о событиях, сопровождавших  крещение
Руси. С другой стороны, заметим, что в известиях о первых событиях  кня-
жения Ярославова можно видеть сшивки известий из начальной Киевской  ле-
тописи с известиями из начальной Новгородской, так что место, начинающе-
еся после слов: "обладающе ими", и оканчивающееся словами: "И  поиде  на
Святополъка; слышав же Святополк идуще Ярослава, пристрои без числа вои,
руси и печенег, и изыде противу Любчю, он пол Днепра, а Ярослав об сю" -
можно считать вставкою из Новгородской летописи, во-первых, потому,  что
это место содержит известие собственно о новгородском  событии;  во-вто-
рых, потому, что в рассказе под следующим годом опять повторяется: "При-
де Ярослав, и сташа противу оба пол Днепра".
   Между известиями о княжении Ярослава под 1051 годом в рассказе о  на-
чале Киевского монастыря встречаем первое указание на  автора  известий,
на время его жизни: "Феодосьеви же живущю в монастыри, и правящю  добро-
детельное житье и чернечьское правило, и приимающю всякого приходящаго к
нему, к нему же и аз придох худый и недостойный раб, и прият мя  лет  ми
сущю 17 от роженья моего. Се же написах и положих, в кое лето почал быти
монастырь и что ради зоветься Печерьский; а о Феодосове житьи пакы  ска-
жем". Под 1064 годом встречаем новое указание, что с  XI  века  известия
записаны очевидцем событий, тогда как прежде повсюду встречаем  явствен-
ные следы устных преданий. Рассказывая, между прочими дурными  предвеща-
ниями, что рыбаки вытащили из реки Сетомли урода, летописец  прибавляет:
"его же позоровахом до вечера". Таким образом, во второй половине XI ве-
ка открываем мы следы автора известий начальной Киевской летописи, как в
том же веке, но ранее, открыли след составителя  начальной  Новгородской
летописи.
   С этих пор, как ясно обозначился очевидец  при  записывании  событий,
встречаем и числовые показания событий, например под 1060 годом: "Придо-
ша половци первое на Русскую землю воевать, Всеволод же изиде противу их
месяца февраля в 2 день". Этого прежде мы не встречаем при описании  са-
мых важных событий, кроме дня кончин княжеских, и то начиная  с  христи-
анского времени. Что с этих пор летописец есть очевидец или  современник
событий, доказывается подробностями, которые легко отличить  от  подроб-
ности предыдущих народных сказаний: легко понять, какого рода подробнос-
ти в сказании о мести Ольгиной, например, и какого  рода  подробности  в
известии о победе половцев в 1067 году и ее следствиях. Мы  видели,  что
под 1051 годом летописец обещал опять сказать о житии св. Феодосия, "а о
Феодосове житьи пакы скажем": теперь под 1074 годом по случаю известия о
смерти св. Феодосия летописец действительно сообщает сведения о его  жи-
тии: как он проводил пост, как учил братию поститься, о цветущем состоя-
нии монастыря при Феодосии, о том, как братия жили в любви, как  меньшие
покорялись старшим, не смея пред ними говорить, что  ясно  выставлено  с
целию показать противоположность такого поведения с событием, случившим-
ся по смерти Феодосия, относительно игумена Стефана, - о великих подвиж-
никах, какие были при Феодосии, и обращении с ними последнего, о Дамиане
чудотворце и других; здесь, в рассказе о  жизни  св.  Исакия,  встречаем
следующие слова: "И ина многа поведаху о  немь,  а  другое  и  самовидец
бых". Под 1091 годом встречаем рассказ об открытии мощей св. Феодосия, в
котором повествователь говорит о себе, как о главном действователе, и  в
заключении называет себя рабом и учеником Феодосия.  Под  1093  годом  в
благочестивом размышлении о божиих наказаниях встречаем слова: "Се бо аз
грешный и много и часто бога прогневаю, и часто согрешаю  по  вся  дни".
