язавши.  Дьяк  отвечал:  "Если  он
ехать сам не хочет, то государю в неволю его не отдавать, а сердиться вам  и
в брань говорить о том непригоже". Один из крымских гонцов  сказал  на  это:
"Только государь не велит отдать Пашая-мурзу, то за  этим  все  доброе  дело
порушится". Дьяк отвечал: "Такие непригожие речи и раздорные слова к доброму
делу непригодны: великому государю нашему не только что хана,  и  никого  не
страшно; только хану за такие невеликие дела раскидывать,  то  государю  его
дружба не под нужду, надобно хану о том стараться, чтоб государь наш захотел
быть с ним в дружбе и любви". Посол окончил дело, сказавши: так промолвилось
с сердца, а хан за такие невеликие дела с государем  не  раскинет,  будет  в
дружбе и в любви во веки".
   Ясно было, что Крыму мир был нужен, и в  Москве  это  понимали.  Война  с
Австриею отвлекла татар от  московских  украйн;  она  же  мешала  и  султану
обращать большое внимание на Москву,  хотя  он  и  не  переставал  враждебно
смотреть на нее; причиною были: жалобы ногайских владельцев  на  притеснения
от Москвы и особенно действия козаков. Вот что говорил московским толмачам в
Крыму ногайский посол, приехавший к Ислам-Гирею: "Государь ваш князь великий
завоевал с нами, послов Уруса-князя велел обесчестить и отпустил их с Москвы
не пожаловав, а козаки волжские сильно  обижают  нас,  много  улусов  у  нас
повоевали, много городков поставили на Яике и за Яиком, тесноту нам  сделали
большую. Меня отправил Урус-князь к  турскому  царю  просить,  чтоб  турский
послал людей своих под Астрахань, а мы пойдем с ними". Толмачи отвечали, что
ногаи, забыв жалованье  царя  Ивана,  московских  послов  велели  грабить  и
бесчестить и людей своих посылали на московские украйны ежегодно. Но турский
людей своих к Астрахани не посылал,  и  ногаи  принуждены  были  подчиниться
Москве. Ногаи верно и простосердечно объясняли причины,  принуждавшие  их  к
этому подчинению; посол ногайского князя Уруса говорил московскому  послу  в
Крыму: "Меня Урус-князь послал к турскому султану, чтоб  турский  султан  на
Уруса-князя и  на  всех  мурз  не  пенял,  что  учинились  в  воле  государя
московского: чья будет Астрахань, Волга и Яик, того будет  и  вся  Ногайская
орда".  Потом  московский  посол  доносил  из  Крыма  царю:  "Поехали  мурзы
ногайские и все лучшие люди в Крым от неволи,  заплакав,  пометали  отцов  и
матерей, жен и детей и все  имение,  говорят:  "Просили  у  нас  Мурат-Гирей
царевич и воеводы астраханские лучших людей, братью нашу и детей  в  заклад:
но наши отцы, деды и прадеды век свой жили, а закладов  не  давали,  в  воле
государя московского бывали и присягали, но никогда над ними такой неволи не
бывало, что над нами делает теперь Мурат-Гирей царевич". Мурзы и все  лучшие
люди вследствие этого послали к турскому царю  бить  челом,  чтоб  принял  в
подданство.
   Султан,  разумеется,  не  мог  слушать  равнодушно  этих  жалоб;  не  мог
равнодушно слушать  и  донесений,  что  донские  козаки  приходят  под  Азов
беспрестанно, корабли и каторги громят и людей турецких побивают.
   В июле 1584 года  отправлен  был  в  Константинополь  к  султану  Амурату
посланник  Благов  известить  султана  о  восшествии  на  престол   Феодора,
объявить, что новый царь не велел с турецких купцов брать пошлины  и  тамги,
что покойный царь для султана Селима велел вывести  своих  ратных  людей  из
Терской крепости, где живут теперь волжские козаки, без  государева  ведома;
что вере магометанской нет нигде тесноты в России: в Касимове мечети владеет
там магометанин Мустафалей; что на Дону и  близко  Азова  живут  козаки  все
беглые люди, иные козаки тут и постарели живучи, а ссора  идет  оттого,  что
азовские люди с крымцами и ногаями ходят на государевы украйны войною, много
русских людей берут в плен и возят в Азов, а козаки этого не могут терпеть и
на них приходят, потому что их род и племя на  украйнах.  Благов  настаивал,
чтоб султан отправил с ним своего  посланника  в  Москву;  это,  собственно,
считалось  нужным  для  того,   чтоб   заявить   пред   другими   государями
дружественные сношения страшного и надменного султана с царем. Паши долго не
соглашались на это, говорили: "Султан государь великий; послы  его  ездят  к
великим государям, к цесарю, королю французскому,  испанскому,  английскому,
потому что те присылают ему казну; а с  вами  у  нас  одни  дела  торговые".
