ипповы народ беспокойный, особенно Димка. Последнее время то  и  дело
ездит, и все с бабами!
   - Погодите! - останавливаю его. - Последнее время, это когда?
   Ефимыч ответил, но уже с меньшим энтузиазмом:
   - Ну, на Новый год хозяин тут был, потом Димка наезжал раза четыре, а
дней с десяток тому человека они поселили на  неделю,  наверное.  Я  все
высматривал его - любопытно было, нет, в лицо не увидел ни разу.
   - А Володя когда бывать перестал?
   - Прямо перед этим человеком.  Я  еще  подумал,  что  они  ему  место
освободили. Только не работал он, все в доме сидел. Снег и то расчистить
не мог. Должно, и этого наладили.
   - Когда?
   - Я ж говорил - три дня прошло. А сегодня Димка нагрянул.  С  утра  у
них дым из трубы.
   - А Гена?
   - Перед вами незадолго. Он сначала ко мне зашел, я его  чаем  напоил,
поговорили. Горе у Гены - умер у него друг. Кто  такой,  спрашиваю.  Да,
мол, ты его не знаешь.
   Ефимыч выкладывал мне все без разбору, хотя и имени  моего  не  знал.
Тоскует, видно, здесь по собеседникам.
   - Где ж мне, - он развел руками, - всех местных бродяжек знать-то!
   - А зачем Гена к Дмитрию приходил?
   - Сказал, должок с него пришел получить. А получил по лбу. Вот так!
   Мне  стало  интересно,  и,  нисколько  не  кривя  душой,  твердо  ему
пообещала подобрать побитого Гену, если он  встретится  мне  по  пути  в
город.
   Я была уже в машине, а Ефимыч все благодарил и нахваливал мою  добрую
душу.
   Отъехав от последнего дачного штакетника, я,  вместе  с  моей  доброй
душой, на протяжении нескольких сот метров была занята программированием
внутреннего "автопилота" на обязательную остановку, когда мелькнет  мимо
фигура одинокого пешехода.
   Любопытство,  на  мой  взгляд,  одна  из  самых  положительных   черт
человеческой личности, и моя личность обладает ею в полной мере.
   Связи между беззащитным бомжем и неприятностями семьи Филипповых я не
усматривала, но любопытно было - что это задолжал  ему  Дмитрий  такого,
что заставило старого бедолагу на  ночь  глядя  оказаться  за  тридевять
земель  от  города,  от  своего  теплого  подвала,  уютного  и  влажного
коллектора теплотрассы, или где он там обитает этой зимою?
   Удовлетворение любопытства  должно  было  принести  мне  первую,  так
сказать, оперативную информацию по Дмитрию Филиппову - новому персонажу,
всесторонне теперь меня интересующему. Являясь родственником Аркадия, да
еще и участником его дел, об этом Вера  высказалась  недвусмысленно,  он
вполне мог оказаться  держателем  кассы,  единоличным  или  совместно  с
двоюродной  сестрой.  За  это  предположение  говорила  и  степень   его
посвященности в семейные тайны настолько, что ему  было  известно  место
тайника своего дядюшки и, судя по его полной невозмутимости при вскрытии
кейса,  он  скорее  всего  был  осведомлен  о  размерах  суммы,  в   нем
находящейся. В том, что это была не настоящая касса, а  блеф,  созданный
заблаговременно и на всякий случай, я была теперь уверена.
   Интересовал  меня  и  недавний  дачный  квартирант,  занявший   место
пропавшего Володи и ведущий себя  настолько  осторожно,  что  бдительный
Ефимыч не смог увидеть его  лица.  Сторож  предположил,  что  от  Володи
избавились ради этого квартиранта. Сменили  одного  на  другого,  причем
поселен он был на даче чуть ли не в день смерти Аркадия и  явно  не  для
работы. Пренебрегал он ею, работой-то, плевать ему  было  на  занесенные
снегом дорожки и кухню, превращенную его стараниями в  подобие  помойки.