Под 1096 в рассказе о нашествии половцев на Печерский монастырь  читаем:
"И придоша в монастырь Печерьский, нам сущим по кельям почивающим по за-
утрени... нам же бежащим задом монастыря". Под тем же годом в  одном  из
древнейших списков, так называемом Лаврентьевском, находится  позднейшая
вставка поучения Мономаха к детям, перемешанного с письмом его  к  Олегу
Святославичу; вставка позднейшая, потому что начальный составитель лето-
писи, современник Мономаха, конечно, мог иметь в руках оба эти памятника
и вставить их в свою летопись, но не мог вставить их именно в том месте,
где находим их в Лаврентьевском списке, ибо здесь  они  вставлены  между
известиями, которые не могут быть разделены, а именно: описавши  нашест-
вие половцев, летописец начинает говорить о  происхождении  разных  вар-
варских народов: "а Измаил роди 12 сына, от них же суть торкъмени и  пе-
ченези, и торци, и кумани, рекше половци, иже исходят от пустыне,  и  по
сих 8 колен в кончине века изидуть, заклепении в горе Александром  Маке-
донским, нечистые человекы". За этим  непосредственно  должен  следовать
рассказ летописца о людях, заключенных в гору, о которых  он  слышал  от
новгородца Гюряты Роговича, тогда как между этим рассказом и  последними
приведенными словами "нечистые человекы" вставлено поучение  Мономаха  и
его письмо к Олегу. Но потом нас останавливает еще одно  обстоятельство:
по окончании рассказа о войне Мстислава  Владимировича  новгородского  с
дядею Олегом Святославичем: "И посла к Олгови  (Мстислав),  глаголя:  не
бегай никаможе, но пошлися  к  братьи  своей  с  молбою,  не  лишать  тя
Русьскые земли; и аз пошлю к отцю молится о тобе. Олег же обещаяся  тако
створити", - летописец прибавляет: "Мстислав же възвратився вспять  Суж-
далю, оттуду поиде Новугороду в свой град, молитвами преподобнаго  епис-
копа Никиты". Странно, что киевский летописец сделал эту прибавку, тогда
как мы знаем обычай новгородского летописца приписывать успех  дела  мо-
литвам современного событию владыки, например под 1169 г.  "И  к  вечеру
победи я князь Роман с новгородьци силою крестною и св. богородицы и мо-
литвами благовернаго владыкы Илие". Можно возразить одно, что упомянутый
здесь владыка Никита был знаменитый своею святостию инок киевопечерский:
это и могло побудить киевского летописца,  инока  Печерского  монастыря,
приписать победу Мстислава молитвам св. Никиты; но,  с  другой  стороны,
трудно предположить, чтоб это событие не было подробно рассказано в Нов-
городской летописи, когда предание о славной войне Мстислава и новгород-
цев с Олегом переходило из рода в род в Новгороде: в 1216 году новгород-
цы вспоминают, как их предки бились на Кулакше. Карамзин  также  заметил
отличие этого рассказа от остальных мест Несторовой летописи:  индикт  и
год означены в конце.
   Под следующим 1097 годом встречаем вставочный рассказ  об  ослеплении
Василька. Нашли, что слог этого рассказа явственно отличается  от  слога
целой летописи, в которой не замечается выражений, подобных  следующему,
например: "Боняк же разделился на три полкы, и сбиша угры  аки  в  мячь,
яко и сокол сбивает галице"; заметили, что подобные выражения просятся в
Слово о полку Игореву; но они просятся не в это сочинение, а в Волынскую
летопись, которая именно отличается подобным  слогом  и  которой  первая
часть, до смерти Романа Великого, не дошла до нас, кроме  этого  отрывка
об ослеплении Василька; это происшествие собственно  волынское,  имевшее
важное влияние преимущественно на судьбы Волыни, и потому долженствовав-
шее быть в подробности описано там же; летописец, составлявший свою  ле-
топись в Киеве, не мог написать: "И по ту ночь ведоша и  Белгороду,  иже
град мал у Киева яко 10 верст  в  дале".  Автор  сказания  является  сам
действующим лицом в рассказе, открывает свое имя,  приводя  слова  князя
Давыда Игоревича, который называет его тезкою  князя  Василька.  Вставка
этого места из Волынской летописи явственна еще потому, что  после  него
опять повторяются прежние известия по порядку годов, из летописи, в  ко-