Благов отвечал: "Государи наши  никогда  к  турскому  казны  не  посылывали;
государь бы ваш послал для братской любви со мною вместе  посланника  своего
чауша доброго: а только государь ваш со мною его не пошлет, а  пошлет  после
меня, то нашему государю эта присылка  учинится  не  в  любовь  и  султанова
посланника ко своему царскому лицу пустить не велит".  Паши  говорили:  "Вот
тому будет 14 лет, как приходил от отца государя вашего посланник, и  с  ним
поминки  присланы  были  большие,  а  с  тобою  поминки  присланы  малые  не
по-прежнему, и государю нашему теперь для чего посылать своего  посланника".
Благов отвечал: "Разве тот посланник делал чрез государев наказ и  прибавлял
свои поминки? И государь наш за то и опалу свою на него положил;  а  со.мною
что послано, то я и довез". Когда пришли к Благову приставы и  сказали,  что
паши велели взять с него деньги  за  проезд  на  корабле  Черным  морем,  то
посланник отвечал: "Это где  водится,  чтоб  послам  не  давали  подвод  или
корабля?" Приставы говорили: "Паши нам сказывали, что султан на тебе  деньги
велел взять за то, что с тобою поминков прислано мало". Благов  отвечал:  "Я
привез то, что мне дано, и Амурат султан писал бы о том к  нашему  государю;
если на мне султан деньги за корабль велит взять, то я от этого  у  государя
своего в убытке не буду; но от такого малого дела между государями  братская
любовь и дружба порушится и ссылки  между  ними  вперед  не  будет".  Благов
настоял на своем: султан отпустил с ним в Москву посланника своего Ибрагима.
И этот посланник, как прежний. отказался от переговоров с  боярами  о  союзе
между султаном и царем, но требовал, чтоб ему выдали Мурат-Гирея царевича  и
уняли донского атамана Кишкина, нападавшего на Азов.  Ибрагима  отпустили  с
ответом, что на Дону разбойничают больше козаки литовские,  чем  московские,
что Кишкин отозван в Москву и остальным козакам запрещено нападать на  Азов,
а о Мурат-Гирее будет наказано султану с новым царским послом.
   Благов говорил в Константинополе всем одно о терских и  донских  козаках:
"Сами знаете, что на Тереке и на Дону живут воры, беглые  люди,  без  ведома
государева, не слушают они никого, и мне до козаков какое дело?" Благов уже,
кроме царского наказа, мог делать подобные отзывы о козаках по  собственному
опыту. Когда он ехал Доном, то козаки приходили  на  него,  бесчестили  его,
суда отнимали, много запасов пограбили. Когда в  Москве  узнали  об  этом  и
узнали,  что  Благов  возвращается  вместе  с  посланником  султановым,   то
навстречу к ним отправлен был Василий Биркин. Этот Биркин, приехав  на  Дон,
должен был вместе с  атаманом  Кишкиным  и  другими  атаманами  и  козаками,
которые  государю  служат,  сыскать   и   перехватать   грабителей,   лучших
трех-четырех из них привести к государю, а других за воровство  бить  кнутом
на Дону; если же над ними так промыслить  нельзя,  то  промыслить  над  ними
обманом, уговорить их да и перехватать, чтоб другим, на них смотря, было  не
повадно воровать. В Москву дали знать, что перешел с  Волги  на  Дон  атаман
Юшка Несвитаев с товарищами и хочет воровать, приходить на Благова;  Биркину
и Кишкину велено было его  схватить  и  привести  в  Москву;  если  же  Юшка
исправится и станет служить и прямить, то над ним ничего не  делать.  Биркин
доносил, что козаки на море  захватили  черкес  рыболовов;  Биркин  стал  им
говорить, чтоб они отпустили черкес, ибо от этого может  пострадать  царский
посланник в Константинополе, Благов; козаки отвечали ему, что за Благова  не
только не отпустят пленников, но и волоса не дадут сорвать у  себя;  козаки,
которые служили государю, говорили Биркину,  что  другие  козаки  непременно
хотят громить Благова и  турецкого  посланника,  и  не  отпустят  ни  одного
человека живого, чтоб в Москве вести не было. О  намерении  козаков  громить
Благова и турецкого посланника узнали и  в  Азове,  куда  принес  эти  вести
бусурманин Магмет,  который  был  прежде  донским  козаком;  тогда  турецкий
посланник не захотел ехать из Азова,  и  Благова  долго  здесь  задерживали,
требуя, чтоб донские козаки дали клятву не громить посланников; за плененных
козаками черкес взяли у Благова толмача да подьячего.