Мне редко доводилось видеть столько грязной посуды в одном месте. И  это
не следы гулянки - свинствовал там один человек,  причем  свинствовал  с
хозяйским пренебрежением к порядку.
   А дачка-то имеет вид вполне жилой!  Старались  поддерживали  на  ней,
порядок до недавнего времени.
   Не слишком ли много бомжей крутятся возле Филипповых?  Пропавший  или
изгнанный Володя, побитый Гена да тот, на кладбище, получивший пинок  за
чересчур  ретивое  прощание  с   "братом   по   жизни"?   Как   смеялись
родственнички, о нем рассказывая! И слишком много странностей набиралось
в развертывающейся передо мной истории для того, чтобы не заподозрить  в
них существования некой  внутренней  взаимосвязи,  мне  пока  неведомой.
Неведомой от  неосведомленности.  И  уж  вообще  чудно  становилось  при
воспоминании о реакции Веры на вопрос об авторах ограбления.  Топчусь  я
на месте, переминаюсь с ноги на ногу, с трудом выдергивая их  из  грязи,
которой по колено, если не выше. Из грязи вязкой и по-зимнему холодной.
   Человек на обочине появился, когда меня посетила  мысль  о  возможном
соучастии Дмитрия в ограблении. Или об единоличном в  нем  участии.  Это
произошло как раз  на  самом  ухабистом  участке  дороги,  когда  машина
самовольно вихлялась из стороны в сторону и прыгала по колдобинам, мешая
спокойно думать. Скорость была невысока - жалею я свою  "девяточку",  не
гроблю понапрасну, и остановиться сумела, не доезжая.  Гена,  освещенный
фарами, замер, повернувшись ко  мне,  вгляделся  в  слепящий  его  свет,
прикрывая рукой глаза. Переключив свет на ближний, я открыла ему  дверь,
но он не спешил - стоял соляным столбом.
   - Тебе, дедок, может, в ноги поклониться? - прокричала я, высовываясь
со своей стороны.
   Он, хлопнув руками по бокам, заспешил, засеменил к  машине  и,  пыхтя
что-то  благодарно-неразборчивое,  влез  наконец  внутрь.  Не  успел  он
оказаться рядом, совсем еще с мороза, а я уже  почувствовала  нездоровый
запашок, исходивший от него. Прелой кислятинкой от Гены потягивало.  Что
будет, когда согреется?
   - Спасибо, девонька, - шепелявил  он,  шлепая  замерзшими  губами,  -
знать, не перевелась еще доброта на белом свете!
   Я рванула машину с места, и нас  так  тряхнуло,  что  внутри  у  Гены
что-то булькнуло. Он забормотал и мелко перекрестился несколько раз.
   Пока мы не выехали на трассу, было не до разговоров  -  все  внимание
приходилось  уделять  дороге,  но  принюхиваться  время  от  времени   я
умудрялась - ничего, можно было ожидать худшего.
   Сознание присутствия в себе  определенной  доли  человеколюбия  греет
душеньку, доставляет  удовольствие,  а  за  удовольствие  надо  платить.
Обонять зловоние - не  слишком  дорого,  к  тому  же  обоняю  я  его  не
бескорыстно.
   - Ты, старче, в своем ли уме, в этакое время в дорогу  пустившись?  -
вопросила я его, едва  отпала  необходимость  удерживать  обеими  руками
руль.
   - В своем, девонька, - ответил он  с  готовностью,  -  потому  что  в
дороге я со дня еще, а здесь дома у меня нет. Хочешь, нет ли,  а  топать
надо.
   - У Ефимыча заночевать тебе было нe с руки? Или не пустил бы?
   Бомж окинул меня недоуменным взглядом.
   - Пускал, я не остался, недоумок. Нe люблю  людей  утруждать.  А  ты,
девонька, вроде не из дачных, я там многих знаю, а тебя не узнаю.