торую вставлен упомянутый рассказ о Васильке.  Под  1106  годом  читаем:
"Преставися Ян, старець добрый, жив лет 90, в старосте мастите;  жив  по
закону божью, не хужий бе первых праведник, от него же и аз многа слове-
са слышах, еже и вписах в летописаньи сем от него  же  слышах".  Наконец
после 1110 года встречаем следующую приписку: "Игумен Селивестр  святаго
Михаила написал книгы си летописець, надеяся от бога милость прияти, при
князе Володимери, княжащю ему Кыеве, а мне в то время игуменящю у свята-
го Михаила, в 6624, индикта 9 лета; а иже чтеть книгы сия, то буди ми  в
молитвах". Таким образом, в начале XII века мы  встречаем  ясное  свиде-
тельство об известном Сильвестре Выдубецком, который говорит о себе, что
он написал летописец. Возраст этого Сильвестра нисколько не  препятство-
вал бы признать его первым составителем начальной Киевской летописи, от-
носить к нему известие под 1064 годом; будучи ребенком, лет  7,  он  мог
ходить смотреть урода, вытащенного рыбаками, и случай  этот  мог  сохра-
ниться живо в его памяти. Но есть предание, которое приписывает  состав-
ление древней Киевской летописи иноку Киево-Печерского монастыря, препо-
добному Нестору; в пользу этого предания свидетельствует самая  приписка
Сильвестрова, ибо на ее основании гораздо естественнее было бы  объявить
Сильвестра летописцем, а не предполагать другого, Нестора; известие  под
1064 годом может относиться столько же и к Нестору, сколько к  Сильвест-
ру; но зато места, встреченные нами в рассказе о Печерском монастыре,  о
кончине Феодосия, об открытии мощей его, о нападении половцев на  монас-
тырь прямо свидетельствуют о летописце-иноке Киево-Печерского монастыря.
Для соглашения известий о Несторе летописце с свидетельством Сильвестра,
написавшего в 1116 году летописец, предполагают, что Сильвестр был пере-
писчиком или продолжателем Несторовой летописи. В  1116  году  Сильвестр
мог переписать летопись, оконченную в 1110 году, и продолжать  записыва-
ние событий дальнейших годов. Но  относительно  Нестора  являются  новые
возражения: указывают на поразительные разноречия, какие находятся между
Несторовым сказанием об убиении Бориса и Глеба и известиями, помещенными
в летописи, на разноречия, какие находятся между Несторовым  житием  св.
Феодосия и теми известиями о св. Феодосии и об авторе жития  его,  какие
находятся в летописи. Так как без крайних натяжек нет возможности согла-
сить эти разноречия, то, по мнению некоторых исследователей, должно при-
нять, что или Несторова летопись подверглась большим изменениям и допол-
нениям или что не Нестор, а другой кто-либо составлял  дошедшую  до  нас
первую летопись. Но для нас нет еще решительных  доказательств,  которые
могли бы заставить предпочесть второе положение первому. Для  нас  важно
то, что со второй половины XI века в Киеве мы  замечаем  ясные  признаки
летописца - очевидца событий, что еще прежде открываем следы  новгородс-
кого летописца, что в конце XI века открываем известия,  обличающие  во-
лынского летописца, что дошедшие до нас списки начальной летописи предс-
тавляют сборники, составленные из Киевской, Новгородской и Волынской ле-
тописей, что, по свидетельству владимирского епископа Симона в  послании
его к монаху Поликарпу, существовал еще старый летописец  Ростовский,  в
котором можно было найти имена всех епископов, поставленных  из  монахов
киевопечерских; что древнейшие списки  начальной  летописи  представляют
летопись сокращенную, пополнения которой должно искать в известиях,  со-
держащихся в позднейших списках, например в Никоновском и других; извес-
тия эти не могут подлежать никакому сомнению,  не  выдуманы  позднейшими
составителями летописи; выражения вроде таких: "это известие Никоновско-
го списка выдумано, потому что его нет в харатейном Несторе",  не  имеют
более смысла в науке; тот же самый вывод должно распространить и на  из-
вестия, находимые в Татищевском своде летописей, ибо против их достовер-
ности употребляли то же самое возражение: выдумано, потому что этого нет
в древнейших списках.