   Не ранее апреля 1592 года отправлен был  второй  посланник  из  Москвы  в
Константинополь, дворянин Нащокин. В Думе решили: пригоже к турскому послать
посланника, чтоб ссылки не порвались; пригоже прежние ссылки  припомянуть  и
про то объявить, отчего посланник позамешкался, да  о  присылке  персидского
шаха объявить, что присылал просить союза и рати, но государь  ему  рати  не
дал и послов его отпустил ни с чем; о  цесаревой  присылке  также  приказать
устно, что цесарь  и  союзники  его,  папа,  короли  испанский  и  польский,
уговаривают царя воевать с султаном, но царь их  не  слушает;  проведать  на
султане: в дружбу ли ему это будет? Да и вестей всяких проведать.
   Нащокин должен был сказать султану, что государь так долго не отправлял к
нему посланника потому, что король польский не пропускал послов чрез  Литву,
а на Дону живут литовские козаки, сложась  с  нашими  изменниками,  донскими
козаками, наконец, потому, что зашли многие дела,  поход  на  шведов.  Между
прочим, Нащокину дана была такая  память:  приезжал  к  государю  терновский
митрополит Дионисий и сказывал  приказным  людям,  что  у  турского  султана
ближний человек Иван Грек, родственник ему, митрополиту;  митрополит  обещал
государю служить и всякими делами промышлять и, что  проведает,  государевым
посланникам приказывать, и к Ивану Греку послано с ним государево жалованье.
Так, когда посланник в Царь-град приедет, то ему с митрополитом терновским и
с Иеремиею патриархом обослаться тайно, чтоб митрополит вместе с  патриархом
государю служил, султановых ближних людей  на  то  приводил,  чтоб  государю
служили и султана на всякое добро наводили, чтоб он с государем захотел быть
в крепкой дружбе и в любви; посланника государева отпустил бы с добрым делом
и с ним  вместе  отправил  бы  своего  посланника,  доброго  человека.  Если
патриарх и митрополит станут государю служить  и  станут  просить  списка  с
государевой грамоты, которая послана к султану,  чтоб  им  знать  государево
дело, чем промышлять, то  Нащокину  список  дать  и  отослать  его  тайно  и
государево жалованье Ивану Греку отослать тайно же.
   К донским козакам, "которые атаманы и козаки на Дону вверху и которые  на
низу близко Азова", послана была царская грамота с убеждением, чтоб они в то
время, как Нащокин пойдет в Азов, жили с азовскими людьми мирно  и,  которые
азовские люди будут ходить на Дон по-прежнему для рыбных ловель и дров,  тех
не задирали бы, чтоб пленных турок и черкес отдали, за что царь пожалует  их
великим жалованьем; козакам было  объявлено  также,  что,  в  то  время  как
Нащокин будет в Турции, на Дону будет жить сын боярский  Хрущев,  с  которым
они не должны пропускать воинских людей на государевы украйны.