   - Нет, - соглашаюсь, - не местная.
   - Ефимычу не внучка ли?
   - И его впервые вижу, как тебя.
   Я улыбнулась его осторожности. Опросить  бы  просто  -  откуда,  мол,
сторожа знаешь, нет, обиняками ему надо!
   - Ефимыч попросил тебя подобрать, позаботился.
   - Я ж говорю, не вся перевелась еще доброта на свете!
   - Филиппова Вера приехала со мной на дачу, к Дмитрию, -  сообщила  я,
как в  воду  с  обрыва  бросилась.  И  на  нero,  не  отогревшегося  еще
окончательно, будто ведро ледяной воды вышла.
   Сгорбился дед, кисти рук в рукава вложил,  ноги  подобрал,  в  уголок
вжался. Что за напасть такая с этими Филипповыми! Каким ужасом возле них
веет!
   - А тебя, знаю, Геной зовут, и ты у них на даче работал.  От  Ефимыча
знаю, не от Филипповых,
   Несмотря на уточнение, ни слова Гена не проронил, потерял  интерес  к
беседе полностью.
   - Тебе в туалет не надо? - спросила я, смеясь. - А то  смотри,  здесь
это строго запрещается!
   - Эх, девонька!  -  вздохнул  он  горестно.  -  Будь  я  помоложе  да
поздоровей, этих Филипповых вместе с тобой до туалетных дел довел бы,  а
сейчас...
   Он отвернулся и, глядя в окно, закончил:
   - Вот, в ухо мне двинули, а я утерся и домой пошел!
   - За что ты мне заодно с Филипповыми добра пожелал?  Я  с  ними,  как
говорится, не пивши, не евши...
   - Так птицы в стайки по породам сбиваются!
   - А я для них мимолетная, дед! Больше  тебе  скажу,  -  наклоняюсь  к
нему, не отводя глаз от дороги, - хищник я в их стайке. Рады бы  они  со
мной не знаться, да поздно, не по  силам  уже  выгнать,  слишком  к  ним
присмотреться успела.
   - Кто ж ты? - вздыхает дед тихо. - Они стервятники поганые, а ты  еще
хищник? Боже мой!
   - Охотник я, дед, не бойся.
   - Коли так, то не боюсь. Их боюсь, тебя - нет.
   Впереди на дороге засветились два желтых огня и минуту спустя с ревом
мелькнули мимо. Машину качнуло  воздушным  потоком.  В  боковом  зеркале
четко отразились огоньки.
   Мне всегда облегченно вздыхается,  когда  ночью  на  трассе  случится
разминуться с междугородным автобусом.
   - Получается, дед, ты -  падаль,  до  которой  стервятники  падки,  а
охотнику она не нужна.
   - Конечно, девонька, - ответил Гена без тени обиды, - падаль я, и это
хорошо. - Пожевал и пояснил:
   - Потому что время сейчас  такое,  что  стервятников  все  же  меньше
всего. Все дичь, да хищники, да охотники, а им не до падали.
   Гена ухмыльнулся, довольный своей находчивостью. Мне же досадно  было
от разговора, переливающегося из пустого в порожнее.
   - Красивые кружева мы с тобою плетем, Гена!
   - Знать, умеем, девонька!
   Я подавила растущую во мне раздраженность, перекрыла ей все выходы.
   - Выкладывай, дед, что за должок ты шел получать с Дмитрия?
   - Зачем?
   - Не за деньгами же ты двинул в такую даль? - проигнорировала  я  его
вопрос.
   - Не-ет! - протянул он  очень  убедительно.  -  Что  ты!  -  И  опять
замолчал было, но я его подхлестнула:
   - Давай, дед, давай,  хватит  резину  тянуть.  Хочешь,  я  сама  твой
рассказ начну?
   - Зачем тебе это? - прогундел он страдальчески.