   После приписки Сильвестра и древнейшие списки более или менее  расхо-
дятся друг с другом в подробностях. Все они содержат в себе летопись об-
щую всероссийскую, или, лучше сказать, княжескую, летопись, ибо главное,
почти исключительное содержание ее составляют отношения Рюрикова княжес-
кого рода; но и в летописи XII и начала XIII века, как  в  рассмотренной
летописи XI века, в некоторых известиях легко заметить, что они  принад-
лежат то киевскому, то черниговскому, то полоцкому, то суздальскому  ле-
тописцу; в конце же XII  века  известия  киевского  летописца  явственно
прекращаются, и у нас остаются две летописи: одна,  явно  написанная  на
Волыни, а другая на севере, в Суздальской земле; впрочем, еще прежде,  с
явственного отделения Северной Руси от Южной, с княжения Всеволода  III,
замечаем и явственное, так сказать сплошное отделение северной  летописи
от южной. Приведем несколько мест из летописи событий XII века, в  кото-
рых опять видим ясные признаки летописца-очевидца, современника событий,
или признаки местных летописей. Под 1114 годом в Ипатьевском списке  чи-
таем: "В се же лето Мстислав заложи Новгород болии перваго. В се же лето
заложена бысть Ладога камением на приспе, Павлом посадником,  при  князе
Мстиславе. Пришедшю ми в Ладогу, поведаша ми ладожане: яко сде есть, ег-
да будет туча велика, и находять дети наши глазкы стеклянныи, и малые  и
великыи, провертаны, а другие подле Волхов  беруть,  еже  выполоскываеть
вода, от них же взях более ста; суть же различни. Сему же ми ся дивляшю,
рекоша ми: се не дивно; и еще мужи старии ходили за Югру и  за  Самоядь,
яко видивше сами на полунощных странах, спаде туча и в  той  тучи  спаде
веверица млада, акы топерво рожена, и възрастши и расходится по земле, и
пакы бывает другая туча, и испадают оленци мали в ней, и  възрастають  и
расходятся по земли. Сему же ми есть послух посадник Павел  ладожскый  и
все ладожане". Здесь ясно, что летописец был современник построения  ка-
менной крепости в Ладоге, ибо имел  разговор  с  посадником  Павлом,  ее
построившим; но откуда родом был этот летописец, где писал, из какой ле-
тописи это известие занесено в Ипатьевский список - этого решить нельзя;
заметим, что в Новгородской летописи заложение Ладожской крепости  поме-
щено двумя годами позднее, чем в Ипатьевском списке. Под 1151 годом:  "И
рече (Изяслав Мстиславич) слово то, ако же и переже слышахом:  не  идеть
место к голове, но голова к месту". Очевиден современник событий и чело-
век, имевший случай разговаривать с князем. Под 1161 годом: "Бысть брань
крепка... и тако страшно бе зрети яко второму пришествию быти". Под 1171
годом: "На утрья же в субботу поидохом с Володимиром из Вышегорода". Под
1187 годом: "И на ту осень бысть зима зла велми, тако иже в нашю  память
не бывало николи же". Под 1199 годом в рассказе о построении стены у Вы-
дубецкого монастыря: "В тое же время благоволи бог...  и  вдохнув  мысль
благу во богоприятное сердце великому князю Рюрикову... тъ же с радостию
приим, акы благый раб верный, потащася немедленно сугубити делом... Но о
Христе державно милосердуя о всех, по обычаю ти благому, и нашея грубос-
ти писание приими, акы дар словесен на похваление  добродетелий".  Здесь
очевиден и современник события и монах Выдубецкого монастыря; но  нельзя
решить, принадлежит ли ему и записывание предыдущих событий или  рассказ
о построении стены составляет отдельный памятник и вставлен  в  летопись
как замечательное риторическое произведение. Есть известие, из  которого
можно вывести отрицательно, что летописец не принадлежал к  братии  Кие-
во-Печерского монастыря: в Лаврентьевском списке под 1128: "Преяша  цер-
ковь Димитрия нечеряне, и нарекоша ю Петра, с грехом великим и неправо".