   Когда Нащокин объявил козакам волю государеву, то  они  отвечали:  "Тебя,
посланника, провожать и государю служить мы готовы; но пленников нам  отдать
нельзя: взяли мы их своею кровью, а ходили эти черкесы за нами сами и  наших
голов искали, а не мы на них ходили; которых нашу братью атаманов и  козаков
берут азовские люди, тех на каторги сажают, и не только что не отдают даром,
и на окуп не дают, во время  мира  перехватали  козаков  24  человека  и  на
каторги посажали, а эту зиму больше 100 человек по городкам азовские люди  с
черкесами взяли и на каторги распродали; и то к нам государево  нежалованье,
что хочет взять у нас пленников, которых мы добыли своею  кровью".  Сказавши
это, козаки отошли от Нащокина, стали в  круг  и  начали  читать  государевы
грамоты; прочтя их, все атаманы и козаки говорили между со.бою шумно, что им
пленников не отдавать; потом  некоторые  подошли  опять  к  послу  и  начали
говорить:
   "Прежде государь нас жаловал, писывал к нам в грамотах; низовым атаманам,
и лучших называл по имени, а потом приписывал: и  всем  атаманам  низовым  и
верховым; а теперь писано наперед атаманам и козакам верховым, и  потом  уже
нам, низовым, и то не поимянно; но верховые  козаки  государевой  службы  не
знают. Если государь теперь с вами прислал окуп, то мы пленников отдадим,  а
без окупу нам их отдать нельзя: только нам теперь отдать их без окупу, и нам
тех окупов не видать и в 10 лет, а к Москве нам по те окупы не ездить;  если
же вам велел государь тех пленников взять у нас силою, то вы у нас  возьмите
их из крови, а мы, пересекши их, пойдем, куда очи несут, уже то у нас готово
пропало". Нащокин отвечал: "Отъездом вам государю грозить непригоже,  холопы
вы государевы и живете на государевой отчине". Козаки на это сказали:  "Если
к нам государево нежалованье, то нам вперед на Дону как жить, что уж  вперед
у нас пленников окупать не станут? Кого возьмем, а турский станет  писать  к
государю, и государь станет у нас даром брать и к турскому отсылать:  и  нам
на Дону чем жить?" Когда Нащокин стал  им  говорить,  чтоб  жили  в  мире  с
Азовом, пока он сходит в Константинополь, то козаки  отвечали:  "Нам  теперь
через прежние обычаи самим о миру задирать непригоже, а вот наши товарищи на
море, Василий Жегулин с товарищами 300 человек, и  нам  их  не  выждав,  как
мириться?" Посланник привез козакам государево  жалованье,  сукна,  и  хотел
раздавать их по наказу: лучшим - хорошие, а  рядовым  -  похуже;  но  козаки
сказали, что у них больших нег никого, все ровны  и  разделят  сами  на  все
войско, по чему достанется. Когда, наконец, Нащокин стал им  говорить,  чтоб
они служили государю  с  Хрущевым,  то  они  отвечали:  "Прежде  мы  служили
государю и голов у нас не бывало, служивали своими головами, и  теперь  ради
государю служить своими головами, а не с Хрущевым".  Но  одними  словами  не
кончилось: по возвращении с моря атамана Жегулина козаки в числе 600 человек
пришли к посольскому шатру с саблями и ручницами  и  кричали,  чтоб  Нащокин
показал им государев наказ. Посланник отвечал, что наказ дан о многих  делах
и показывать его нельзя; если же они пришли грабить государеву казну, то он,
посланник, с своими людьми готов  помереть  за  нее.  Козаки  шумели  много,
селитру и запасы государевы взяли силою;  потом  схватили  донского  атамана
Васильева, приехавшего с Нащокиным из Москвы, били его ослопами и посадили в
воду перед шатром посольским. Этот Васильев уговаривал их, чтоб  они  измены
свои покрыли, государю не грубили и пленников выдали.
   Нащокин после многих затруднений достиг Константинополя  и  справил  свое
посольство; султан уже отпустил его и решил вместе с  ним  отправить  своего
посланника в Москву, как вдруг пришли вести,  что  донские  козаки  взяли  у
азовцев в плен 130 человек и что царь  московский  поставил  на  Дону  и  на
Тереке четыре новых города. Тогда великий визирь сказал  Нащокину:  "Это  ли
любовь вашего государя к нашему? За это ведь пригоже за сабли да  воеваться,
а не дружиться! Если государь ваш велит с Дону козаков  свести,  и  государь
наш также крымского хана, азовских и  белгородских  людей  велит  унять.  Вы
говорите: донские козаки вольные люди, воруют без  ведома  вашего  государя;
крымские и азовские люди также вольные. Вперед только государь ваш не сведет
с Дону козаков, и я вам говорю по богу: не только крымскому и  ногаям  велим
ходить, но сами пойдем  своими  головами  со  многою  ратью  сухим  путем  и
водяным, с нарядом и городом, хотя и себе досадим, а уж сделаем это, и тогда
миру не будет". Нащокин отвечал: "Дал бы бог, чтоб между  государями  вперед
братская любовь  утвердилась;  а  теперь  если  крымский  хан  и  пойдет  на
государевы украйны, то воля божия: государя нашего рать против него  готова,
и не угадать, кому что бог даст. Лучше бы крымского унять, чтоб вперед между
государями братская любовь не рушилась".  Визирь  сказал  на  это:  "Правда:
когда люди с людьми сшибутся, то будет убыток на  обе  стороны,  да  уже  не
воротишь. А нам стало досадно, что сделали ваши козаки. За  такие  дела  над
послами опала бывает; но государь наш над вами  за  это  ничего  сделать  не
велел, потому что у нас того в обычае не ведется, и отпустит  вас  к  вашему
государю по прежнему обычаю, а с вами вместе посылает своего посланника".