   - Это мое дело. Так как?
   - Ну, а это - мое!
   - Врешь, потому что касается оно не одного тебя!
   - Э-э! - покачал он головой. - Ошиблась! Касается теперь только меня.
   А кого еще коснулось, того уж нет! Весь вышел.
   - Аркадий? - спросила по наитию.
   - Если бы! - с готовностью отозвался  Гена.  -  Этому  что,  он  кого
угодно продаст, купит и опять продаст,  а  сам  целехонек  останется!  -
закончил он тихой скороговоркой и опять меленько перекрестился.
   - Он же умер. - Я глянула на него. - Гена, ты что?
   - Да? - удивился он и вздохнул. - Конечно! И молчит  теперь.  Знаешь,
гадюка тоже молча кусает,
   - Что, даже мертвая?
   - Дочка, ты в уме ли? Чего буробишь-то?
   Я не выдержала и  расхохоталась,  зло  и  коротко.  А  когда  прошло,
огорошила деда предположением:
   - По-моему, мы оба шизнулись или близки к тому от желания друг  друга
объегорить, находясь в сложном положении. Ты - в сложном?  -  Я  тыльной
стороной ладони легко ударила его по плечу и почувствовала  даже  сквозь
телогрейку, какое оно у него костлявое. - Я - да.
   - Я - тоже, - буркнул дед.
   - Так давай поможем друг другу, глядишь, и выкарабкаемся. Не  зря  же
нас судьба свела на темной дороге!
   - Не получится! - Гена обреченно махнул рукой. - Тут и  мужика  иного
не хватит, а ты - баба, я - старик, вояки, тоже мне! Тебе - рожать,  мне
- помирать, вот и все дела.
   - Не получится - черт с ним! - согласилась я  на  такой  исход.  -  А
попробовать нужно. Расскажем друг другу все. Начну я. А то ты вон  какой
извивистый.
   - Как червяк на помойке! - согласился он и тоном напомнил мне  Аякса.
- Начинай.
   Я рассказала ему все,  не  таясь,  в  подробностях,  удивляясь  своей
откровенности.  Не  назвала   только   имена   бандитов.   Он   выслушал
внимательно, не перебивая и не  проявляя  особой  заинтересованности.  Я
оценила его реакцию и поняла, что он более осведомлен,  чем  можно  было
предполагать.
   - Может, спросишь  о  чем?  -  сказал  он,  когда  настал  его  черед
исповедоваться. - А то я не соображу, с чего начать и чем закончить.
   -  Два  вопроса,  Гена,  -  предложила,  воодушевленная   такой   его
покладистостью. - Что за друг у тебя умер и про должок  Дмитрия,  вместо
которого ты по уху получил.
   - Эх, девонька! - пропел он после долгого раздумья. - Это значит  все
тебе выложить. Как на духу то есть. И не жалко мне вроде, и  боязно.  Ты
вот миллионерша, - и поправился после моего протестующего жеста:
   - Ну, почти  оттуда.  За  тебя  есть  кому  голос  подать,  пошуметь,
поприжать недругов твоих, а  я  беззащитный  совсем,  один  потому  что,
вместе со своим горем. Димке лишь пальцем шевельнуть - и  раздавит,  как
червяка помойного. Поэтому я и хочу верить, что не  из  филипповской  ты
шайки, и боюсь одновременно. Дожить хочу, сколько осталось. И им  хвосты
накрутить - хочу тоже. Вот тебе и должок. Давай так. - Он дотронулся  до
моей руки, лежащей на руле. - Найди мне человека, которому я бы  не  мог
не верить, и пусть он за тебя поручится, тогда расскажу.
   - Дед! - воскликнула я.
   - Девонька! - заорал он что есть  силы  и  от  натуги  подпрыгнул  на
сиденье. - Я и то помочь тебе хочу, в надежде,  что  меня  выручишь,  да
боюсь за себя! Поэтому - поищи человечка, поищи.  А  теперь  -  хоть  на
мороз меня, хоть как, а больше ни слова не выдавишь!
