хиепископа   Ионы,
пользовавшегося особенным уважением в Москве, и последовавшая вскоре  смерть
великого князя отвратили от Новгорода последний удар, который хотел  нанести
ему Василий Темный, жаловавшийся, что новгородцы не чтут  его  как  следует.
Действительно,  особный  быт  Новгорода  давно  уже   поддерживался   только
усобицами  княжескими,  и  необходимым  следствием   их   прекращения   было
приравнение Новгорода к другим городам Северной Руси, полное подчинение  его
князьям московским; Василий Темный,  как  скоро  избавился  от  опасных  или
беспокойных князей, так  начал  тяготиться,  что  Новгород  не  воздает  ему
достойной чести, ему, который держит в руках всех князей: понятно, что  если
сам Василий не успел освободить себя от таких неприятных для него отношений,
то сын его должен был об этом позаботиться. Новгородцы не могли не  понимать
всей опасности своего  положения,  не  могли  не  видеть,  что  против  сына
Василиева не будет им помощи ни от кого из князей Северной  Руси,  и  потому
должны  были  искать  помощи  в  другой  стороне.   Кроме   великого   князя
московского, теперь сильного,  спокойного,  замышлявшего  нанести  последний
удар Новгороду, был еще великий князь литовский, который назывался  также  и
русским; к  этому  князю  отъезжали  из  Северо-Восточной  Руси  все  князья
недовольные, лишенные отчин, угрожаемые князем московским; к нему обратились
и новгородцы в последний, решительный час.  Но  великий  князь  литовский  и
вместе король польский  был  католик;  отложиться  от  московского  князя  и
поддаться литовскому, отложиться от московского митрополита и признать  свою
зависимость от митрополита киевского, митрополита подозрительного по  своему
поставлению, ученика Исидорова, в глазах  многих,  в  глазах  большинства  в
Новгороде,  в  глазах  всего  северного  русского  народонаселения   значило
изменить  православию,  приложиться  к  латинству  или   по   крайней   мере
подвергнуть древнее благочестие сильной опаcности. Таким  образом,  мысль  о
подданстве   великому   князю   литовскому   встречала    сопротивление    в
господствующем чувстве большинства  в  Новгороде,  в  привязанности  к  вере
предков; таким образом, Москва в окончательной  борьбе  своей  с  Новгородом
имела могущественного нравственного союзника, обещавшего верную победу; этот
союзник было православие.
     И  прежде   не   раз   великие   князья   литовские   предлагали   свое
покровительство Новгороду; их  предложения  были  отвергаемы;  и  нельзя  не
заметить, что главным побуждением  к  тому  было  иноверство  Гедиминовичей,
хотя, с другой стороны, и от Москвы  не  было  еще  тогда  такой  опасности,
которая бы заставила новгородцев быть внимательнее к предложениям из  Литвы.
Но мысль, что рано или поздно придется просить помощи у Литвы, эта мысль  не
могла уже быть  чуждою  в  Новгороде,  и  здесь  нашлись  люди,  которые  не
разделяли мнения большинства относительно препятствий к соединению с Литвою.
Заметно было уже и прежде раздвоение между гражданами  новгородскими,  между
лучшими и меньшими людьми; теперь,  в  решительную  минуту,  это  разделение
повело к разномыслию относительно самого важного шага, а это  разномыслие  в
свою очередь усиливало вражду между сторонами. Есть известие, что  будто  бы
еще в тридцатых годах столетия была в Новгороде  смута  от  желания  знатных
людей присоединиться к  Литве  В  решительную  минуту  борьбы  Новгород  был
разделен; в Москве не могли не  знать  о  существовании  литовской  стороны,
которая, разумеется, должна была утверждать, что соединение с  Литвою  вовсе
не опасно  для  православия,  что  в  старом  Киеве  такой  же  православный
митрополит, как и в Москве. Для ослабления литовской  стороны  надобно  было
возражать на это, надобно было удержать прежде всего  владыку  новгородского
от признания киевского митрополита Григория православным,  законным,  и  вот
Иоанн III посылает к владыке Ионе с такими речами:  "Тебе  известно,  откуда
пришел этот Григорий и от кого поставлен: пришел он  из  Рима,  от  папы,  и
поставлен в  Риме  же  бывшим  цареградским  патриархом  Григорием,  который
повиновался  папе  с  осьмого  собора.  Ты  знаешь  также,  за  сколько  лет
отделилась греческая церковь от латинской, и святыми отцами утверждено, чтоб
не соединяться с латинством. Ты должен хорошо помнить,  какой  обет  дал  ты
Ионе-митрополиту, когда приезжал к нам в Москву: ты обещал не  приступать  к
Григорию, не  отступать  от  Ионы  -  митрополита  всея  Руси  -  и  от  его
преемников; такой же обет  повторил  и  митрополиту  Феодосию,  и  нынешнему
Филиппу... Так если тот Григорий начнет подсылать к тебе или к новгородцам с
какими-нибудь речами или письмами, то ты, богомолец наш, поберегись и  своим
детям внуши, чтоб Григорьеву посланию не верили,  речей  его  не  слушали  и
даров не принимали; да помни, отец, свой  обет,  который  ты  дал  на  своем
поставленьи отцу нашему, Ионе-митрополиту, и всем его преемникам".