   Когда Нащокин дал знать об этом в  Москву,  то  на  Дон  отправлена  была
царская грамота: "Если вы начнете с азовскими людьми  какой-нибудь  задор  и
между нами и турским сделаете этим недружбу, то вам от нас быть в опале и  в
Москве вам никогда уже не бывать; пошлем на низ  Доном  к  Раздорам  большую
свою рать, велим поставить город на Раздорах и вас сгоним с Дону: тогда  вам
от нас и турского султана где  избыть?  Так  вы  бы  службу  свою  показали:
перебрав лучших атаманов и молодцов конных, послали на Калмиус, на Аросланов
улус, улус его погромили бы, языков добрых добыли и к  нам  с  этими-языками
товарищей своих прислали, чтоб нам про ханское умышленье  и  про  его  поход
ведомо было. Если же до приходу в Азов нашего и турского посланников хан или
царевичи его пойдут на наши украйны и с ними азовские люди, то вы бы все  на
конях шли под них на перевоз и на дороги и на Донец Северский,  и  над  ними
нашим  делом  промышляли;  а  где  сойдетесь  на  Донце  с   нашими   людьми
путивльскими и с запорожскими черкасами, которые придут по нашему указу  под
хана на Донец (а велено черкасам запорожским, гетману Христофу  Косицкому  и
всем атаманам и черкасам быть на Донце на дорогах и за ханом  идти  к  нашим
украйнам), то вы бы промышляли с ними, с нашим дворянином,  который  с  ними
будет вместе заодно".
   Но  козаки  не  только  не  хотели  показать  своей  службы  по   царским
требованиям, даже не хотели дать провожатых для  послов.  Князь  Волконский,
отправленный встречать турецкого посланника под Азов, доносил царю: "Донские
атаманы  и  козаки  о  провожанье  нам  отказали,  что  им  неволею  послать
провожатых нельзя, а которые охотники сами  захотят  ехать,  то  они  им  не
запрещают; но охотников с нами идет только человек с тридцать. Хотели с нами
идти в провожатых атаманы и козаки многие: но приехал с  Украйны  на  низ  в
войско козак Нехорошко Картавый, который сбежал с твоей  государевой  службы
из Серпухова, и сказывал козакам, что на Москве их товарищам нужда  большая,
твоего государева жалованья им не дают, на Дон не пускают, служат  на  своих
конях, корму им не дают, а иных  в  холопи  выдают.  Услыхавши  это,  многие
атаманы и козаки с нами ехать раздумали, а которые охотники с нами  едут,  и
тем мы не верим, потому что побежали от донских козаков 40 человек,  думаем,
что пошли к черкасам".
   Турецкий посланник, Резван, приехавши в Москву, объявил те же требования,
о которых Нащокин слышал уже от визиря  в  Константинополе,  то  есть,  чтоб
донские козаки были сведены и крепости на Дону и Тереке разрушены.  Государь
приговорил с боярами: "Турского посланника  отпустить,  а  с  ним  вместе  к
Амурату султану отправить своего посланника для того, чтоб ссылка вперед  не
порвалась;  против  грамоты   султановой   отписать,   что   государь   чрез
Кабардинскую землю турецким людям, которые станут ходить в Дербент и Шемаху,
дорогу отворяет; а про козаков отписать по-прежнему, что на Дону живут воры,
беглые люди и, соединясь с литовскими черкасами,  турецким  городам  тесноту
делают без государева ведома; а городов  государевых  на  Дону  нет".  Новым
послом был назначен д