошла  проводница,   призывая
пассажиров сдавать постели. В вагоне началась суета прибытия.
 
*** 
 
   - Спаси вас Христос,  люди  добрые!  Дай  вам  бог  чего  хочется!  -
негромко приговаривал старый бомж. Вытягивал из  рваной  рукавицы  руку,
мелко крестился красными от мороза пальцами всякий раз, как в коробочку,
стоящую перед ним на снегу, брякалась очередная монетка. Чуть в стороне,
неподалеку, гудела голосами и моторами  привокзальная  площадь.  Хлопали
белоснежные двери мини-маркетов,  длинным,  сплошным  рядом  выстроенных
вдоль остановок городского транспорта. На каждом шагу с  рук,  ящиков  и
скамеек шла бойкая торговля пирожками, сигаретами, семечками, журналами,
газетами. Монолитная, колышущаяся толпа  текла  в  разных  направлениях,
перемещая чемоданы, сумки и мешки всех объемов и расцветок. Пар,  дым  и
вонь поднимались от стоянки машин.
   Надо было судьбе распорядиться  так,  чтобы  вынесло  меня  из  этого
водоворота  к  месту,  где,   привалившись   плечом   к   стене   ограды
железнодорожного стадиона, стоял и благословлял доброхотов старый  бомж.
Крестился он, не снимая шапки, и редко поднимал глаза на прохожих.
   Нашарив в кармане монету, я бросила ее  в  коробку  и,  получив  свое
"Спаси  Христос!",  отошла   в   сторонку,   но,   постояв,   вернулась.
Неподдельно-усталый вид был у  старика.  Он  не  узнавал  меня,  хоть  и
поглядывал несколько раз в мою сторону.
   - Гена! - позвала я негромко, удивленная такой забывчивостью. - Да ты
здоров ли?
   Он всмотрелся слезящимися глазами,  утерся  ладонью,  погрузив  ее  в
рукавицу, ответил наконец:
   - Здоров я, девонька, да, спасибо тебе!
   - Ты узнал меня, Гена?
   - Узнал, девонька, - ответил, глядя вниз.
   - Что-то ты плохо выглядишь.
   Он усмехнулся на сказанную мною нелепость.
   - А где Аякс?
   - Веня? И он здоров. Отдыхает. На курорте. Дня через  три  объявится.
Нужен он тебе, девонька?
   Прохожие, краснощекие  от  забот  и  мороза,  поглядывали  на  нас  с
интересом. Как же! Чудачка, беседующая со старым бродяжкой, надо же!
   - Как Аяксу-то повезло на пятнадцать суток устроиться