     В челе стороны литовской стояли Борецкие, дети умершего посадника Исака
Борецкого. Мы видели, какое важное значение в семействах княжеских  получали
матери по смерти отцов; так было и в семьях частных: вдова Исака  Борецкого,
Марфа, имела сильную власть над детьми по обычаю и по  личному  характеру  и
посредством этой власти пользовалась могущественным влиянием на дела родного
города. Существование сильной стороны, Москве враждебной,  ожесточение,  так
резко обнаружившееся в некоторых новгородцах после похода  Василия  Темного,
не могли не  повести  к  враждебным  столкновениям  Новгорода  с  Москвою  в
княжение преемника Василиева: в  Новгороде  стали  утаивать  великокняжеские
пошлины; стали заводить опять за себя земли и воды,  уступленные  прежде  по
суду Москве; с большого веча шумная толпа людей являлась на  великокняжеский
двор, на Городище,  бранили,  бесчестили  наместников,  посла  Иоаннова;  по
одному из условий  договора  Васильева  московские  подданные,  тяжущиеся  с
новгородцами,  судились  новгородским  боярином  вместе  с   московским   на
Городище; новгородцы, забыв об этом условии, схватили на  Городище  каких-то
двух князей, за отказом в имени великого князя, людей их взяли, били,  свели
в город и мучили; наконец,  новгородские  порубежники  нападали  на  волости
московские. Великий князь во все это время был  занят  войною  казанскою;  с
другой стороны, по природной осторожности своей он мог бояться решительными,
строгими требованиями усилить,  увеличить  число  приверженцев  литовских  и
заставить Новгород поддаться Казимиру. Несколько раз отправлял он в Новгород
послов с требованием, чтобы отчина его исправилась, жила по старине.  Теперь
это слово "старина" в устах великокняжеских получала особое значение: до сих
пор в отношении к  великим  князьям  новгородцы  имели  важное  преимущество
действовать во имя  старины;  теперь,  замышляя  подданство  литовское,  они
теряли это преимущество, переходившее  на  сторону  великого  князя;  сперва
новгородцы не требовали от князей ничего более, кроме  исполнения  старинных
условий; теперь великий князь требует от новгородцев сохранения старины.