   Уставился дед перед собой невидящими глазами, окаменел, и  телогрейка
его жестяной стала - шуршала жестко, когда потряхивала нас дорога.
   Я поругала себя немного за то, что поторопилась раскрыться перед ним,
и оправдала тут же - надо  было  прервать  поток  непонятностей,  что  и
сделано было с интуитивной уверенностью в правильности этого шага.
   Ехали мы до самого города молча, не глядя друг на друга. На ум мне за
это время пришла одна-единственная, но умиротворяющая мысль.
   Полоса неудач, в которую угодил  старый  бомж,  вполне  возможно,  не
касается области моих теперешних забот, хотя  его  наметки  относительно
Аркадия  меня  заинтересовали  чрезвычайно.  Дедовы  неудачи  связаны  с
Филипповыми, и если они достаточно криминальны, то  какая  мне  разница,
чем шантажировать сестру и брата. Как говорится,  здесь  всякое  лыко  в
строку.
   На окраине дед попросил остановить машину.
   - Дай тебе бог, девонька, чего хочется!
   Нет,  все-таки  мастерски  у  него  двусмысленности  получаются!  Или
понимаю я все уже чересчур изощренно.
   - Здесь базарчик  есть.  -  Гена  пальцем  ткнул  куда-то  в  бок.  -
"Северный" называется. Я там каждое утро промышляю.
   Он взялся за защелку двери.
   - Подожди, - ухватила я его  за  рукав,  -  как,  на  всякий  случай,
фамилия твоя?
   - Слипко.
   На улице было бело и от этого светло.  Светло  по-ночному.  В  городе
густо шел крупными хлопьями снег.  В  этом  свете  мне  удалось  наконец
увидеть его глаза - детские совсем они у него были, чистые и наивные.
   У Гены дрогнул подбородок, заросший седой щетиной, и от этого немного
скривились губы.
   - Найди человечка, а? - попросил он потончавшим голосом и по-молодому
нырнул в открытую дверь.
   - Подожди! - крикнула ему.
   Он нагнулся, заглянул ко мне.
   - Ась?
   - На кладбище, во время похорон Аркадия, ты был?
   Он захлопнул дверцу и кивнул мне, то ли подтверждая, то ли  прощаясь.
Повернулся и, держа руки в  карманах,  кособоко,  но  бодро  затопал  по
чистому снежку. Наблюдая его удаляющуюся спину, я  припомнила:  "Помогая
блуждающим в лабиринте неудач,  вы  закладываете  основу  своих  будущих
успехов".
   Гадание порой приносит рекомендации, пригодные для долгого времени.
 
ГЛАВА 5 
 
   "Ночь после трудного дня".  У  "Битлз"  альбом  такой  есть  с  очень
симпатичной музыкой. А название - прямо про мой сегодняшний денек.  Хотя
он не столько трудным, сколько суетливым выдался. Но и  прошел  не  зря.
Много нового добавил, пусть не до конца понятного. Всему свое время.
   Я разулась и разделась, пустила в ванну воду и поставила  полупустой,
чтобы быстрее вскипел, чайник на газ, сотворила пару мощных  бутербродов
и развернула кресло лицом к телевизору, на экране которого  уже  строила
глазки и сотрясалась в песенных потугах очередная сезонная кумирша.
   Скарабей  Жуков  обещал  мне  спокойный  вечер.  Хоть  уже   четверть
одиннадцатого и от вечера  остался  ничтожный  кусочек,  я  намеревалась
использовать его без остатка, ублажая себя отдыхом.
   Запустив телевизор на неназойливую громкость и забравшись с ногами  в
кресло, я жевала бутерброды, слушала и смотрела, а  рядом,  на  столике,
под юбками куклы-насадки, дозревал прекрасный кофе, способный  дать  мне
еще два часа здоровой бодрости.