   Разность летописцев - одного черниговского, а другого  киевского  или
по крайней мере принадлежащего к стороне Мономаховичей, видна в рассказе
об изгнании Ольговичей из Киева и вступлении туда  Изяслава  Мстиславича
под 1146 годом в Ипатьевском списке: сначала намерение изгнать Ольговича
называется постоянно советом злым, вложенным от дьявола, а  потом  гово-
рится о том же самом событии, т. е. об изгнании  Ольговича  и  торжестве
Изяслава Мстиславича: "Се же есть  пособием  божиим,  и  силою  честнаго
хреста, и заступлением св. Михаила, и молитвами св.  богородицы".  Потом
опять слышен голос другого, прежнего летописца,  укоряющего  Давыдовичей
за то, что они не хотели воевать с Мстиславичем, отыскивать свободы Иго-
рю Ольговичу, брату своему (двоюродному): "Лукавый и пронырливый дьявол,
не хотяй добра межи братьею, хотяй приложити зло к злу, и вложи им  (Да-
выдовичам) мысль не взыскати брата Игоря,  ни  помянути  отецьства  и  о
хресте утвержение, ни божественные любве, якоже бе лепо жити братьи еди-
номыслено укупе, блюдучи отецьства своего". По всему видно, что  летопи-
сец стоит за Ольговичей; киевский летописец не мог бы  принимать  такого
горячего участия в делах Свягослава Ольговича, не мог бы, говоря о  при-
ходе союзников к последнему, выразиться, что это случилось божиим  мило-
сердием; не мог сказать, что Святослав божиим милосердием погнал Изясла-
ва Давыдовича и бывшую с ним киевскую дружину; сшивка из двух разных ле-
тописей в этом рассказе ясна: летописец Ольговича говорит о  неприличных
словах Изяслава Давыдовича, о походе его на Святослава Ольговича, о  ре-
шительности последнего и победе над врагами - все дело кончено, но потом
опять о том же самом происшествии новый рассказ, очевидно, киевского ле-
тописца: "Изяслав Мстиславич и Володимир Давыдович послаша брата  своего
Изяслава с Шварном, а сами по нем идоста". Ясно также, что первое извес-
тие о Москве принадлежит не киевскому летописцу, а черниговскому или се-
верскому, который так горячо держит сторону Святослава Ольговича и знает
о его движениях такие подробности; киевского летописца, явно враждебного
Ольговичам, не могли занимать и даже не могли быть ему известны  подроб-
ности пиров, которые давал Юрий суздальский Святославу, не  могла  зани-
мать смерть северского боярина, доброго старца Петра Ильича. Рассказ под
1159 годом в Ипатьевском списке о полоцких происшествиях, по своим  под-
робностям и вместе отрывочности, ибо вообще летопись очень скудна  отно-
сительно полоцких событий, обличает вставку из Полоцкой летописи. Приме-
ты северного, суздальского летописца также ясны; например рассказ о  пе-
реходе Ростислава  Юрьевича  на  сторону  Изяслава  Мстислазича  в  Лав-
рентьевском списке отличается от рассказа о том же событии  в  Ипатьевс-
ком: в первом поступок Ростислава выставлен с хорошей стороны, ни  слова
не упомянуто о ссоре его с отцом;  первый,  очевидно,  принадлежит  суз-
дальскому летописцу, второй - киевскому. Различен  рассказ  северного  к
южного летописца о походе Изяслава Мстиславича на Ростовскую область;  о
мире Юрия с Изяславом в 1149 году, об епископе Леоне и князе Андрее,  об
отношениях Ростиславичей к Андрею Боголюбскому; в описании  похода  рати
Андреевой на Новгород в Лаврентьевском  списке  читаем:  "Новгородцы  же
затворишася в городе с князем Романом, и объяхуться крепко с  города,  и
многы избиша от наших". Очевиден суздальский летописец; но и в Ипатьевс-
ком списке вставлено также суздальское сказание, ибо и здесь читаем: "се
же бысть за наша грехы". Об убиении Андрея Боголюбского в обоих  списках
вставлено суздальское сказание с вариантами; но в Лаврентьевском,  между
прочим, попадаются следующие слова в обращении к Андрею: "Молися помило-
вати князя нашего и господина Всеволода, своего  же  присного  брата"  -
прямое указание на время и место написания рассказа. Рассказ о  событиях
по смерти Андрея принадлежит, очевидно, северному и именно владимирскому
летописцу; встречается выражение, что ростовцы слушались злых людей, "не
хотящих нам добра, завистью граду сему". Под 1180 годом очевиден  влади-
мирский летописец, ибо в рассказе о войне Всеволода III с Рязанью  упот-
ребляет выражение: "наши сторожки, наши погнаша". Под 1185 г. в рассказе
о поставлении епископа Л