     И митрополит московский держался также старины: мы видели, что псковичи
постоянно тяготились зависимостью своей от владыки новгородского, который, в
их глазах, не исполнял своих обязанностей в отношении к  ним,  как  следует,
отчего происходили сильные неустройства в псковской  церкви.  В  конце  1463
года псковичи отправили к великому князю гонца с двумя  грамотами:  в  одной
написана была благодарность от всего Пскова за то, что Иоанн прислал воеводу
своего оборонять Псков от немцев, причем  прибавлено:  "Хотели  мы  слать  к
тебе, своему государю,  людей  честных,  посадников  и  бояр,  да  затем  не
послали, что не пропустит Великий  Новгород".  Великий  князь  с  удивлением
сказал гонцу: "Как это вы побоялись моей  отчины,  Великого  Новгорода?  Как
новгородцам не пропустить ваших послов ко мне, когда они у меня  в  крестном
целовании?" Другая грамота объясняла дело: в  ней  псковичи  просили,  чтобы
великий князь велел митрополиту поставить особого владыку во  Псков,  их  же
брата, псковитина. Иоанн отвечал: "Это дело великое: хотим  о  нем  с  отцом
своим, митрополитом, крепко подумать; отец наш пошлет  за  архиепископами  и
епископами, и если они все согласятся, то мы  вам  дадим  знать".  В  начале
следующего года псковичи возобновили просьбу через знатных  послов,  которые
привезли великому князю в подарок 50  рублей;  но  успеха  не  было:  Иоанн,
подумавши с  митрополитом,  объявил,  что  нельзя  быть  во  Пскове  особому
владыке, потому что с самого начала не бывал и нет стола во Пскове. Псковичи
принуждены были возвратить новгородскому владыке воды, земли и  все  оброки,
которые было захватили в надежде, что Москва исполнит их  желание.  В  конце
1468 года они  попытались  было  опять  ввести  новизну  в  своем  церковном
управлении, и опять неудачно: все монахи и священники  псковские,  все  пять
соборов, благословивши посадников и весь Псков  на  вече,  сказали:  "Хотим,
дети, между собою, по правилам св. апостол и св. отец,  во  всем  священстве
крепость положить, как нам управляться и жить по Номоканону; а вы нам, дети,
будьте поборники, потому что здесь правителя над нами нет и нам самим  между
собою крепости удержать нельзя, да и вы иногда вступаетесь миром в церковные
дела не по правилам: так мы хотим и на  вас  такую  же  крепость  положить".
Псков им отвечал: "То ведаете вы, все божие священство; и мы  вам  поборники
на всякий добрый совет". Тогда все пять соборов и  все  священство  написали
грамоту из Номоканона о своих священнических крепостях и о церковных делах и
положили грамоту в ларь, а для исполнения грамоты правителями над  собой  на
вече перед всем Псковом посадили  двоих  священников.  Но  скоро  клеветники
встали на одного из этих правителей, и  он  убежал  в  Новгород  к  владыке.
Владыка, узнавши о новизне, приехал в начале 1469 года во Псков  и  спросил:
"Кто это так сделал без моего ведома? Я сам  хочу  здесь  судить,  и  вы  бы
грамоту вынули и подрали". Все божие священство,  посадники  и  весь  Псков,
подумавши, отвечали: "Сам, господин, знаешь, что тебе здесь недолго  быть  и
нашего дела тебе скоро нельзя управить, потому что в это последнее  время  в
церквах между священниками смущение сильное, так что всего и сказать нельзя,
сами они хорошо об этом знают; так вот, грамоту из Номоканона выписали  и  в
ларь положили по вашему же  слову;  сам  ты,  господин,  и  прежние  владыки
благословляли пять  соборов  управлять  всякими  делами  священническими  по
Номоканону вместе с своим наместником".  Владыка  сказал:  "Доложу  об  этом
митрополиту и дам вам знать, как он  прикажет".  Митрополит  благословил,  а
великий князь приказал, чтоб псковичи все управление священническое положили
на архиепископе новгородском, потому что так искони предано,  и  весь  Псков
митрополичье благословение и государя своего, великого князя, слово  принял,
вынул грамоту из ларя и подрал.
     Между тем  в  Москву  приехал  из  Новгорода  посол,  посадник  Василий
Ананьин, правил посольство о своих делах земских новгородских,  относительно
же великокняжеских жалоб не сказал ни слова и, когда бояре напомнили  ему  о
них, отвечал: "Великий Новгород об этом не  мне  приказал".  Великого  князя
раздосадовала такая грубость, что новгородцы о своих земских  делах  к  нему
посылают и челом бьют, а в чем ему грубят, то забывают;  он  велел  Ананьину
сказать новгородцам: "Исправьтесь, отчина моя, сознайтесь, в  земли  и  воды
мои не вступайтесь, имя мое держите честно  и  грозно  по  старине,  ко  мне
посылайте бить челом по докончанию, а я вас, свою отчину, жаловать хочу и  в
старине держу". Отправивши такое умеренное  требование,  без  всяких  угроз,
Иоанн, однако, не очень надеялся на удовлетворительный  для  себя  ответ  со
стороны Новгорода и стал думать о походе, послал  сказать  псковичам:  "Если
Великий Новгород не добьет мне челом о моих старинах, то  отчина  моя  Псков
послужил бы мне, великому князю, на Великий Новгород за мои старины".