   Покончив с едой, перекурив и придя в  состояние,  когда  подняться  с
места  становится  проблемой,   я,   преодолевая   истому,   потянулась,
прогнувшись,  как  Вера  в  машине,  и,  расправив  начинающее  ныть  от
усталости тело, пошлепала в ванную.
   Вода приняла меня, обволокла ласковой теплотой.
   "Учитесь находить радость в простых  вещах,  вас  окружающих.  Живите
сейчас!" - Это не мое. Это я где-то вычитала.
   Наконец  веки  стали  падать  под   собственной   тяжестью.   Опустив
подбородок в воду, я пила кофе маленькими  глотками  и  с  удовольствием
следила за рождением в груди горячего комочка, из которого вскоре должна
излиться в тело бодрость, а в голову ясность.
   Бодрости  прибавилось,  теплая  вода  потеряла   свое   расслабляющее
очарование, и я возвратилась с небес на землю - выдернула пальцами  ноги
за кольцо пробку из скважины и, чувствуя, как по мере убывания воды тело
обретает вес, в очередной раз пожалела о том,  что  невозможно  включить
музыку, скажем, щелчком пальцев.
   Воображение разыгралось,  и  я  действительно  прищелкнула  пальцами.
Жест, если это так можно назвать, оказался волшебным.
   Из комнаты донесся звонок телефона. Чертыхаясь и гадая,  кто  бы  это
мог быть, кое-как обтеревшись, выскочила из ванной.
   - День прошел, Ведьма, осталось шесть! - прозвучал  в  трубке  низкий
голос. Странно, я это уже будто слышала.
   - Знаю без тебя! - крикнула в запищавшую короткими гудками трубку.
   От этого звонка  настроение  мое  даже  повысилось.  Если  позвонили,
значит, не придут.
   Едва я отошла от телефона, мурлыкнул звонок у входной  двери.  Ругнув
себя, потому что нельзя быть ни в чем до  конца  уверенной,  я  обернула
тело махровым халатом и, связав концы пояса узлом на животе, поспешила в
прихожую. В поле зрения дверного глазка, обезображенная оптикой, маячила
в коридорной полутьме физиономия Дмитрия.
   Давно мы с ним не  виделись!  А  я-то  думала,  что  все  сегодняшние
хлопоты позади.
   Кофе я ему не предложила. Готового  не  было,  а  так  напрягаться  -
бежать, варить, он мне что, гость дорогой,  что  ли?  Но  тем  не  менее
пройти и сесть позволила. Знакомый все-таки. На телевизионном экране, по
случаю позднего часа,  мелькали  голые  зады  и  другие  интимные  части
женских тел, и я  его  выключила.  Так  к  тому  же  и  разговор  короче
получится.
   Дмитрий, породистый и уверенный в себе мужчина, явно  пребывал  не  в
своей тарелке - глядел мимо, руки сжимал  и  никак  не  мог  заговорить.
Слегка озадаченная его поведением, я решила начать сама:
   - Дмитрий, кто снабжал Аркадия золотом?
   - Почему вы об этом меня спрашиваете? - насторожился он.
   - Потому что вы  здесь  сидите,  а  Аркадий,  согласитесь,  находится
далековато и обратиться к нему затруднительно.
   - У меня ларьки, -  начал  он  неохотно,  -  люди  в  них  скупают  у
населения золото на лом.
   Врал он неубедительно. Проверить его слова было элементарно,  посетив
ларьки, но это лишнее, потому что он врал.  Аркадий  имел  хороший  сбыт
своей  продукции,  и  обеспечить  его  металлом  путем   скупки   золота
ларечниками было невозможно. Я покачала головой, и он меня понял.
   -  Почему   вы   скрытничаете?   -   спросила   сонным   голосом.   -
Предосудительного в такой деятельности