     В таком положении находились  дела,  когда  в  ноябре  1470  года  умер
новгородский владыка Иона, а  чрез  два  дня  после  его  смерти  приехал  в
Новгород брат киевского князя - наместника Семена, Михаиле Александрович или
Олелькович,  выпрошенный   Новгородом   у   короля   Казимира,   приехал   в
сопровождении многочисленной толпы и был принят с честью. Принимать с честью
князей литовских и давать им кормление на пригородах не  было  новостью  для
Новгорода, и  подобные  приемы  прежде  не  вели  к  разрыву  с  московскими
князьями, которые продолжали держать в Новгороде своих  наместников.  Так  и
теперь  новгородцы,  принявши  Олельковича,  не  показали  пути  наместникам
Иоанновым;  но  теперь  обстоятельства  были  уже  другие;   теперь   пробил
решительный час, теперь громко и ясно был высказан вопрос: оставаться ли  за
Москвою или просить покровительства у короля литовского? И при решении этого
вопроса город разделился на две стороны. Олельковича выпросили у Казимира не
для защиты от  шведов  или  немцев,  выпросила  его  сторона  литовская  для
усиления себя, для угрозы Москве.
     Через десять дней после смерти Ионы посадники, тысяцкие и весь  Великий
Новгород, поставя вече у св. Софии, положили три жребия на престоле:  жребий
Варсонофия,   духовника,   Пимена,   ключника,   и    Феофила,    ризничьего
архиепископских; вынулся жребий Феофилов; избранного по старине ввели честно
во владычний двор, на сени, и по старине отправили посла в Москву бить челом
великому князю, просить опасной грамоты для приезда Феофила и посвящения его
в архиепископы у гроба чудотворца Петра. Но сторона  литовская,  Борецкие  с
Олельковичем действовали: говорят, что князь Михаил указывал Марфе жениха  в
одном из панов литовских, в будущем наместнике новгородском, с  которым  она
станет правительницею родного города.  Ключник  владычний  Пимен,  потерявши
надежду стать архиепископом по жребию, думал получить свое желание при новом
порядке вещей, тем более что Феофил  был  за  старину,  требовал,  чтоб  его
отправили  непременно  на  поставление  в  Москву;  Пимен,  напротив,   стал
объявлять: "Хотя на Киев меня  пошлите,  я  и  туда  на  свое  постановление
поеду"; хозяин богатой казны  архиепископской,  Пимен  передал  много  денег
Марфе для  подкупа  людей  на  свою  сторону.  Но  такое  поведение  Пимена,
разграбление казны владычней и желание идти  наперекор  священному  древнему
обычаю, по которому был  избран  Феофил,  возбудили  сильное  негодование  в
Новгороде: Пимена схватили, мучили, казну  его  разграбили  и,  кроме  того,
взыскали 1000 рублей. Пришел и ответ  из  Москвы  на  просьбу  о  позволении
приехать Феофилу; великий князь велел сказать: "Отчина моя Великий  Новгород
прислал ко мне бить челом, и я его жалую, нареченному владыке  Феофилу  велю
быть у себя и у митрополита для поставленья без всяких зацепок, по  прежнему
обычаю, как было при отце моем, деде и прадедах".
     Люди,  не  хотевшие  разрывать  с  Москвой,  и  в  том  числе   Феофил,
обрадовались дружелюбному ответу Иоаннову; но  в  это  самое  время  явились
послы псковские с такой речью: "Нас великий князь, а наш государь  поднимает
на вас; от вас же, своей отчины, челобитья хочет. Если вам будет надобно, то
мы за вас, свою братью, ради отправить посла к великому князю, бить челом  о
миродокончальной с вами грамоте: так вы бы послам нашим дали путь  по  своей
вотчине к великому князю". Это посольство доставило  приверженцам  литовским
предлог к восстанию; на вече раздались голоса: "Не хотим за  великого  князя
московского, не хотим называться его отчиною,  мы  люди  вольные;  не  хотим
терпеть  обиды  от  Москвы,  хотим  за  короля  Казимира!  Московский  князь
присылает опасную грамоту нареченному владыке, а между тем поднимает на  нас
псковичей и сам хочет идти!" В ответ послышались  крики  стороны  противной:
"Хотим, по старине, к Москве! Нельзя нам  отдаться  за  короля  и  поставить
владыку у себя от митрополита-латинца". Вечевая усобица должна  была  решить
вопрос о том, за кем быть Новгороду - за литовским  или  московским  князем,
как прежде она решала, какого князя принять - киевского,  черниговского  или
суздальского? Природа веча давала  стороне  богатейшей  возможность  осилить
противников менее богатых наймом людей, которые  продавали  не  только  свои
голоса на вече, но и свои руки, когда дело доходило до  схватки:  по  словам
летописца, приверженцы Литвы стали нанимать худых мужиков вечников,  которые
готовы стать  за  всякого,  по  своему  обычаю;  вечники  начали  звонить  в
колокола, кричать: "Хотим за короля!" - и бросать  камнями  в  тех,  которые
хотели оставаться за московским князем. Наконец литовская  сторона  осилила:
отправили посла с поминками и с  челобитьем  к  королю,  и  король  заключил
договор со всем Великим Новгородом, мужами  вольными:  обязался  держать  на
Городище наместника веры греческой, православного  христианства;  наместник,
дворецкий и тиуны королевские, живя на Городище, не  могли  иметь  при  себе
более  пятидесяти  человек.  Пойдет  великий  князь  московский  на  Великий
Новгород, или сын его, или  брат  или  которую  землю  поднимет  на  Великий
Новгород, королю садиться на коня за Новгород со всею Радою литовскою;  если
же король, не помирив Новгорода с московским князем, поедет в Польскую землю
или Немецкую и без него пойдет Москва на Новгород, то Рада литовская садится
на коня и обороняет Новгород. Король  не  отнимает  у  новгородцев  их  веры
греческой православной, и где будет любо Великому Новгороду, тут и  поставит
себе владыку; римских  церквей  король  не  ставит  ни  в  Новгороде,  ни  в
пригородах, ни по всей земле Новгородской. Что в Пскове суд, печать и  земли
Великого Новгорода, то к Великому Новгороду по старине. Если король  помирит
Новгород  с  московским  князем,  то  возьмет  черный  бор  по  новгородским
волостям, один раз, по старым грамотам, а в иные годы черного  бору  ему  не
надобно. Король держит Новгород в воле мужей вольных, по  их  старине  и  по
крестной грамоте; целует крест ко  всему  Великому  Новгороду  за  все  свое
княжество и за всю Раду литовскую. Между  этими  условиями  с  Казимиром  не
встречаем условия  о  праве  короля  раздавать  волости,  грамоты  вместе  с
посадником, не лишать волостей без вины; нет условия о  праве  короля  брать
дар со всех волостей новгородских, о праве  охотиться  в  известных  местах,
посылать своего осетреника и медовара;  о  праве  посылать  своего  мужа  за
Волок; замечательно в договоре с Казимиром выражение "вольные люди", которое
повторяют новгородцы, говоря о себе, чего не находим в прежних  договорах  с
князьями Рюриковичами; наконец, должно заметить, что новгородцы  требуют  от
Казимира присяги за Раду литовскую, о Польше не упоминается ни слова.
     Отправивши послов в Литву, послали сказать псковичам: "Вашего  посла  к
великому князю не хотим поднимать, и сами ему челом бить не хотим; а  вы  бы
за нас против великого князя на коня сели, по своему с нами миродокончанию".
Псков дал на это такой  ответ:  "Как  вам  князь  великий  отошлет  складную
грамоту, то объявите нам, мы тогда, подумавши, ответим". Но псковичи недолго
думали и объявили московскому послу, что будут помогать великому князю.
     Последний, узнав о победе литовской стороны, хотел испытать еще  мирные
средства и отправил в Новгород посла с жалованием и добрыми  речами,  "чтобы
отчина его, новгородцы, от православия не отступали, лихую мысль  из  сердца
выкинули, к латинству не приставали и ему бы, великому князю, челом били, да
исправились, а  он,  великий  государь,  жалует  их  и  в  старине  держит".
Митрополит Филипп также послал увещательные грамоты: "С